7 января 1905 года в Пскове случилось небывалое в Российской Империи событие: черносотенцы во главе с полицейскими устроили настоящую охоту на гимназистов, семинаристов и других учащихся. Защищавшим детей горожанам, которые пострадали от погромщиков не меньше детей и подростков, удалось довести дело до суда. Но приговор оказался таким же странным, как и погром.
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Из записи выступлений на заседании Псковского городского суда, 15-19 марта 1905 года
Из показаний свидетеля Иванова, столяра:
"Толпа избивала гимназиста Галкова. Лицо и голова мальчика были в крови. Он потом две недели был весь в синяках. Избитого, его повели в участок городовые. Дорогой толпа продолжала его бить, и городовые не вступались. Пристава тоже не вмешивались. Около полицейского управления хулиганы толпой окружили приставов и хвастали своими подвигами. Пристава улыбались и закуривали у них папироски. В толпе были переодетые городовые и пожарные. Толпа гналась за учениками и кричала: "Бей их!" Одного ученика городовые колотили по ногам шашками, и он потом два дня хромал".
Из показаний свидетеля Малявко-Высоцкой, врача:
"Извозчики, целой массой, то съезжались, то разъезжались, как бы маневрировали. Потом они выстроились в ряды и заняли всю улицу. На первого извозчика вскочил городовой, на другого — какой-то штатский. Оба дали сигнал свистками, и вся орава с гиком и свистом помчалась к духовной семинарии. Часть учеников загнали во двор и там били их. В одном доме осаждали учащихся полтора часа. На телефонные звонки власти не отвечали. Гнались за "приготовишками" и кричали: "Бей их!" В одном магазине перерыли все, даже ящики отодвигали, думая, что там спрятали гимназистов. Палки, 40 штук, были заготовлены в "Доме трудолюбия"".
Из показаний свидетеля Лихова, купца:
"Был в своем магазине. Услышал необычайное движенье и шум на улице. В окно увидел, как извозчики с гиком и свистом, наводя панику на публику, помчались как ураган. На улице видел какого-то человека, который с топором в руках волочил по мостовой ученика-землемера. Он держал его за воротник пальто и наносил ему удары. Полиция арестовала мальчика, а человека, который его избивал, не тронула. Другого мальчика, спасавшегося на извозчике, толпа догнала, выволокла из саней и исколотила".
Из показаний свидетеля Фотиева, управляющего акцизными сборами:
"Сын, гимназист, стоял на подъезде квартиры полицмейстера. К нему подскочили двое городовых и стали бить его шашками по плечам, а один из хулиганов по голове. Какой-то полицейский офицер на углу говорил толпе: "Идите, вы нам больше не нужны". Избиение гимназистов повторилось и вечером. В одном доме гимназисты выдержали долгую осаду толпы и потом были уведены в полицию".
Из показаний свидетеля Бельской, дочери старшего врача губернской больницы:
"Люди с белыми палками шли кучками. Каждой кучкой предводительствовал городовой. Полицейский офицер говорил толпе: "Нужно расправиться с гимназистами, чтобы не ходили по улицам". Почтальон рассказывал, что полиция ходила по "обжорному ряду" и набирала охотников бить гимназистов. Потом некоторые из них жаловались на полицию за недобросовестную расплату: "Ладили по 50 копеек, а дали по 30" (дневной заработок чернорабочего равнялся 40 коп.— "История").
Из показаний свидетеля Ратновского, ревизора контрольной палаты:
"Это была правильно организованная "охота" за гимназистами. Полицейский офицер командовал толпой: "Ну, теперь — на Завеличье!" Это было целое шествие: шли городовые, потом пристава, потом переодетые пожарные с палками в руках. Гнались за всякой серой шинелью, какому бы малышу она ни принадлежала. Одного мальчика толпа вела под руки, била его, и он упал под ударами. Толпа набросилась на него, слышались глухие удары и страшные крики избиваемого. За этой толпой шли два пристава".
Из показаний свидетеля Н. И. Жиглевича:
"После погрома пожарный староста говорил: "Нам приказано было. Без приказания мы не можем за ворота выйти. На такое дело по доброй воле никто не пойдет". Член общества покровительства животным Зозулин перед избиением устраивал собрания каких-то людей около немецкого кладбища, поил их водкой и подговаривал бить учащихся и их заступников".
Из показаний обвиняемого Шершнева:
"Мне говорили, что учеников надо ловить, потому что они кричали насчет правительства и государя. Если бы и теперь кричали насчет правительства и государя, я опять ударил бы при всех. Чем я зарабатываю, не желаю говорить".
Из показаний обвиняемого Цыцина:
"Мы черная сотня, а они — белая. Так разве они могут говорить, что им захочется? Нам с ними трудно тягаться. Я слышал от других, что гимназисты с красным флагом ходили и революцию пели, значит — против правительства".
Из речи присяжного поверенного Ф. А. Волькенштейна, защищавшего пострадавших:
"Мы ехали сюда в страхе перед нашей задачей. Мы знали по опыту, как трудно извлечь на свет божий и на суд людской всю правду в делах о массовых избиениях населения.
Но, видно, времена изменились. Подоплека псковского избиения нагло лезет прямо в глаза. Все проделывалось так безбоязненно, с таким откровенным цинизмом, что в городе и для малых детей не секрет, что омерзительные события 7-го января были организованы и подготовлены заранее во всех мелочах. Не стесняются теперь этими делами.
Взгляните только на внешнюю картину. Разве не ясно, что это не вспышка толпы, а строго-обдуманный план сраженья! Воскресают времена классические. Сначала — атака извозчиков — нечто вроде слонов Ганнибала. За ними — ряды легковооруженных: пожарные полушубки, все — с одинаковыми белыми дубинками. Во главе каждого отряда, впереди каждой кучки — городовой. Действуют по команде...
Все эти Цыцины избивали детей и истязали их с омерзительным спокойствием. В своей безнаказанности они были уверены. Над ними реял авторитет некой власти.
Вы не позволили говорить о заявлении псковского полицмейстера. А жаль! Тогда бы я мог сказать господам Цыциным, что даже полицейское начальство с отвращеньем отмахнулось от них. Авторитет не этого начальства покрывает их расправу. Цыциными и полицейскими чинами распоряжалась власть иная, некое сверхначальство,— власть невидимая, но всем известная. Вы понимаете, о ком я говорю!
Под этой рукой Цыцины чувствуют себя в безопасности. Но вы-то, г. судья,— вы будьте судьей. Разбейте эту счастливую уверенность Цыцина и ему подобных. Покажите ему, что и над ним есть суд и для него есть возмездие. Скажите ему и всем, что, какие бы бедствия ни переживала сейчас страна, но тот час еще не настал, когда все перемешается и не будет ни суда, ни закона, ни даже того закона, какой есть! О, если бы час этот нас миновал!
И не только псковичам нужен ваш приговор. Города объяты страхом. Вся страна живет под полицейско-хулиганским террором. Это стало системой. Вы понимаете! Нас застращивают. Восстали времена азиатские: детей наших берут в заложники...
Вы оскорблены, г. Цыцин. Вы не хулиган? У вас — торговля, вы — гражданин города Пскова! Да, правда, хулиганы — бездельники, выродки, они живут на содержании у проституток. Они орудуют финскими ножами из больного молодечества или озлобленья. Из-за чего орудуете белыми дубинами вы, Цыцин? Вы у кого на содержании?
О, вы, г. Цыцин, вы не хулиган. Вы фигура покрупнее. Вы поставлены над хулиганами. Вы удовлетворены?
Г. судья! Какое ужасное дело! Детская кровь! Но кровью нас не удивишь. По колена в крови ходим мы уже многие годы. Ужас в них, в этих людях. Как легко поднимается скверна, как легко пробуждается зверь! Бывает пора, когда против грядущего рассвета поднимается весь мрак, все рабское и злое. Темное царство оскаливает зубы.
В этих судорогах, в которых рождается свобода, вот в чем истинный ужас.
Но — счастье, счастье! Из тридцати тысяч населения в этом городе полтинники, вымазанные в детской крови, собрали всего полсотни негодяев. В этом — спасенье. "Черная сотня" — сотня. А к свободе рвутся миллионы".
Из воспоминаний Ф. А. Волькенштейна:
"На суде обвиняемые держались крайне вызывающе, оскорбляли свидетелей, прерывали их и судью. Судья терпел и молчал.
Обвинялись они не в избиении детей, а в "нанесении обиды действием в многолюдном собрании". Дело было начато в порядке частного обвинения некоторыми обывателями, которые пытались вырвать детей из рук погромщиков и сами были избиты. Таким образом, на суде потерпевшими явились не дети, а эти взрослые люди.
К такой искусственной постановке дела на суд местному обществу пришлось прибегнуть ввиду того, что, по указанию свыше, судебно-следственная власть самое дело об избиении детей оставила даже без расследования, как будто погрома и не было...
Судья все-таки признал Цыцина по суду оправданным".