Стул и стиль
Анна Толстова о выставке Чарльза Ренни Макинтоша в Кремле
В русском языке "макинтош" — либо плащ, либо компьютер. Третьего не дано. Но в большинстве европейских, если не брать в расчет беглую "k", то выпадающую из строптивой шотландской фамилии, то возвращающуюся в нее, "макинтош", когда не компьютер и не плащ, есть стул или — бери шире — стиль. Стиль, не растворившийся в коктейле европейского модерна и воплощенный в стуле — знаменитом стуле с высокой спинкой, напоминающей узкое крепостное окно-бойницу, стуле — модуле для всего интерьера, понятого как Gesamtkunstwerk.
Фото: Музеи Глазго / Музеи Московского Кремля
Фото: Музеи Московского Кремля
Фото: Музей Хантериан, Университет Глазго.
Фото: Музеи Московского Кремля
Фото: Музеи Глазго / Музеи Московского Кремля
Фото: Музеи Глазго / Музеи Московского Кремля
На континенте дарование архитектора-декоратора Чарльза Ренни Макинтоша (1868-1928) ранее всего оценили в Германии и Австро-Венгрии — там, где знали толк в гезамткунстверках, когда все, от столовых приборов до витража в дверях, подчинено одной орнаментально-ритмической идее. Выставки в мюнхенском и венском "сецессионах" на самом рубеже веков, в 1899-м и 1901-м, сделали Макинтоша знаменитостью в немецкоязычном мире. Особенно в Вене: Коломан Мозер купил один из "высокоспинных" стульев, в работах Йозефа Марии Ольбриха и Йозефа Хоффмана начало прочитываться нечто макинтошевское. Экспозицию в венском Сецессионе посетил великий князь Сергей Александрович, пришел в восторг и пригласил Макинтошей (студенческое объединение "Четверка", сложившееся еще в Школе искусств Глазго, к тому времени распалось на две супружеские пары — Герберт и Фрэнсис Макнейр и Чарльз и Маргарет Макинтош) выставиться в России. Два года спустя Макинтоши действительно участвовали в Московской выставке архитектуры и художественной промышленности нового стиля, но щедрых русских заказов отчего-то не последовало. По большому счету выставка в Музеях Кремля — первое пришествие Макинтоша в Россию.
Бюро для гостиной Хилл-Хаус, 1904 год
Первое пришествие состоится, несмотря на печальные обстоятельства, в которых готовилась выставка. Речь не о срыве российско-британского года культуры — это, в сущности, дипломатический пустяк в сравнении с весенним пожаром в Школе искусств Глазго, уничтожившим самую большую — во всех смыслах — архитектурную удачу Макинтоша и, как считается, самый большой ансамбль модерна, что не превратился в мертвый памятник стиля, а использовался по своему функциональному назначению. Грандиозное асимметричное строение из темного песчаника и стекла, кажущееся гибридом старинного шотландского замка и передовой фабрики, всем своим обликом словно бы говорило, что поставит на конвейер производство выдающихся художников. Его, конечно, восстановят, но это будет уже не то, хоть и не до такой степени "не то", как многочисленные современные новоделы, тщательно воспроизводящие нереализованные проекты Макинтоша.
Китайская чайная комната на Ингрэм-стрит (реконструкция), 1911 год
Фото: Музеи Глазго / Музеи Московского Кремля
Конкурс на проект нового здания школы, из которой вышла вся "школа Глазго" — как потом станет ясно — с Макинтошем в первом ряду, он выиграл в 1895-м, строительство по финансовым причинам растянулось на десять с лишним лет и было завершено лишь к 1909-му. То были годы признания: лестные отзывы немецких и австрийских критиков; успех шотландского павильона на Международной выставке современного декоративного искусства в Турине — первом празднике нового стиля; победа в конкурсе на проект "Дома любителя искусства", объявленном дармштадским издателем Александром Кохом; выгодные заказы. Но заказчиками выступали в основном состоятельные эстеты из его родного Глазго — Лондон же принял шотландца, ныне именующегося не иначе как "крупнейший представитель британского art nouveau", более чем прохладно, подтверждая библейскую истину о пророке в отечестве своем.
Вот и в кремлевской ретроспективе должны были участвовать — мебелью, обстановкой гостиных и чайных, а также афишами, рекламными плакатами и трафаретами для нанесения орнаментов на стены — одни только музеи Глазго и Эдинбурга. Но теперь — взамен сгоревших вещей из Школы искусств Глазго, которые все же включат в каталог-некролог,— в Москву везут экспонаты из Музея Виктории и Альберта и Музея искусств Хида Такаяма, ведь в Японии собрался еще один клуб поклонников Макинтоша. Вернее, это Макинтош был поклонником Японии, что, к примеру, готово подтвердить бюро из гостиной Хилл-Хауса, похожее на расправленное кимоно. Поклонником рационализма и простоты японского интерьера, к вертикалям и диагоналям которого ему удалось столь органично привить растительные орнаменты.
Кресло для Ивовых чайных комнат, 1903–1904 годы
Фото: Музей Искусств Хида Такаяма / Музеи Московского Кремля
Кстати, о пророках: в этих по-японски рациональных и аскетичных интерьерах Макинтош предстает чуть ли не пророком функционализма (при этом в "большой" архитектуре, вдохновленной шотландскими замками, он предстает скорее романтиком-ретроградом, и это какое-то парадоксальное раздвоение личности). Пророков нередко изображают слепыми — в 1910-е Макинтош начал терять зрение и после Великой войны почти ничего не проектировал. Да и вообразить его, утонченного эстета-индивидуалиста, создателя неповторимого дома для неповторимого человека, в роли проектировщика жилмассивов все же сложно. В последние годы, омраченные борьбой с раком и бедностью, он писал пейзажи — их тоже выставят. Как последнее прости прекрасной эпохи.
Одностолпная палата Патриаршего дворца Московского Кремля, до 9 ноября