На Новой сцене Александринского театра прошла премьера спектакля "Нейроинтегрум" команды соавторов самых разных творческих и технических специальностей, отчего жанр этого сценического действия определить затруднительно. Да и необязательно — сильнейшее впечатление производит именно таинственная технологическая природа этого представления, считает ВЛАДИМИР РАННЕВ.
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Идея "Нейроинтегрума" принадлежит медиахудожнику Юрию Дидевичу, задавшемуся целью поместить всю зримую машинерию театрального действия в голову артиста, который управляет звуковым и визуальным наполнением спектакля, что называется, силою мысли. Точнее, психосоматическими реакциями на мысли. Оказывается, скрытые в нашей черепной коробке электромагнитные импульсы каким-то чудодейственным образом откликаются на то, как и о чем мы думаем, образуя своеобразную партитуру волн и скачков. Ученые уже умеют фиксировать эти процессы с помощью энцефалографа, но господин Дидевич и его коллеги — Антон Яхонтов, Олег Макаров, Евгений Черный, Алексей Олейников и Татьяна Гордеева — взялись управлять ими, вынося на свет божий "роль" находящегося на сцене артиста без каких-либо действий самого артиста.
В данном случае это была Александра Румянцева, которая просто сидела в белом на белой сцене, почти не двигаясь. Аскетичную белизну картинки нарушал лишь ее головной убор футуристической конструкции. Где-то в его подкладке и были спрятаны сенсоры, которые, словно кибернетические декораторы, звукооформители, световики и рабочие сцены, стремительно реагировали на проживаемое артистом внутри себя — по определенным алгоритмам они превращали эту скрытую от зрителя внутреннюю игру в завораживающие визуальные и звуковые события, наполнявшие зримое и акустическое пространство зала. Причудливое театральное зрелище, создаваемое и управляемое лишь мыслью единственного неподвижного актера, производило фантастический эффект: человек доверяет свидетельства своей внутренней жизни не телу (голосу, пластике, мимике), а технологичным эрзацам за пределами тела.
Строго говоря, речь идет не о богатстве и оттенках этой внутренней жизни, а их схематичных слепках, о том, что в барочном музыкальном театре называлось аффектом. Но технология "Нейроинтегрума" в сравнении с барочным театром действует зеркально: аффект здесь не цель, а отправная точка, он не создается определенными средствами, а сам их создает. И в характере этой причинно-следственной связи при всей магнетической красоте "Нейроинтегрума" обнаруживается одно слабое место спектакля. Какая именно "пьеса" проживалась Александрой Румянцевой на сцене, осталось загадкой, а звук и видео — многоканальная аудиосистема и многомерные проекции — были слишком декоративны, как бы едва прорисовывая происходящее в голове героини, но не проникая в него. В результате этого происходящее на сцене состоялось скорее как театр впечатления, чем театр смысла.
Увиденное напрашивается на сравнение с близкими явлениями на петербургском пространстве постдраматического театра — Формальным театром Андрея Могучего и Инженерным театром АХЕ, которые в технологическом отношении как бы "Нейроинтегрум" наоборот — не science art, а hand made, ready made или arte povera. Они тоже "театр впечатления", но впечатление у них — не смысл, а средство смыслообразования. Фантастический же театральный аттракцион, предпринятый на Новой сцене Александринки, пока притормозил на полпути, притом что сам этот путь очень правильный и многообещающий. Авторы спектакля и не скрывают, что эта премьера — work in progress, хотя несомненно, что она же и готовый продукт. Как, скажем (продолжая аналогии с барокко), dramma per musica, которая хоть и прекрасна сама по себе, но еще не опера. Главное, что, как и dramma per musica в начале XVII века, "Нейроинтегрум" в начале XXI века открывает новый интерактивный ресурс театрального языка, новые отношения театра с изменчивой реальностью и человеком, в ней существующим.