"История — поле споров и битв"

Как выясняется, упражнения по поиску "исторической правды" по заказу власти вовсе не специфическая российская беда — таким недугом поражены многие. А мир при этом лишается общей истории: каждая страна политизирует ее по-своему. О масштабах и опасности явления "Огоньку" рассказал Аполлон Давидсон, академик РАН, профессор факультета истории НИУ ВШЭ, руководитель научной группы "Актуальные проблемы политизации истории в современном мире"

— Тот факт, что была создана группа, изучающая влияние политики на историю, говорит о том, что проблема очень остра. И что, действительно для всего мира?

— В течение последних 25-50 лет произошли масштабные изменения в расстановке сил на мировой арене, и сейчас результаты этих изменений становятся все более очевидны. Еще полвека назад существовала общая призма восприятия всякого события — евроцентричная. Колониальное прошлое Европы делало ее универсальным посредником для общения с другими культурами, и казалось, что взгляд Европы так или иначе перенимают все страны догоняющей модернизации. Однако сегодня евроцентризм стал только одним из возможных углов зрения. Появились афроцентризм, исламоцентризм, азиацентризмы и многие другие центризмы, быстрого роста которых никто предсказать не мог. Что, собственно, происходит? Поскольку стандарты жизни в большинстве регионов мира повышаются, население становится более образованным, у людей появляется больше возможностей осмыслить место своих народов в историческом ландшафте. То есть — когда проблема голода уже не стоит так остро — возрастает запрос на историю. Свою, национальную историю. Это вполне справедливо: каждый народ имеет право на поиск себя в веках. Но эти поиски небезобидны для других. История — поле споров и битв.

— Потому что возвеличивание своей истории требует принижать историю соседей?

— Это несомненно, но обратите еще внимание, что собой представляет прошлое всякой страны. Это всегда история войн и конфликтов, потому что так человечество жило тысячелетиями. Погружение в национальную историю — это, как правило, погружение в атмосферу бесконечной битвы за выживание путем победы над другими. Так учат и в школах. Пока "бремя белого человека" воспринималось как неоспоримое благо всеми теми, кто мог писать учебники истории и эту историю преподавать, проблемы не возникало: образы "героев" и "врагов" были заранее предсказуемы. Но сейчас почти не осталось стран, которые могли бы экспортировать свои представления о добре и зле всему миру или хотя бы значительной его части, зато появилось множество национальных исторических школ. И в последние два десятилетия эти школы породили столько изощренных научных концепций, что их согласование представляется невероятно сложной задачей. Единая история в том виде, в котором она была, перестала существовать, взамен усилились истории национальных восприятий разной степени достоверности.

— Какие концепции возникли в национальных исторических школах?

— Имя им легион, даже если вспоминать только самые интересные, потребуется несколько часов. Вот что произошло на Ближнем Востоке, в Северной Африке: многие смотрят на эти события исключительно с политической точки зрения — революции, свержение режимов... Но на самом деле речь идет о гораздо более глубинных процессах: идет война за национальное самосознание, переписывается история стран то гражданскими деятелями, то религиозными, то военными. Ирак и Сирия тоже стоят на этом историческом перепутье. И там тоже переписываются учебники в поисках самой "национальной" из всех историй. Даже такие не самые значимые на политической карте этносы, как например индейцы, становятся проводниками собственной точки зрения на мировые процессы. В пору моей юности индеец представлялся артефактом прошлого, а в последние годы мы имели Уго Чавеса — президента Венесуэлы, откровенно назвавшего себя индейцем — с правом на кровное родство с американским континентом. Считал, что индейцы, если углубляться в исторические аллюзии, имеют больше прав на Новый Свет, чем сенаторы на Капитолийском холме. Вот вам и национальные центризмы. А сейчас канадские индейцы требуют от английских и французских властей компенсации за потери от сделок с первыми колонизаторами. У всех, буквально у всех растет чувство собственного величия и параллельно с этим обиды на другие страны. В Африке похожие процессы особенно болезненны: все границы стран на этом континенте были нанесены произвольно, руками европейцев, соответственно построить какую-либо гражданскую идентичность сложно. Постоянно происходят срывы в национализм, появляется этническая неприязнь. Из своих поездок в Замбию, например, я вынес память о том, как почти каждый час диктор местного радио вещал: "Единая Замбия — единая нация, единая нация — единая Замбия". Разумеется, целью было объединение этносов, оказавшихся в пределах нового государства. Но это методичное повторение сопровождалось подчеркиванием уникального места Замбии в истории африканского континента.

— Центризмы сегодня бывают только национальными? Возможен ли центризм целого континента?

— Разумеется, возможен. Вся сложность в том, что центризмов бесчисленное множество — вы забыли назвать еще религиозный подход. Панафриканизм появился даже раньше, чем национальное сознание отдельных государств Черного континента. В Африке сейчас активно развивается концепция колыбели мировой цивилизации: во-первых, там впервые появились люди, во-вторых, там был Древний Египет. В Азии все большее ударение ставится на своей недооцененности — ведь "они знали о культуре все, задолго до того, как это стало модным". Европейцы на таком фоне выглядят плагиаторами. Кроме того, возникает понимание своего чисто количественного величия: мир на 85 процентов населения мира — это не "белые люди". Время их безоговорочного влияния кажется реликтом прошлого.

— Скажите, какова роль имперского и постимперского мышления в новой войне за историю?

— В каком-то смысле центризмы и имперское сознание сливаются воедино. Во всяком случае, центризм, как мы с вами говорили, способен преодолевать национальные рамки. Если говорить о российской ситуации, то, по-моему, все очевидно. Известный православный философ Георгий Федотов, анализируя разруху, наступившую после большевистского переворота и кровавой Гражданской войны, пояснял, что механизм возвеличивания советского режима на таком фоне — постоянные обвинения Западу, который, по легенде, плохой и желает нам зла. Потом была борьба с "низкопоклонством перед Западом", а уж в построении собственной мифической истории мы превзошли многих. Сегодня у нас, как легко заметить, слово "патриот" произносят с такой же риторической важностью, как когда-то произносили слово "партиец". Так что проблемы не изжиты. Более того, в бывших республиках СССР, выросших из советской школы, уже в 1990-е годы возникли диаметрально различные концепции истории. Это, пожалуй, один из самых примечательных примеров того, как страны, имевшие общую судьбу, по-разному ее интерпретируют. Где-то речь идет о "дружбе народов", где-то о "российском колониализме", а где-то о "советском оккупационном режиме". И эти оценки непросто примирить.

— Вероятно, процессы в странах СНГ похожи на те, что переживала распавшаяся Британская империя?

— В какой-то степени. Но я хотел бы обратить внимание на одну важную деталь — все-таки на обломках Британской империи образовалось Британское Содружество Наций, которое теперь скромно называется Содружеством. И в него по сей день входят более 50 стран — абсолютно добровольно и с осознанным нежеланием выходить. Внутри этой организации множество конфликтов, кого-то не устраивала военщина в Пакистане или, скажем, власть в Нигерии. Но членство в Содружестве имеет значительную символическую цену, поэтому все споры стараются сглаживать. У нас же с СНГ все вышло не так, во всяком случае, этот проект не удалось осуществить в задуманном масштабе. Почему — стоит задуматься. В некотором смысле Великобритания оказалась более готова к изменившимся реалиям. Еще в 1960-х годах я спрашивал английских коллег-историков, какими они видят ближайшие задачи своей науки. Те отвечали: любыми способами отказаться от британской гордыни. Это был осознанный поворот, попытка понять население бывших колоний, заговорить с ним на равных, стать выгодными партнерами. У нас в 1960-х, само собой, никто похожих целей не ставил и ставить не планировал, все говорили о "дружбе народов". Поэтому мы просто не успели — ни на уровне элит, ни на уровне массового сознания — перестроиться, чтобы с готовностью встретить новую волну центризмов. Для нас национальные чувства бывших союзных республик не всегда даже понятны.

— Раз можно вовремя сориентироваться, значит, и волна центризмов — не последняя точка мировой истории? Возможность взаимопонимания, пусть на новом уровне и с уступками, остается?

— Можно думать, как Хантингтон, и предрекать неизбежное столкновение цивилизаций: пик национальных, расовых и других видов эгоизмов мы еще не пережили. Но поскольку это столкновение в переводе на обычный язык означает крупномасштабные войны ядерных держав, то думать о таком откровенно не хочется. Когда-то Черчилль сказал: "Я, конечно, оптимист, потому что какой смысл быть кем-нибудь другим". Разделяю его точку зрения. Более того, в рамках нашего проекта мы стараемся найти те точки соприкосновения, которые есть у культур с разными центризмами. Известны ведь замечательные исторические примеры преодоления вражды: посмотрите, сколько лидеров мировых держав приехало на похороны Нельсона Манделы. Как-никак человек (конечно, не один, а с единомышленниками) предотвратил катастрофу на Юге Африки: Ку-клукс-клана, охотящегося за белыми, не появилось, представители коренного населения смогли если не простить, то хотя бы не мстить "белому человеку" за 300 лет угнетения. Это замечательное событие, о котором наши школьники, кстати, не так много знают. Наш президент Владимир Путин приходил в посольство Южно-Африканской Республики отдать дань умершему и написал: "Мужественный, мудрый человек Нельсон Мандела всегда последовательно боролся за свои убеждения, но при этом оставался великим гуманистом и миротворцем. Именно такой подход востребован в мире сегодня: поиск компромиссов — это лучшая основа для согласия и сотрудничества". Вот этот дух гуманизма — наша основная надежда, несмотря на то что последние события вселяют все больше опасений.

— Вы говорите в том числе и о событиях в бывших советских республиках? О политизации их истории?

— Да, конечно. Ведь рост национальных чувств в этих государствах чреват конфликтами, а мы далеко не всегда готовы это с пониманием принять. Институт всеобщей истории РАН, в котором я также работаю, проводит регулярные встречи с историками из Украины, Прибалтики, Германии. Мы хотим научиться согласовывать наши позиции, искать компромиссы, чтобы возник образ общего будущего. Эти встречи не могут дать немедленных широкомасштабных результатов, но они важны: если историки найдут способ договориться, со временем легче будет договориться и широкой общественности. Когда? Боюсь, что нескоро. Сможем мы это застать? Хотелось бы.

Беседовала Ольга Филина