По обе стороны двери
Анна Толстова о выставке Михаила Рогинского в Венеции
Выставка Михаила Рогинского (1931-2004) включена в параллельную программу 14-й Венецианской архитектурной биеннале. И она пройдет в злополучном университете Ca' Foscari. К сожалению, это может послужить плохой рекламой живописцу, про искусство которого — без понимания контекста, а кто ж теперь поверит толкователям его текстов и контекстов, славистам Ca' Foscari,— легко нафантазировать разных глупостей. Дескать, реалист, воспевает советское — ну точно, агент идеологического влияния Москвы. Меж тем трудно представить себе художника, более несоответствующего "традиционным духовным ценностям" нынешней официальной культурной политики. Как, впрочем, и советской.
Фото: Коллекция Леонида Талочкина
Фото: Mikhail Roginsky Foundation
Фото: Mikhail Roginsky Foundation
Фото: Mikhail Roginsky Foundation
Фото: Mikhail Roginsky Foundation
Фото: Mikhail Roginsky Foundation
Начать хотя бы с банальной нецензурной лексики, которую — в сугубо художественных целях "правды жизни" — обильно использовал Рогинский вслед за своими героями, томящимися в магазинных очередях и транспортных давках. Еще лет десять назад, во времена либерально-вегетарианские, одну репродукцию пришлось выкидывать из каталога ретроспективы, прошедшей в Третьяковке и Русском музее. Теперь, вероятно, вымарывать, а вернее — заглушать, потому что текст, бегущий поверх сероватой живописи, это именно голоса, разноголосица бахтинской полифонии, сводный хор "бедных людей" и соло автора, надо куда больше. Что уж и говорить о самой ткани его живописи, хоть и реалистической, но совершенно выпадающей из канонов окончательно выхолощенного брежневского соцреализма. И это если не переходить на личность художника, нонконформиста, в 1960-е и 1970-е — подпольщика, а с 1978-го — эмигранта.
Нонконформизму Михаила Рогинского, собственно, и посвящена выставка "За "Красной дверью"", но не в стереотипном понимании нонконформизма как антисоветской деятельности на художественном фронте. Благо такая интерпретация утвердилась с легкой руки Генриха Сапгира, окрестившего "русским поп-артом" первый, похоже, в послевоенном отечественном искусстве объект "Красная дверь" и монументальные портреты утюгов и примусов. Остроумная метафора сразу задала определенный социально-политический угол зрения на искусство Рогинского: чайник, спички, газовая плита — убогость советского быта в контрасте к западному потребительскому изобилию, деконструированному поп-артом настоящим. Но за его "Красной дверью" (не путать с железным занавесом) не открывается дорога в консюмеристский рай аксеновского "Острова Крым".
"Витрина", 1982 год
Фото: Mikhail Roginsky Foundation
На выставке, за исключением "Красной двери" из талочкинской коллекции, будут представлены работы парижского периода. И парижская действительность у Рогинского все так же сера, безвидна и пуста, все так же наполнена жалобными голосами, все так же безнадежна и запросто смешивается с воспоминаниями о московской. Как только "красная дверь" захлопнулась за его спиной, взгляд его уперся в ряды бутылок — не в социально-политическом смысле "русской болезни", а в смысле пластическом и метафизическом. Взгляд уперся в бесконечные ряды бутылок Моранди, подсчет которых, равно как и подсчет рубашек, чайников, людей в очереди, окон на фасадах многоэтажек, составляет тоску и тщету удела человеческого. Что же до нонконформизма... Вот реализм, который не есть реализм — ни социалистический, ни даже критический, а разве что философский. Вот живопись, которая не есть живопись, а скорее перформанс — ежедневный процесс перечисления вещей, чувств, мыслей и оставления помет, свидетельствующих о существовании субъекта, как дневники Ханне Дарбовен и даты Она Кавары.
Венеция, выставочный зал университета Ca' Foscari, с 7 июня по 28 сентября