В Михайловском театре состоялось последнее представление премьерного блока «Тщетной предосторожности» в хореографии Фредерика Аштона. На двух составах побывала ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО.
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ / купить фото
По словам директора театра Владимира Кехмана, премьерные показы окупили большую часть средств, затраченных на постановку. И это неудивительно: за веселый и зрелищный балет, поставленный Аштоном еще в 1960 году для лондонского «Ковент-Гардена» и перенесенный на сцены многих театров мира, зритель голосует и сердцем, и кошельком. Не стали исключением и показы в Санкт-Петербурге — три вечера театральный зал Михайловского театра был переполнен. Премьеру танцевали Анастасия Соболева и Виктор Лебедев. Последний спектакль серии принес зрительский сюрприз: в характерно-гротескной партии вдовы Симоны выступил классический премьер, а ныне исполняющий обязанности ректора Академии русского балета Николай Цискаридзе. Театральные чаяния усиливали и возобновившиеся в Санкт-Петербурге «семейные отношения»: сценической дочерью господина Цискаридзе в тот вечер стала Анжелина Воронцова, чьим наставником в Большом театре был Николай Максимович.
Дуэт Воронцова—Цискаридзе получился очень добрым и действительно семейственным. Во взаимоотношениях мамаши и ее своевольной дочери не было «праздника непослушания» и капризного своеволия — Лиза с редким балетным смирением подчинялась Симоне и изо всех сил старалась ее поменьше огорчать. Особенно тронуло, с какой заботой эта дочка надела матушке на ноги сабо, аккуратно расправляя резиночки,— в этом, возможно, нечаянном жесте было столько благоговения и уважения к старшим, какое нечасто увидишь и в реальной жизни.
Конечно, Лиза Анжелины Воронцовой ленилась, предпочитая домашним делам шуры-муры с Коленом, пыталась удрать с подружками, придумывала всевозможные ухищрения — все, как и предписано сценарием. Но в действиях ее героини не было, так сказать, злого умысла, Лиза в исполнении госпожи Воронцовой предстала очаровательной, жизнерадостной и простодушной крестьянкой — так школьники ленятся выполнять домашние задания, вполне житейская история. Ее героиня вполне «обыкновенная» Лиза: она весьма полнокровна и естественна в предлагаемых обстоятельствах. Эта милая пейзанка хохочет, когда ей смешно, рыдает навзрыд, словно обиженный ребенок, а недвусмысленные ухаживания Колена она принимает как очередную игру «во взрослых». Знаменитая мимическая сцена последнего акта, когда Лиза представляет себя матерью большого семейства, была исполнена очень сочно, со всем вниманием к деталям: сидящая неподалеку от корреспондента “Ъ” прелестная барышня лет шести хохотала в голос, когда Лиза—Воронцова общалась с воображаемыми детьми. Очень радостно госпожа Воронцова разделалась с и технической составляющей партии — по-королевски горделиво демонстрировала апломб в сложном адажио с лентами, пролетела финальную диагональ па-де-де второго акта в таких резвых амбуатэ на пальцах, что за ней вряд ли поспела бы зерноуборочная машина, а в свадебном дуэте была мечтательно-задумчива. В общем, достойная дочь своей балетной матери!
Господин Цискаридзе был весьма необычной вдовой Симоной — он не утрировал и не «огрублял» свою героиню, которую традиционно интерпретируют в резкой буффонной манере. Там, где Майкл О’Хэйр, танцевавший эту партию в первом составе, переваливается с ноги на ногу особой семенящей походочкой, держится то за бок, то за сердце, то и дело напоминая о немалом возрасте Симоны, господин Цискаридзе рисует моложавую вдовушку, воспитания весьма благонравного, не чуждую элегантных манер и получившую образование в пансионе благородных девиц. Его Симона трактована в более лирическом ключе, и в Лизе она видит не несносную девчонку, которую только и надо что воспитывать и наказывать, а скорее дочь-подружку, которая, несомненно, делится с матерью своими девичьими секретами. Танцевальная кульминация роли — чечетка — в исполнении господина Цискаридзе не отличилась той внятной артикуляцией заправского степиста, какую продемонстрировал на премьере Майкл О’Хэйр. Так ведь и Николай Максимович лет на пятнадцать моложе — у него еще есть в запасе пара десятков лет, чтоб довести дробь до совершенства!