Роман с производством
Игорь Гулин о «Заводе "Свобода"» Ксении Букши
Эта книга, получившая премию "Национальный бестселлер" и номинированная на "Большую книгу",— вещь для современный литературы несколько курьезная: настоящий производственный роман, монументальная (несмотря на небольшой объем текста) история большого советского завода — произведение, в общем, охваченное горечью по утраченной советской тотальности.
При этом ее автору 31 год, и "Завод "Свобода"" — десятая ее прозаическая книга. Помимо того, Ксения Букша выпустила сборник стихов, пособие "Управление деловой репутацией, российская и зарубежная PR-практика" и в прошлом году — жэзээловскую биографию Казимира Малевича (довольно плохую). Дмитрий Быков, с которым молодую писательницу роднят ударнические темпы писательства, называет Букшу лучшим голосом молодого поколения. Вся эта информация не то чтобы как-то объясняет "Завод "Свобода"", но укрепляет парадоксальность фона.
Ностальгический производственный роман пишет человек, чье советское прошлое ограничивается дошкольным возрастом, человек, довольно сильно вовлеченный в совсем другую — капиталистическую экономику (Букша еще и деловой журналист), и человек совсем не свойственных жанру стилистических установок (неопролетарская тема будто бы застолблена "новыми реалистами", но "Завод "Свобода"", наоборот, претендует на некую стилистическую изощренность, ведет родословную от главных мастеров русского интеллектуального ширпотреба — от Михаила Шишкина до поздней Петрушевской).
Впрочем, такой вещи, как "ностальгический производственный роман", вообще говоря, не существует. В советской литературе этот жанр, напротив, устремлен в будущее. То, что пытается представить Букша,— это его, можно сказать, загробная жизнь. Текст действительно похож на повествование из Царства мертвых: сплошной поток прямой речи, говорящие (работники завода от директоров до фрезеровщиков) часто не очень идентифицируемы, их голоса сливаются, накладываются друг на друга, фигуры выступают из тьмы и проваливаются в нее. О чем они рассказывают?
Засекреченный завод, расположенный в Ленинграде, предстает нам где-то в середине 50-х. Новый, подающий надежды директор, бывший лагерник, интеллектуал, но крепко связанный с народом, сменяет старого — сталинского типа управленца, который вообще-то тоже был хороший мужик. На завод поступает на практику девушка-филолог Таня, она станет главным диспетчером и останется там на всю жизнь. Появляется еще несколько десятков персонажей, они будут строить планы, рационализировать производство, совершать трудовые подвиги, взрослеть и стареть, даже умирать. По дороге развалится СССР, действие докатится где-то до конца 2000-х. Для всех героев "Свобода" останется делом жизни, главным, что с ними когда-либо произошло.
Название завода — иронично. Он производит военную технику — можно сказать, не свободу, а смерть. Тем неуместнее выглядит идиллическое сентиментальное братство его работников. Впрочем, это довольно печальная идиллия — все ломается, приходит в запустение, мечты рушатся, а подвиги выглядят смешно уже в момент свершения. Истерическая сверхидентификация героев с заводом — она одновременно направлена на конкретное, довольно неприютное пространство и на некое отсутствующее не-место производственного подвига — проще говоря, Утопию.
В этом смысле все плашки, подшипники, радары, всякие невероятные устройства, которые наполняют книгу Букши, выглядят абстрактно, как арбалеты в рыцарских романах или кружева — в дамских. Они — скорее знаки дискурса, чем даже приметы истории. В принципе тут нет ничего плохого, но именно в выбранном Букшей жанре это выглядит мучительно неуместно. Дело, может быть, вот в чем: тема строительства в советской культуре (от авангарда до соцреализма) сама имела несколько парадоксальную природу. С одной стороны, производство всегда было метафорой — государства, страны, семьи, всей жизни как бесконечного труда. С другой — приход писателя на завод был попыткой ввержения в литературу некоего "реального", ухода от литературности. Конечно, с течением времени эта утопия — скажем так, беспрепятственного перехода базиса в надстройку — становилась все более призрачной. Но Букша, пытаясь вроде бы реконструировать жанр, абстрагирует его до предела.
Несмотря на все сотни частных историй, она ни на минуту не дает забыть, что речь идет обо всем "советском проекте", о том, что провозглашенная "свобода" — это на самом деле принуждение, но это принуждение, некомфортное, глупое, можно полюбить, обустроить как единственный дом — так что в нем откроется свобода новая, настоящая. Ну и так далее — мысли, в общем, вполне здравые, хотя и не сказать чтобы откровения. Можно было бы поговорить о том, что такая нежность к несколько распадающейся, отчужденной от человека телеологии — одна из причин ностальгии по позднему Советскому Союзу у поколения, не вполне его заставшего. О том, что это чувство может быть опасное, а может — и ценное. Можно было бы — если бы заводской роман Букши не был текстом такой беспредельной степени абстракции. Главное чувство от него: слова совсем ничего не значат — будь то слова любви, осколки идеологии или инженерные термины.
М.: ОГИ, 2014