Кого же вы нам год назад выбрали?
На вопросы специального корреспондента Ъ НАТАЛИИ Ъ-ГЕВОРКЯН отвечает заместитель руководителя предвыборного штаба Владимира Путина КСЕНИЯ ПОНОМАРЕВА.
— Вы участвовали и в кампании 96-го года, возглавляя информационное вещание ОРТ. Можете сравнить?
— Кампания БН была гораздо более напряженной. Там надо было ломать ситуацию за три месяца до выборов. Конечно, та кампания была азартной — или пан, или пропал. А вот с точки зрения пищи для ума, эта оказалась интереснее. Потому что ситуация была нетривиальной: мы имели дело с политиком, который пришел к власти не скажу нехотя, но, по крайней мере, не прокладывая туда дорогу. В общем, про кампанию 96-го года есть, что вспомнить, а про эту — есть, о чем подумать.
— Давайте подумаем...
— Это была тихая, спокойная кампания. И была-то она потому, что неприлично не вести никакой предвыборной кампании. Знаете, в чем сущность любого такого действа? В том, что человек говорит: "Я хочу, чтобы вы меня избрали, поэтому я сейчас буду делать, чтобы вы меня любили. Обещать разное". Не делать этого вовсе нельзя, это означает — оскорблять электорат. Хотя Путин мог не иметь штаба и не вести никакой кампании вообще.
— Вы так все время и считали? Не понимаю. Какой-то никому не известный, по сути, Путин и на ура влетел в президентство без всякой подготовки. Вы его знали, когда пришли работать в штаб?
— Нет, не знала. И у меня довольно смешная история. В июне 1999 года я случайно встретилась в самолете с человеком, очень близким ко всем этим кремлевским делам. Мы вместе летели из Америки. Сидим, разговариваем. Я тогда уже не работала на телевидении. И он так просто, как "свежей голове", мне бросает разные имена, а вот этот мог бы стать президентом, а тот? А Путин? Я думаю: какой Путин, кто такой Путин? Хотя фамилия и лицо уже были. Я тогда, в июне, за пару месяцев до всего этого "проекта Путин" в этом направлении ничего не видела. Ошибалась, признаю. И когда поздней осенью того же года меня позвали в штаб, который так еще не назывался...
— Группа формировалась еще до ухода Ельцина?
— Да, конечно. Это была вначале такая группа людей для разговоров-советов. Так вот, когда меня пригласили поработать, мне стало интересно. Собственно, главным "крючком" и стало то, что я лопухнулась в прогнозах в июне.
— Вам, как технологу, все равно, кого выбирать? Что повлияло на решение войти в штаб?
— В данном случае, могу сказать совершенно откровенно, нежное отношение к Ельцину. Больше ничего. Да, теоретически я не исключаю возможности отказа, если бы в качестве преемника Ельцина был выбран абсолютно отвратительный мне человек.
— А кто первый "увидел" преемника в Путине? Не коллективный же разум?
— Нет, конечно. Я просто не знаю. Вы же понимаете, что формально это был Бородин. Просто потому, что он взял его на работу в Кремль. И Путин из замов какого-то мэра превратился в одного из членов кремлевской команды. Попал в обойму. А в этой обойме и идет все время перебор, вот этого двинем, нет — этого. Я не думаю, что Татьяна Борисовна за ручку привела Путина к папе. Или Валентин Юмашев. Само попадание в обойму означает, что на тебя начинают обращать внимание, особенно в тех обстоятельствах, в которых тогда был Ельцин.
— Когда вы появились в этом почти уже штабе, Путин был единственным кандидатом? Ведь известно, что рассматривались и другие.
— Нет, в тот момент это уже был "проект Путин".
— Как вы сказали?
— Это не я сказала. По-моему, Павловский.
— Что же делал ваш штаб? Спрашиваю, а сама пытаюсь вспомнить какие-то особенные акции, и ничего не получается.
— Я как раз была сторонницей того, чтобы особенных акций было поменьше. Да, был вопрос "Who is Putin?". Это всеми признавалось, и эту брешь надо было как-то закрывать. Но в общем было и понимание, что, даже если русский народ не сильно знает, кто такой Путин, так народу этого и не надо. Народу достаточно вот этого — "мочить в сортире", то есть фраз, которые лепят образ. Я настаивала, что чем меньше движений, тем лучше. Например, в тяжелой борьбе отбилась от необходимости прямой рекламы — ролики, щиты. Было интуитивное ощущение, что этого делать нельзя. Вы помните, мы ограничились полосами его выступления в газетах, из которых потом сделали такие листовки для региональных штабов. Отсутствие рекламной кампании — это тоже рекламный ход. Просто его надо грамотно отыграть.
— В сортире он мочил по подсказке?
— Нет. Это было сказана еще до меня. Это его фраза.
— А как он относился к вашим советам? Как вообще лепился образ Путина?
— Клиент не очень пластичный. Вот Ельцин, если его убедишь, умел и любил играть. Путин иной. "В принципе ему это не нравится, ему это в принципе не нужно и в принципе не хочется..." Так что в смысле лепить образ... Но это были иного рода выборы. Я понимаю, что вот если какой-то провинциальный замухрышка хочет быть избранным, то он отдается своему штабу всецело. Здесь ситуация иная. Человек очень быстро оказался на вершине власти. И это странная ситуация. Фактически после Николая II в России впервые в верховной власти оказался человек, который к ней не шел, не рвался, не прорывался. И это психологически очень интересно.
— Что-то надо было в нем точно корректировать?
— Длину рукавов пиджаков, разве что. Он вообще такой достаточно рациональный, разумный, вполне внятный человек.
— А полеты на истребителе, плавание на подводной лодке, Новый год в Чечне — это вы как охарактеризуете?
— Я могу сказать с уверенностью, что желание влезть в любую технику, которая летает, плавает или едет — это он сам. Это его желание. Наоборот, мы скорее сдерживали: ну, уже полетали, уже перепробовали все костюмы и формы, уже шлемы надевали — хватит. Новый год в Чечне — это, возможно, кто-то придумал. Но не в штабе.
— Женой штаб занимался? Ее же тоже нужно было, извините, позиционировать на сцене рядом.
— Было заявлено нежелание позиционировать жену.
— Почему?
— Ну, не хочется человеку. Имеет право. Есть протокол, Понятно, что в каких-то случаях она должна появляться. И все. Наши функции сводились к тому, чтобы предложить идеи, чем жена президента могла бы заниматься — что-то нетривиальное и выгодное с точки зрения PR. Мы предложили. Не знаю, воспользовались ли нашими предложениями.
— Так в чем же все-таки феномен Путина, его легкой победы, удерживания рейтинга? Это имеет отношение к персоналии или любой бы победил на контрасте с Ельциным?
— Я бы не говорила о персоналии, потому что в Путине как в политике личностного гораздо меньше, чем в Ельцине, например. Проскальзывает иногда, но меньше. Почему получилось? Вот простое сравнение: Степашин и Путин. Степашин говорит: "Я это сделаю". Представьте себе картинку на экране. И Путин говорит: "Я это сделаю!" Ну очевидно, что Путин более достоверным выглядит. Не хочу обидеть Степашина, но это так. А народу хочется какого-то порядка. То, что народ его за этот год не получил, это другой вопрос...
— Вы можете оценить первый год президента?
— В общем, срок достаточный. Знаете, я никогда не работала в Кремле, поэтому мне сложно адекватно оценить наследство, которое получил Путин, например, степень реальной деструкции властной структуры. Я солидарна "со многими предыдущими ораторами", которые считают абсолютно беспомощной экономическую политику. Это удручает. Ситуация в Чечне меня удручает меньше, потому что я всегда считала, что она безнадежна. Но цены на нефть мы опять профукали, и это раздражает больше всего.
— Президент способен признавать свои ошибки?
— Знаете, я практически уверена, что, когда захватили самолет и Путин прервал отпуск, а вся пресса зашумела, что президент учится на своих ошибках, Путин от этих комментариев был в бешенстве. Наверняка!
— Почему? Не любит напоминаний о "Курске"?
— Поскольку путь его во власть был парадоксальным, Путин не является публичным политиком. У него нет толстой шкуры, которой положено обрасти любому публичному политику. Ему ведь сейчас должны бы напоминать, что через три года выборы. Он не хочет об этом помнить. Он не хочет тратить свои усилия на то, чтобы кому-то нравиться. И знаете, что происходит в отношениях с прессой? Он никакой не враг свободы слова. Но ему внутренне кажется дикой мысль, что кто-то имеет право публично обсуждать его действия.
Я не говорю, что он хочет всех закрыть. Он все понимает про демократию и свободу слова. Но внутренне у него другое: "Какого черта они все это обсуждают? Ну, написали бы, что был, встретился, пожал руку, выпил пива. А чего они воду толкут". Вот это иногда прорывается.
— И раньше прорывалось?
— Нет, никогда.
— Кого же вы нам выбрали?
— В общем, я вам вместе с остальным трудовым коллективом выбрала вполне дееспособного президента, который, как любой политик, совершил некоторое количество ошибок по причинам, о которых могу только гадать. Я думаю, что у него сформировалась достаточно жесткая повестка, и если в нее что-то не входит, то он просто отмахивается, не хочет видеть проблему, как будто ее нету. И меня это немного пугает.
— Это был негативный или позитивный год для президента?
— Я бы сказала, что надеялась на лучшее. Нет и страшного разочарования.
— Путин столь же перспективен, как и год назад?
— Это сложный вопрос. Уровень доверия держится на очень высокой отметке, поэтому электорально, наверное, да. Другое дело, что и у оппонентов появилось больше пищи для разговоров. Сейчас есть база для оппозиции, но оппозиции нет. Скажем так: его потенциал не меньше, но потенциал теоретической оппозиции больше.
— Если вас пригласят в предвыборный штаб на следующих выборах, вы войдете?
— Нет. Ни к Путину, ни к кому-то другому. Попробовала — хватит. Есть еще что пробовать.
Интервью взяла НАТАЛИЯ Ъ-ГЕВОРКЯН
На вопросы специального корреспондента Ъ НАТАЛИИ Ъ-ГЕВОРКЯН отвечает заместитель руководителя предвыборного штаба Владимира Путина КСЕНИЯ ПОНОМАРЕВА.
— Вы участвовали и в кампании 96-го года, возглавляя информационное вещание ОРТ. Можете сравнить?
— Кампания БН была гораздо более напряженной. Там надо было ломать ситуацию за три месяца до выборов. Конечно, та кампания была азартной — или пан, или пропал. А вот с точки зрения пищи для ума, эта оказалась интереснее. Потому что ситуация была нетривиальной: мы имели дело с политиком, который пришел к власти не скажу нехотя, но, по крайней мере, не прокладывая туда дорогу. В общем, про кампанию 96-го года есть, что вспомнить, а про эту — есть, о чем подумать.
— Давайте подумаем...
— Это была тихая, спокойная кампания. И была-то она потому, что неприлично не вести никакой предвыборной кампании. Знаете, в чем сущность любого такого действа? В том, что человек говорит: "Я хочу, чтобы вы меня избрали, поэтому я сейчас буду делать, чтобы вы меня любили. Обещать разное". Не делать этого вовсе нельзя, это означает — оскорблять электорат. Хотя Путин мог не иметь штаба и не вести никакой кампании вообще.
— Вы так все время и считали? Не понимаю. Какой-то никому не известный, по сути, Путин и на ура влетел в президентство без всякой подготовки. Вы его знали, когда пришли работать в штаб?
— Нет, не знала. И у меня довольно смешная история. В июне 1999 года я случайно встретилась в самолете с человеком, очень близким ко всем этим кремлевским делам. Мы вместе летели из Америки. Сидим, разговариваем. Я тогда уже не работала на телевидении. И он так просто, как "свежей голове", мне бросает разные имена, а вот этот мог бы стать президентом, а тот? А Путин? Я думаю: какой Путин, кто такой Путин? Хотя фамилия и лицо уже были. Я тогда, в июне, за пару месяцев до всего этого "проекта Путин" в этом направлении ничего не видела. Ошибалась, признаю. И когда поздней осенью того же года меня позвали в штаб, который так еще не назывался...
— Группа формировалась еще до ухода Ельцина?
— Да, конечно. Это была вначале такая группа людей для разговоров-советов. Так вот, когда меня пригласили поработать, мне стало интересно. Собственно, главным "крючком" и стало то, что я лопухнулась в прогнозах в июне.
— Вам, как технологу, все равно, кого выбирать? Что повлияло на решение войти в штаб?
— В данном случае, могу сказать совершенно откровенно, нежное отношение к Ельцину. Больше ничего. Да, теоретически я не исключаю возможности отказа, если бы в качестве преемника Ельцина был выбран абсолютно отвратительный мне человек.
— А кто первый "увидел" преемника в Путине? Не коллективный же разум?
— Нет, конечно. Я просто не знаю. Вы же понимаете, что формально это был Бородин. Просто потому, что он взял его на работу в Кремль. И Путин из замов какого-то мэра превратился в одного из членов кремлевской команды. Попал в обойму. А в этой обойме и идет все время перебор, вот этого двинем, нет — этого. Я не думаю, что Татьяна Борисовна за ручку привела Путина к папе. Или Валентин Юмашев. Само попадание в обойму означает, что на тебя начинают обращать внимание, особенно в тех обстоятельствах, в которых тогда был Ельцин.
— Когда вы появились в этом почти уже штабе, Путин был единственным кандидатом? Ведь известно, что рассматривались и другие.
— Нет, в тот момент это уже был "проект Путин".
— Как вы сказали?
— Это не я сказала. По-моему, Павловский.
— Что же делал ваш штаб? Спрашиваю, а сама пытаюсь вспомнить какие-то особенные акции, и ничего не получается.
— Я как раз была сторонницей того, чтобы особенных акций было поменьше. Да, был вопрос "Who is Putin?". Это всеми признавалось, и эту брешь надо было как-то закрывать. Но в общем было и понимание, что, даже если русский народ не сильно знает, кто такой Путин, так народу этого и не надо. Народу достаточно вот этого — "мочить в сортире", то есть фраз, которые лепят образ. Я настаивала, что чем меньше движений, тем лучше. Например, в тяжелой борьбе отбилась от необходимости прямой рекламы — ролики, щиты. Было интуитивное ощущение, что этого делать нельзя. Вы помните, мы ограничились полосами его выступления в газетах, из которых потом сделали такие листовки для региональных штабов. Отсутствие рекламной кампании — это тоже рекламный ход. Просто его надо грамотно отыграть.
— В сортире он мочил по подсказке?
— Нет. Это было сказана еще до меня. Это его фраза.
— А как он относился к вашим советам? Как вообще лепился образ Путина?
— Клиент не очень пластичный. Вот Ельцин, если его убедишь, умел и любил играть. Путин иной. "В принципе ему это не нравится, ему это в принципе не нужно и в принципе не хочется..." Так что в смысле лепить образ... Но это были иного рода выборы. Я понимаю, что вот если какой-то провинциальный замухрышка хочет быть избранным, то он отдается своему штабу всецело. Здесь ситуация иная. Человек очень быстро оказался на вершине власти. И это странная ситуация. Фактически после Николая II в России впервые в верховной власти оказался человек, который к ней не шел, не рвался, не прорывался. И это психологически очень интересно.
— Что-то надо было в нем точно корректировать?
— Длину рукавов пиджаков, разве что. Он вообще такой достаточно рациональный, разумный, вполне внятный человек.
— А полеты на истребителе, плавание на подводной лодке, Новый год в Чечне — это вы как охарактеризуете?
— Я могу сказать с уверенностью, что желание влезть в любую технику, которая летает, плавает или едет — это он сам. Это его желание. Наоборот, мы скорее сдерживали: ну, уже полетали, уже перепробовали все костюмы и формы, уже шлемы надевали — хватит. Новый год в Чечне — это, возможно, кто-то придумал. Но не в штабе.
— Женой штаб занимался? Ее же тоже нужно было, извините, позиционировать на сцене рядом.
— Было заявлено нежелание позиционировать жену.
— Почему?
— Ну, не хочется человеку. Имеет право. Есть протокол, Понятно, что в каких-то случаях она должна появляться. И все. Наши функции сводились к тому, чтобы предложить идеи, чем жена президента могла бы заниматься — что-то нетривиальное и выгодное с точки зрения PR. Мы предложили. Не знаю, воспользовались ли нашими предложениями.
— Так в чем же все-таки феномен Путина, его легкой победы, удерживания рейтинга? Это имеет отношение к персоналии или любой бы победил на контрасте с Ельциным?
— Я бы не говорила о персоналии, потому что в Путине как в политике личностного гораздо меньше, чем в Ельцине, например. Проскальзывает иногда, но меньше. Почему получилось? Вот простое сравнение: Степашин и Путин. Степашин говорит: "Я это сделаю". Представьте себе картинку на экране. И Путин говорит: "Я это сделаю!" Ну очевидно, что Путин более достоверным выглядит. Не хочу обидеть Степашина, но это так. А народу хочется какого-то порядка. То, что народ его за этот год не получил, это другой вопрос...
— Вы можете оценить первый год президента?
— В общем, срок достаточный. Знаете, я никогда не работала в Кремле, поэтому мне сложно адекватно оценить наследство, которое получил Путин, например, степень реальной деструкции властной структуры. Я солидарна "со многими предыдущими ораторами", которые считают абсолютно беспомощной экономическую политику. Это удручает. Ситуация в Чечне меня удручает меньше, потому что я всегда считала, что она безнадежна. Но цены на нефть мы опять профукали, и это раздражает больше всего.
— Президент способен признавать свои ошибки?
— Знаете, я практически уверена, что, когда захватили самолет и Путин прервал отпуск, а вся пресса зашумела, что президент учится на своих ошибках, Путин от этих комментариев был в бешенстве. Наверняка!
— Почему? Не любит напоминаний о "Курске"?
— Поскольку путь его во власть был парадоксальным, Путин не является публичным политиком. У него нет толстой шкуры, которой положено обрасти любому публичному политику. Ему ведь сейчас должны бы напоминать, что через три года выборы. Он не хочет об этом помнить. Он не хочет тратить свои усилия на то, чтобы кому-то нравиться. И знаете, что происходит в отношениях с прессой? Он никакой не враг свободы слова. Но ему внутренне кажется дикой мысль, что кто-то имеет право публично обсуждать его действия.
Я не говорю, что он хочет всех закрыть. Он все понимает про демократию и свободу слова. Но внутренне у него другое: "Какого черта они все это обсуждают? Ну, написали бы, что был, встретился, пожал руку, выпил пива. А чего они воду толкут". Вот это иногда прорывается.
— И раньше прорывалось?
— Нет, никогда.
— Кого же вы нам выбрали?
— В общем, я вам вместе с остальным трудовым коллективом выбрала вполне дееспособного президента, который, как любой политик, совершил некоторое количество ошибок по причинам, о которых могу только гадать. Я думаю, что у него сформировалась достаточно жесткая повестка, и если в нее что-то не входит, то он просто отмахивается, не хочет видеть проблему, как будто ее нету. И меня это немного пугает.
— Это был негативный или позитивный год для президента?
— Я бы сказала, что надеялась на лучшее. Нет и страшного разочарования.
— Путин столь же перспективен, как и год назад?
— Это сложный вопрос. Уровень доверия держится на очень высокой отметке, поэтому электорально, наверное, да. Другое дело, что и у оппонентов появилось больше пищи для разговоров. Сейчас есть база для оппозиции, но оппозиции нет. Скажем так: его потенциал не меньше, но потенциал теоретической оппозиции больше.
— Если вас пригласят в предвыборный штаб на следующих выборах, вы войдете?
— Нет. Ни к Путину, ни к кому-то другому. Попробовала — хватит. Есть еще что пробовать.
Интервью взяла НАТАЛИЯ Ъ-ГЕВОРКЯН