Новый год и Рождество — два праздника, идущие друг другу вслед. Рождение младенца Христа празднуют и латиняне, и православные. В этот день (в эти дни) они дарят друг другу подарки. Но первые подарки были преподнесены в тот самый день Рождества. Длинную родословную рождественских подарков прослеживает АЛЕКСАНДР Ъ-ГЕНИС.
Первыми Христа признали животные — делившие с ним ясли осел и вол, которые согрели младенца своим дыханием, — и иностранцы — пришедшие поклониться Христу волхвы. Обладавший, как писал Бродский, "способностью дальнего смешивать с ближним", Христос начал свою жизнь с того, что упразднил границу между своими и чужими. Волхвы представляли человечество в его географической и этнографической совокупности: Бальтазар — Африку, Мельхиор — Европу. Впрочем, имена, мученические биографии и мощи, до сих пор хранящиеся в Кельнском соборе, — плоды позднейших изысканий. Матфей, единственный евангелист, упомянувший волхвов, даже не говорит, сколько их было. Волхвов подсчитали по числу даров: "и, открывши сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну".
Три самых дорогих товара древнего мира обладали символическими значениями: дань царю — золото, извечный знак власти; дань богу — ладан, аромат которого обладает способностью отрывать помыслы человека от всего земного; дань человеку — смирна, предвестие жертвенной смерти (смирна, иначе — мирра, применялась в погребальных обрядах).
Дары волхвов встраиваются в сюжет, составляя своего рода пророческий ребус, аббревиатурный пересказ Евангелия на языке вещей-символов. Так уже первые в истории рождественские подарки явились в мир в узорной обертке толкований. Тысячу девятьсот девяносто шесть рождеств спустя выбранные волхвами дары по-прежнему популярны. Конечно, время внесло свои коррективы, но они касаются не столько сути, сколько интерпретации трех сокровищ древности.
Золото или золото
Проще всего с первым и самым безошибочным подарком — золотом. Оно осталось тем же, чем было всегда. Прогресс не смог заменить первобытную цену золота утилитарным политэкономическим уравнением. Золото — вовсе не универсальное средство обмена. Чтобы ни говорил Маркс, оно — не столько эквивалент, сколько антитеза денег.
Золото, "свинец с крыльями", тяжелый металл, который алхимики называли легким, ценно не потому, что дорого, а потому, что ценно. Главное в нем не покупательная а магическая сила. Викинги, например, не пускали награбленное золото в ход, а просто зарывали его в землю в виде кладов, которые обеспечивали владельцу удачу. Об этом же говорит пушкинский "Скупой рыцарь": "Мне все послушно, я же — ничему, я выше всех желаний, я спокоен, я знаю мощь мою, с меня довольно сего сознанья".
Золото — не условие товарообмена, а его результат, конечный продукт. В отличие от денег, которые становятся собой лишь когда мы с ними расстаемся, золото предназначено для вечного "предварительного накопления". Единственный товар, который можно купить за золото, — уверенность в себе. Поэтому грамотнее всех с золотом обращаются те, кому она нужнее, — торговцы наркотиками. Грубые, массивные до абсурда золотые изображения Богоматери, Нефертити или кобры служат им амулетами, охраняющими от пуль конкурентов.
Ладан или парфюм
Еще недавно нам трудно было понять, отчего в древности так дорого ценился ладан, другими словами — аромат. Обоняние — забытое чувство. Наши нетренированные носы почти утратили способность наслаждаться запахами. Отчасти в этом виновата пуританская мораль, справедливо считавшая запах голосом плоти, отчасти — химия, заменившая резкими синтетическими запахами мягкие органические ароматы. В результате мы оставили без внимания чувство, которое, как считают ученые, в 10 тысяч раз острее других.
Обоняние работает акварельными эмоциями. Огибая интеллект, оно вторгается прямо в подсознание. Поэтому запахи способны вкрадчиво манипулировать настроением. Конечно, слух и зрение работают на большей дистанции. Обоняние же — локальный, почти тактильный опыт. Чтобы понюхать цветок, надо к нему нагнуться. Зато такое знакомство труднее забыть, чем любое другое. Запах воздействует на ту часть мозга, где рождаются эмоции и создается память. Объединяя их, запах творит непереводимое на язык других чувств переживание. Эта неописуемость делает власть аромата необъяснимой — что не мешает ею пользоваться. Во Франции — родине современной ароматерапии — 1500 докторов лечат больных запахами. Японцы используют их для борьбы со служебными стрессами, англичане ими лечат бессонницу, немцы повышают эффективность труда. Помимо обычной парфюмерии на Западе сегодня уже растет целая индустрия запахов: масла и бальзамы, ароматические свечи и ванны, цветочные эссенции и благовонные курения. Как во времена волхвов, запах вновь стал товаром, дорогим подарком, ценность которого определяется тем, что аромат — не вещь, а состояние духа.
Смирна, она же мирра, она же сигара
Третий дар волхвов тоже связан с запахом, но это — запах смерти. Мирра — благовонная смола, застывающая гроздевидными, как бы составленными из слезинок кусками, применялась при бальзамировании. Возможно, поднося ее Христу, Мельхиор, как самый мудрый из волхвов, намекал на чудо воскресения. Но, возможно, он, как самый старый из них, просто пытался приукрасить неизбежное: продлевая жизнь трупа, мирра облагораживает смерть. Ее сладковатый запах приводит нас и к современному аналогу последнего дара волхвов. Это — дым тех семи миллиардов сигар, которые в уходящем году выкурили десять миллионов американцев и несколько сот тысяч американок (среди них — Шарон Стоун, Деми Мур, Джуди Форстер и, конечно, Мадонна).
Америка, и не она одна, переживает невиданный сигарный бум. Место недоступного из-за эмбарго кубинского товара заняла доминиканская и гондурасская продукция. Повсюду открылись сигарные салоны. Тираж скромного журнала Cigar Aficianado с 40 тысяч подскочил до четверти миллиона, сделав этот весьма специальный печатный орган самым успешным изданием десятилетия.
Почему же Америка, уже привыкшая относиться к курильщику как к колорадскому жуку, вдруг вернула престижный статус сигаре? Психологический механизм этого неожиданного переворота не так уж сложен. Это — постникотиновый синдром, наглая, как всегда у проигравших, реакция на объявленную курильщикам войну. Сигара — наглядный до вызова символ свободы, который позволяет каждому выбрать себе свою дорогу к кладбищу. Табак, конечно, остается смертоносным зельем. По-прежнему курить — здоровью вредить, но уже с максимальным удовольствием.
Однако частичная реабилитация табака несет в себе не только негативное, но и позитивное содержание, которое раскрывает то, что отличает сигару от сигареты.
Сартр, писавший в "Бытие и ничто" и о сигаретах, выделял в них пролетарскую одинаковость: взаимозаменяемы и безликие, они неузнаваемы в пачке. Безликое дитя конвейера, дешевая, невзрачная и непритязательная сигарета не требует к себе уважения. Отношения с ней строятся не на любви, а на необходимости — не с ней хорошо, а без нее плохо. Сигарета похожа на шлюху, сигара — на гейшу. Она — штучна, экзотична и достаточно дорога (от полутора до двадцати долларов), чтобы диктовать место и время свидания. Сигарета сопровождает другие дела, сигара их исключает. Она требует безраздельного внимания. Правильно курить сигару, то есть делать две затяжки в минуту, вдыхая, но не глотая дым — искусное времяпрепровождение, отнимающее от тридцати минут до полутора часов.
Другими словами, сигара — бунт против спешки. В сущности, соблазн ее не столько в табаке, сколько в антракте, изымающем курильщика из обычного течения жизни, и обрекающем его на медитативное безделье. Сигара — Обломов в мире Штольцев; как и он, она хороша своей абсолютной бесцельностью. Характерная деталь: в фильме "Особенности национальной охоты" есть замечательный персонаж — генерал, который ни при каких обстоятельствах не расстается с сигарой. Она не дает ему ничего делать, и это лучшее, что может с ним — и с нами — случиться.