Негласный запрет для части отечественных госслужащих (из числа высших чинов и их помощников) и силовиков выезжать в этом году на отдых за рубеж вызвал как минимум два вопроса: как долго российская политическая элита намерена отдыхать в Кисловодске и не опускается ли новый железный занавес между Россией и Западом?
Фото: Getty Images/Fotobank
Фото: Getty Images/Fotobank
Второй вопрос представляется более существенным. Если верить историкам, в советскую эпоху процесс "опускания" этого самого занавеса занял почти 20 лет. Как это было, "Огоньку" поведал руководитель Центра по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН, автор книги "Если мир обрушится на нашу Республику: советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е годы" Александр Голубев.
— Александр Владимирович, как закрыли СССР?
— "Закрытая" — это страна, которая не поддерживает дипломатических, экономических, культурных связей с внешним миром. СССР такой страной не был. Есть еще понятие "закрытое общество" — это когда по различным причинам внутреннего характера общество не воспринимает чужую культуру. В значительной степени таким обществом была Московия времен Ивана Грозного. Или Япония до реформ Мэйдзи. Советское общество и в этом смысле никогда закрытым не было: оно интересовалось всем происходящим в мире, перенимало зарубежный опыт, общалось с иностранцами. Другое дело, что такие контакты ограничивались и контролировались властями, но полностью не исключались. Даже в 1930-е годы советские инженеры стажировались у Форда, ездили в Германию поднабраться опыта. Можно насчитать десятки тысячи выезжавших. Для многомиллионной страны это капля в море, и все же общество не было закрытым. Да и иностранцы приезжали.
— Насколько активно?
— Например, только в 1923 году советские порты посетило почти 1500 иностранных судов (и более 10 тысяч моряков). За три года, 1925-1927-й, в СССР въехало 190 тысяч иностранцев, а выехало 170 тысяч. Ограничения по въезду, конечно, были. Например, для засветившихся в антисоветской пропаганде не давали разрешения на въезд. В 1922 году был создан Особый комитет по организации заграничных турне и выставок во главе с Анатолием Луначарским. Первоначально речь шла об организации гастролей, но вскоре комитет занялся выдачей виз на въезд иностранным художникам и артистам. Тут можно проследить параллели с дореволюционной практикой. Согласно "Своду уставов о паспортах и беглых" 1857 года паспорта, необходимые для въезда в Россию, не давали "неблагонадежным", цыганам, "торговцам зельем и дурманом", существовали ограничения для евреев, а у священников брали подписку в том, что они не входят и никогда не входили в орден иезуитов. Дружественных же иностранцев в 1920-1930-е годы и позднее приглашали, прикармливали, оплачивали им дорогу, хорошую гостиницу... Они, правда, не всегда были довольны, потому как хорошая гостиница в СССР и на Западе — не одно и то же.
— Но власти старались уменьшить поток?
— Контролировать. Процесс ограничения контактов шел весьма неровно и явно без плана: сначала в сторону минимизации контактов (он достиг пика к концу 1930-х годов), а потом так же медленно и неровно двинулся в обратном направлении. В начале 1930-х вообще был взят курс на развитие иностранного туризма в России. Было даже постановление СНК от сентября 1931 года: в 1932 году ждали 75-80 тысяч туристов и 30 тысяч транзитных пассажиров. Рассчитывали получить значительную прибыль. Иностранный туризм рассматривался уже не как канал пропаганды для западного общества, а как источник валюты. Однако широкий прием туристов начался лишь в 1934 году. В те годы как раз и начала формироваться закрытая сфера интуризма. Для моряков, посещавших советские порты, работали специальные клубы. Помимо решения чисто пропагандистских задач они должны были "проводить политико-воспитательную работу среди иностранных моряков и обслуживать их культурно, чтобы отвлечь от хождения по городу".
— Когда пошел процесс ограничения свободы выезда?
— После Гражданской войны. До этого времени и границ-то толком не существовало: люди переходили фронты, один и тот же человек мог послужить и "красным", и "белым" и у махновцев отметиться. С апреля 1919 года право выдачи загранпаспортов принадлежало НКИД. В июне 1922 года были введены новые правила. В частности, требовалось получить специальную бумагу в ГПУ, для чего нужны были, помимо справок и свидетельств, поручительство двух граждан РСФСР. Впрочем, в те годы подавляющему большинству населения было не до иностранного туризма. И ограничения тогда мало кто заметил: не было у населения привычки отдыхать в Ницце! А те, у кого она была, в большинстве эмигрировали. Тем не менее немало советских граждан в первой половине 1920-х выезжали за рубеж, как правило, к родственникам. До конца 1920-х выпускали на основании соответствующих прошений. В 1925-1927 годах из СССР выехали немногим более 140 тысяч человек, въехали около 130 тысяч (10 тысяч, видимо, эмигрировали).
— А дальше?
— В 1928 году, например, членам ВКП(б) для частной поездки за границу стали требоваться разрешения партячейки, затем уездного или районного комитета, затем губкома и в качестве окончательной инстанции — одного из 9 крупнейших обкомов, ЦК компартии союзной республики или ЦК ВКП(б). Впрочем, инструкция 1928 года была уже не первой, но ее предшественниц я в архиве не отыскал. Беспартийные в командировки направлялись редко. В этом случае решение принимало руководство наркомата, которое и обращалось в комиссию ЦК по выездам. А та уже решала, стоит ли тратить валюту и надежный ли человек. Бывали ведь и невозвращенцы. С ними боролись... Луначарский, например, еще в мае 1921 года предлагал "установить для всех желающих выехать за границу артистов очередь при Главном художественном комитете, отпускать их по 3 или 5, с заявлением, что вновь отпускаться будут только лица после возвращения ранее уехавших".
— Сработало?
— Официально круговую поруку не ввели. Неофициально так и было: после каждого невозвращения выдача разрешений на выезд прекращалась. Потом все возвращалось на свои места. В 1930-е годы граница не была полностью на замке, но по личной надобности почти перестали выезжать. В течение ряда лет невыездным был академик Евгений Тарле. В январе 1935 года он обратился к Вячеславу Молотову с письмом, в котором сообщал, что приглашен для чтения лекций в Сорбонну. Но нарком просвещения Андрей Бубнов счел эту поездку нецелесообразной: Тарле — "человек скользкий и политически притаившийся, хотя на словах он чуть ли не марксист". И академику отказали.
Потихоньку сам факт пребывания за границей стал рассматриваться как порочащий человека. Уже в начале 1930-х годов ни в политбюро, ни на ключевых постах в правительстве почти не осталось большевиков, прошедших эмиграцию (исключение — нарком иностранных дел Максим Литвинов). В декабре 1931 года в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом Сталин (сделав исключение для Ленина) заявил, что большевики, не уезжавшие в эмиграцию, "конечно, имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты". Обосновывая движение в сторону закрытости общества, Сталин в феврале 1947 года на обсуждении второй серии фильма "Иван Грозный" сказал: "Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния... Петр I — тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в страну, допустил онемечивание России..."
— Но ведь в Советской России жили иностранцы...
— Их количество с 1926 по 1937 год уменьшилось примерно вдвое, но все равно речь идет о сотнях тысяч человек. Впрочем, они находились в своеобразной изоляции, как в допетровскую эпоху. В середине 1930-х даже к иностранным коммунистам принимались ограничительные меры: им запрещено было вести партийную работу в ВКП(б). С 1935 года запрещалось расселять политэмигрантов в портовых и близких к границе городах. В Домах политэмигранта создавалась сеть осведомителей. Период, когда контакты с внешним миром контролировались достаточно эффективно, закончился в 1939 году, после вступления советских войск на территорию Польши. Увиденное там потрясло многих, и, несмотря на все старания пропаганды, рассказы быстро распространялись в армии, а затем и по стране. "Меня поразили трофейные одеяла, которые выдавали даже рядовым бойцам. Они казались признаком неслыханного богатства",— вспоминал известный философ Александр Зиновьев.
— Может, это и было главной причиной введения ограничений — страх, что все захотят на тучные нивы Запада?
— В 1920-1930-е годы в Европе и США люди жили немногим лучше, чем в СССР. Разрыв в уровне повседневной жизни произошел примерно в 1950-е годы. В СССР попытались было догнать США, но не смогли. А у представителей творческой и научной элиты СССР уровень жизни что до войны, что после был такой, что многим западникам и не снилось. Что же до рядовых россиян, то в 1920-1930-е годы многие знали о западном уровне жизни не понаслышке: и сами бывали, и родственников там имели. По данным наркомата связи, к лету 1941 года ежедневно из СССР за границу отправлялось в среднем 1,5 тысячи телеграмм и 33 тысячи писем, поступало соответственно 1 тысяча телеграмм и 31 тысяча писем (в это число входила и деловая переписка между учреждениями).
— И все эти письма перлюстрировались?
— Международная переписка проходила эту процедуру сначала в информотделе ВЧК, потом структура менялась — появился отдел политконтроля ОГПУ, его сменил секретно-политический отдел ГУГБ НКВД и, наконец, 2-й спецотдел НКВД. Любопытно: цензоры ОГПУ сигнализировали о все возрастающем количестве писем, идущих из деревень за границу, с применением техники тайнописи (писали молоком, использовали и другие органические вещества).
— Кому писали?
— Преимущественно родственникам. Ведь значительные территории бывшей империи просто отвалились и многие оказались "за кордоном". Не удивительно, что поначалу наличие родственников за рубежом не являлось черным пятном на биографии. Правда, только при условии, что с ними была оборвана связь. В 1930-е годы наличие родни на Западе стало серьезным минусом для карьеры. Получение помощи от "тамошних" родственников являлось преступлением. Только в Ленинграде и Ленинградской области "за связь с белой эмиграцией" в 1935 году было репрессировано около 2 тысяч человек, в основном так называемых бывших, при этом свыше 700 были обвинены как "контрреволюционеры, существующие на средства иностранных фирм и зарубежных родственников".
— Но это аж в 1935 году...
— В Советском Союзе до всего дошли не сразу. Лучший тому пример — ситуация с эмигрантской прессой.
— А что с ней?
— Сначала ее можно было выписывать любому гражданину, формально это не возбранялось. Организации выписывали. В апреле 1921 года президиум ВЦИК принял постановление о выписке 20 экземпляров каждой из ведущих эмигрантских газет для собственных нужд. В апреле 1922 года в связи с подготовкой процесса правых эсеров политбюро приняло решение о снабжении губкомов РКП(б) эсеровской газетой "Голос России" и меньшевистским журналом "Социалистический вестник". В 1925 году круг получателей "контрреволюционной литературы" резко сузился: если в 1922-1923 годах чтение оной разрешалось, например, всем сотрудникам "Правды", то в 1924-1925 годах для этого требовалось уже специальное разрешение ответственного секретаря редакции Марии Ульяновой. В 1926 году информотдел ОГПУ направил письмо за подписью зампредседателя ОГПУ Генриха Ягоды на имя секретаря ЦК Молотова. В письме утверждалось, что ряд "белоэмигрантских" изданий вообще существовал только благодаря их распространению в СССР по завышенным расценкам. Предлагалось ограничить подписку. И только в январе 1927 года ее вообще запретили.
— Альтернативные источники информации исчезли?
— Не совсем, появились обзоры эмигрантской прессы. Я их читал: 100 страниц раз в две недели — выжимки и даже целые статьи. Но в марте 1930-го вместо этих сводок стал выходить "Бюллетень заграничной печати". Он был на порядок субъективнее. В "Бюллетень" все чаще входили хвалебные отклики на достижения СССР. Как иронически отмечал Станислав Ежи Лец, "окно в мир можно закрыть газетой". Наиболее образно ситуацию охарактеризовал в июле 1929 года писатель Михаил Пришвин: "Наша республика похожа на фотографическую темную комнату, в которую не пропускают ни одного луча со стороны, а внутри все освещено красным фонариком..."
— И кто же решал вопрос, пущать или не пущать?
— В 1920-е годы профессиональных кадров в цензуре почти не было. Доходило до смешного: из пары десятков цензоров в какой-нибудь губернии только один был с высшим образованием, остальные разве что читать-писать умели. Не удивительно, что случались казусы. Так, в августе 1925 года Главрепертком потребовал снять из репертуара Ленинградского академического театра драмы пьесу Оскара Уайльда "Идеальный муж" как "утверждающую парламентаризм". Один из районных цензоров Ворошиловска (ныне Алчевск, Украина) предлагал изъять из местного музея бюст Аристотеля, а в Московской области был отмечен "случай запрещения передачи по радио произведений Шуберта на том основании, что автор райлиту неизвестен, а он может быть троцкист".
— У вас есть объяснение, чего так опасалась власть, пытаясь взять под контроль информацию и передвижение граждан?
— Трудно сказать. Видимо, исходили из принципа строителей плотины: если есть хотя бы крохотная щель, вода может прорвать. Вот и конопатили все щели.
— Но "плотину" построить все же удалось?
— Перед Второй мировой войной "плотина" была почти готова, но уже в 1939-1940 годах, когда границы расширились за счет вхождения новых территорий, она дала течь. В войну ее вообще чуть не смыло. После войны активно восстанавливали — с большим пылом, чем в 1930-е, но добились куда меньшего результата — наличие соцлагеря мешало процессу.
— Нежелание ездить за рубеж воспитуемо?
- Оно, нежелание, и так присутствует. Ведь большинство жителей и тогда, и сейчас и думать не думали о поездках за рубеж. А в смутные времена оказывались там случаем и в основном в составе драгунского полка или на танке. И потом: эффективнее любого идеологического и информационного фильтра — экономический. Такие поездки дороги.
— А сейчас можно информационно закрыть страну?
— Можно, технические средства позволяют. Подавляющее большинство населения черпает информацию из трех федеральных каналов. Они давно под контролем. Тут ведь еще какой момент... Желающие не услышать — не услышат. Когда в наших СМИ уже вовсю шли репортажи о войне на юго-востоке Украины, к одному моему знакомому приехали земляки из Полтавы и только в Москве узнали, что в Донбассе стреляют. Они там ничего подобного в телевизоре не видели...