В который раз приходится с прискорбием отмечать, что гр. А. К. Толстой изобразил историю Государства Российского не только ретроспективно, но и, что называется, проспективно, на сто и более лет вперед описав все самые прихотливые политические коллизии, еще должные произойти в Отечестве. Минувшая неделя, на которой проблема Севастополя опять приобрела злосчастную актуальность, оживила стихотворное сочинение "Бунт в Ватикане". В нем идет речь о кастратах, потребовавших у папы назад то, что было ими когда-то безнадежно утрачено. Глава римско-католической церкви, оказавшись в столь деликатном положении, согласно А. К. Толстому, ответствовал по-пасторски умиротворяюще, но твердо: "Дети! Было прежде вам глядети. Потеряв же вещи эти, надобно терпети... Эта вещь, — прибавил папа, — пропади хоть у Приапа, нет на это эскулапа, эта вещь не шляпа".
В отсутствие рассудительного папы на отечественной политической сцене складывается несколько иная ситуация. Отнюдь не похожие на кастратов российские государственные мужи под водительством громокипящего Ю. М. Лужкова, устремив вожделенные взоры на брега Крыма, отчаянно вопиют: "Отчего мы не женаты? Чем мы виноваты?" Сам столичный мэр убежден, что эта вещь все-таки шляпа. Осудив коварный Киев, который "взял и недобросовестным образом удерживает чужое", Лужков готов вернуть свое даже на поле брани. В интервью субботнему "Времени" он высказался со страстной невнятностью, которая сопутствует боевитому духу: "Кстати, в России есть достаточно сил для того, чтобы, как говорится, свой суверенитет..."
В выходные дни только воскресные политики могли хоть как-то сдержать такую избыточную горячность московского градоначальника. Все трое — и Сергей Доренко, и Николай Сванидзе, и Евгений Киселев — отреагировали на случившееся. Комментатор первого канала был, как всегда, преисполнен иронии; стремящийся к объективности автор "Зеркала" самоустранился, монтажно противопоставив Лужкову Гайдара; ведущий же "Итогов" устранился вовсе, попросту не заметив эскапады столичного мэра. Эти реакции, весьма показательные, как раз демонстрируют те различия, которые, вопреки общему мнению, существуют между тремя программами.
Начав с шахтеров, для которых президент, правительство и парламент есть некая совокупная однородная власть, виновная во всех их бедах, ведущий первого канала затем вроде бы тонко продемонстрировал, что беда в одной лишь Думе; но тонкость эта нынче не понятна не только шахтерам. Комментируя всю ту же битву вокруг бюджета, Николай Сванидзе сделал наблюдение, опрокинувшее доренковскую тонкость и вообще немаловажное для сегодняшней политической жизни: "Уже сейчас по итогам умеренных баталий в Думе и легкой бури в Совете федерации можно сделать два вывода. Первое: оппозиция то ли устала от неудач, то ли впала в зимнюю спячку, но так или иначе к серьезному политическому противостоянию не готова и в который раз не в силах оказывается плотно ударить после широкого и шумного замаха... И второе, еще более стратегически важное: именно сейчас, в декабре 1996 года, похоже, развеян миф о непобедимости в России идеи эмиссии. Российская элита поняла, что такое настоящие деньги, и не видит больше всемогущего бога в болване под названием 'печатный станок'".
Если осторожного Сванидзе перевести на язык грубый-зримый, то следует сказать, что развеян миф не только о непобедимости в России идеи эмиссии. Вместе с проигравшими летом коммунистами кончилась та традиционная оппозиция, на которой российская идеология держалась долгие годы, чтобы не сказать столетия: политический истеблишмент больше не делится на либералов и патриотов и даже просто на противников и поклонников инфляции. Былые разграничительные линии стерлись. Сил, как прежде, осталось две, но они и впрямь другие: условно говоря, магистральная, этаблированная партия (сегодня равно Черномырдин и Чубайс) и маргинальная, популистская (все, кто не принадлежит к первой — коммунисты и другие неудачники, Лебедь, Коржаков etc).
Идеологически разница между этаблированной и маргинальной партией нынче в том, что одна уже находится у власти, а другая только хочет туда попасть. Каждая по случаю может использовать как западническую, так и почвенническую риторику, причем совершенно одинаково. Это, собственно, и есть главная победа Гайдара, весь смысл реформы которого состоял в том, чтобы идеология стушевалась, уйдя с первого на второй или даже двадцать второй план. Былая семантика наконец размылась, слова потеряли свое устойчивое значение. Но телевизор, привыкший работать с простыми схемами, с семантикой элементарно четкой, в новом положении оказался подобен стрелку, который бессмысленно палит во все стороны, пребывая в блаженной уверенности, что стреляет точно и по мишеням. Слова Жириновского, обращенные к правительству — "они и нас, и вас показывают в худшем виде", — как ни смешно, во многом справедливы.
Крушение устойчивой семантики особенно пагубно сказалось на иронии, которая делается уже совершенно бессильной перед любым отчетливым жестом. Колкий Доренко, живописуя воинственное начинание московского мэра, проигрывает ему с каждым новым словом: "Как только эта инициатива Лужкова отгремит и позабудется, он в логике развития ситуации должен будет предпринять новые шаги, например поездку в Севастополь. Это будет совершенно феерическая поездка. Севастопольцы падают ниц и просят забрать их в Москву. УНА-УНСО кидается помидорами и гранатами и так далее до полной победы в войне". Среди ускользающих мнимостей Ю. М. Лужков, как Хрущев, стучащий ботинком по кафедре на Генассамблее ООН, по крайней мере, абсолютно реален. Его — "кстати, в России есть достаточно сил для того, чтобы, как говорится, свой суверенитет" — мычание тем более внушительное, чем менее артикулированное, и игривые покусывания комментатора программы "Время" — это не ответ.
Но Сванидзе, который вообще выигрышно смотрится на фоне томительно скучного Киселева и чересчур зажигательного Доренко, и опять представил передачу, намного превосходящую создания конкурентов, ответа Лужкову не дал. Гайдар, сказавший все, что надо сказать в духе папы из А. К. Толстого, напомнил, что "эта вещь не шляпа" и что не гоже ради своего грядущего триумфа на президентских выборах 2000 года затевать войну с Украиной. Но Гайдар — не папа. Профессорская рассудительность тоже не ответ на харизматический рык. Возможно, Евгений Киселев, просто не заметивший тирады грозного Лужкова, был не только по привычке наиболее дипломатичен, но и впрямь наиболее мудр. "Итоги", некогда зачавшие политическую аналитику, похоже, первыми признали ее конец, сбегая от новой московской ситуации то в Алжир, то в Руанду и постепенно превращаясь в "Клуб кинопутешествий".
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ