В грубой форме
Алексей Тарханов о выставке «Простые формы» в Центре Помпиду в Меце
Новая выставка в Центре Помпиду в городе Меце называется "Простые формы", но я ни в коем случае не назвал бы ее простой. До столицы Лотарингии — города Мец, которым владели попеременно немцы и французы, попеременно украшая и разрушая его, всего час с небольшим от Парижа на скоростном поезде TGV. Последним украшением город обязан японцу: филиал парижского Центра Помпиду строил притцкеровский лауреат Сигэру Бан. Центр, более всего похожий своей белой скульптурной крышей на степную войлочную шапку, находится в двух шагах от вокзала.
Благодаря этому он стал не только региональным, но и парижским музеем. Командовавший им Никола Ле Бон делал здесь выставки, на которые валом валила столичная публика. Сейчас он покидает Мец ради руководства реконструированным музеем Пикассо, который как раз перед открытием лишился директора. На "Простых формах" он прощается с Помпиду. Другой парижанин — директор Дворца Токио Жан Де Луази — стал куратором нынешней выставки.
Мне рассказал о ней Пьер-Алексис Дюма, арт-директор дома Hermes, который эту выставку поддерживал (кстати, Никола Ле Бон назвал гермесовский вклад "одним из самых весомых меценатских проектов последних лет"). Создатели выставки сочли, что искусство стало слишком сложным, перегруженным литературным, нехудожественным содержанием, и не мешало бы вернуть его к началу. К простым формам, рожденным не только прихотью художника, но нечеловеческим усилием природы. Которая между делом проектирует пещеры, украшая их сталактитами и сталагмитами, насыпает снег в сугробы и песок в странствующие дюны, рисует на небе радуги и организует перформансы вроде прибавления и убавления луны.
Простая форма — это еще и форма, рожденная работой. Например, стоящий на выставке мельничный жернов для оливкового масла. Или палитра кроманьонца, на которой сохранились следы охры, чтобы красить лица воинов или своды пещер. Когда Пьер-Алексис Дюма объяснял, почему для Hermes важна эта выставка, он говорил о том, что ручной труд лежит в основе формы: "Это часто предметы без эго, без самомнения. Но мы видим за ними человека, который создал их в процессе использования. Например, мельничный жернов или существующая тысячелетия швейная игла".
Конечно, это лишь дополнительный материал для сравнения, и "Простые формы" прежде всего художественная выставка. Вот человеческое лицо с характерным носом, лишенное глаз и рта, но от этого ничуть не менее выразительное. Этот мрамор с греческого острова Керос попал в Лувр в 1873 и стал первым скульптурным образцом модернизма. Пикассо, Модильяни Бранкузи вдохновлялись шедевром неизвестного художника, работавшего на Кикладах в 2700-2300 до н. э. Столь же совершенна статуэтка Верхнего Египта, "Человек с бородой", который смотрит на мир уже шестое тысячелетие (шедевр, приехавший из Лиона,— спасибо строителям, сорвавшим сроки реконструкции музея), или огромная статуя-менгир бронзового века из Сирии, прадед скифских баб.
В ХХ веке художники делают удивительно похожие на них, такие же мощные по воздействию и такие же простые по форме вещи. "Спящая муза" Константина Бранкузи 1917 года, кажется, вполне могла бы принадлежать исчезнувшим культурам. Свою геометрическую фигуру из стесанных под разным углом граней Альберто Джакометти в 1934 называет "Кубом", напоминая, что простые формы изначально содержат в себе сложные и в мраморном кубе скрыто бесконечное количество шедевров.
Огромный кристалл бразильского кварца на постаменте вполне мог бы быть работой того же Джакометти. Другой пример — камни, обработанные движением волны. В витрине представлена коллекция, принадлежавшая Ле Корбюзье. Как рассказывает Де Луази, это десятки коробок, в которых морские камни классифицированы по форме. Еще решительнее поступила Шарлотта Перриан. Рядом с природными камнями из коробок ее учителя лежит увесистый окатыш, который она в 1924 году выставила под своим именем, справедливо считая, что, раз она его нашла, это вполне творческий акт.
Вот и другой вопрос: кто раздаст художественные премии природе и возьмет на себя смелость отобрать на выставку ее произведения? Для этого тоже нужен художник — и художник бесстрашный. Карл Блосфельд фотографирует ботанические объекты так, что бутон пассифлоры предстает сложным инженерным сооружением. Отсюда недалеко до сексуальных лилий Мэпплторпа — и это тоже доказательство того, что природа каждому показывает то, что он ищет.
Есть формы, которые определяет математика. Один из разделов выставки — стереометрия, топологические изменения фигур, наглядные представления результатов расчетов. С одной стороны, это итог работы ученого, который вывел уравнения, описывающие эти фигуры. Это затем произведения художников, которые воспользовались идеями математиков вроде бронзы Наума Габо 1960 года или "Динамической проекции" Антуана Певзнера 1950-1951 годов. С другой, математика существует и независимо от нас. Это тоже действие неких законов природы, которые вдруг обнаружили себя в скульптуре, как обнаружили бы магнитные поля или звуковые волны, если бы человек был в состоянии их увидеть без помощи техники. Или искусства — вроде рисующей световые фигуры на стенах кольцевой призмы — "Круглая радуга" 2005 года Олафура Элиассона.
Форму создает как подчинение природе, так и сопротивление ей. Мы видим конструкции Эйфеля, работу скелета моста, гребной винт, который должен существовать в воде, или пропеллер, созданный для уплотнения воздуха. Подобный воздушный винт, который спроектировал в 1916 знаменитый авиационный инженер, отец французской авиации Марсель Дассо, заставил Марселя Дюшана воскликнуть: "Конец живописи! Кто сможет сделать что-нибудь более совершенное, чем этот пропеллер?".
Вся выставка как раз про то, что искусство не кончается, оно лишь учит нас обнаруживать себя повсюду. Как сказал об это Жан Де Луази, вспоминая черный обелиск из фильма Стэнли Кубрика: "Простые формы родились раньше нас, они исчезнут позже нас, и на них можно смотреть без конца, как мы смотрим на огонь или на волнующееся море".
Мец, Центр Помпиду, до 5 ноября