Черные оттенки серого
Михаил Трофименков о фильме "Рассчитаемся после смерти"
Мечущийся в панике по улицам чужого города, как-то очень некрасиво спавший с лица — одним словом, почти растерявший свое хрестоматийное чувство собственного достоинства — герой Хамфри Богарта: одно это зрелище в прологе фильма Джона Кромвеля дорогого стоит. Если Рип (Богарт) единственное убежище находит в церкви, в экранном мире что-то очень-очень не в порядке. Ни в бога, ни в черта он, конечно, не верит. Просто святой отец — ветеран, парашютист-диверсант, как и сам Рип: даже китель на сутану сменить не успел. Фильм Кромвеля принадлежит мощной волне голливудских фильмов о возвращении с войны — "Лучшие годы нашей жизни" Уильяма Уайлера, "Акт насилия" Фреда Циннемана,— не сулящем солдатам ничего хорошего. Рип так просто окунулся в дурной сон. Джонни, его названый брат, боевой товарищ, оказался никаким не Джонни, и кто он такой на самом деле — бог весть. Перспектива появления в газетах его фотографии пугает Джонни настолько, что он бежит из поезда, мчащего его в Вашингтон за орденом. И Рип ныряет в поисках друга — найдет он его, само собой, в захолустном морге — в туман еще довоенных грязных страстей, в объятия роковой Корэл (Лизабет Скотт). Впрочем, Рип и сам под стать этим страстям: перевоспитание плохих людей посредством гранат с напалмом — детская шалость по сравнению с тем, что он вытворит в финале. Что ж, он все еще чувствует себя парашютистом, ныряющим в нацистский тыл. На фоне конвенциональных нуаров фильм выделяется каким-то отчаянным цинизмом. Да он и не совсем "нуар". Для таких лент киновед Том Андерсен предложил термин "серые фильмы": "грей", стало быть. Термин, чудовищно неудачный, торопливый — особенно в русском переводе. Что поделать, другого нет, а отдельная строка для большой группы криминальных драм конца 1940-х, безусловно, требуется. "Серые нуары", по Андерсену, отличались исключительным — даже на общем фоне жанра — пессимизмом и цинизмом. Преступление представало нормой общественной жизни: проще говоря, "серые" радикально критиковали сам "американский образ жизни". Немудрено, что все их авторы пали жертвами "красной истерии" — неточно именуемой "маккартизмом" — охоты на голливудских коммунистов: а в коммунисты охотники зачисляли даже президента Рузвельта. Эдвард Дмитрик сел в тюрьму, а выйдя из нее, заделался доносчиком. Элиа Казан избежал сумы и тюрьмы ценой предательства. Джон Берри, Жюль Дассен, Джозеф Лоузи, Сай Эндфилд эмигрировали — если не сказать, "бежали" — в Европу. Абрахам Полонски, дебютировавший отменной "Силой зла" (1948), второй свой фильм снял через 20 лет. Достопочтенный Кромвель (1887-1979) годился им в отцы, да и коммунистом не был. Однако в 1951 году его карьера оборвалась на семь лет, да и три фильма, которые ему удастся снять в 1958-1961 годах, полноценным возвращением не назовешь. Между тем он был живым классиком, автором "Тома Сойера" (1930), "Бремени страстей человеческих" (1934), "Эйба Линкольна в Иллинойсе" (1940), "Анны и короля Сиама" (1946). Президента Гильдии режиссеров подвела под монастырь профсоюзная активность, вызывавшая страстную ненависть у студийных магнатов. Но не только это: обратившись к нуару, он что в "Рассчитаемся после смерти", что в великолепном "Рэкете" (1951), фильме о тотальной коррупции, которой противостоит брезгливо разочарованный герой Роберта Митчема, пожалуй, что и дал фору молодым коллегам. Игра завершилась для Кромвеля печально, но, право слово, стоила свеч.
Фото: AFP
Dead Reckoning, 1947