С племенным ответом

"Воды нет. Травы нет. Денег не хватает"

Машина несется по белой, выжженной степи. Калмыцкие пастбища — это бескрайнее, до горизонта, бездорожье: у местных животноводов в ходу мотоциклы, а у тех, кто побогаче,— внедорожники. Для руководителя племенного завода имени Чапчаева Ивана Эрендженова старенький джип — необходимость: в его хозяйстве около 40 обособленных животноводческих стоянок, и единственная связь между ними — его автомобиль. "Настоящая фермерская машина",— говорит он.

Мы проезжаем две животноводческие стоянки, расположенные на расстоянии семи-восьми километров друг от друга. Каждую стоянку надо обеспечить водой, резервным сеном на зиму (если зима окажется снежной), регулярной ветеринарной помощью. Вода здесь — проблема N1: хозяйства, имеющие на своей территории водоемы, считаются счастливчиками. В Кетченеровском районе водоемов мало, животноводы бурят артезианские скважины, а если воду не находят, то привозят ее из других районов. Засухи последних лет нанесли по животноводству серьезный удар. Степняки в один голос убеждают меня, что "ось планеты повернулась, поэтому в Калмыкии колодцы опустели, а на Дальнем Востоке и в Сибири начались наводнения". Впрочем, о природных катаклизмах, как и о политических, здесь рассуждают с позиций экипажа подводной лодки: деться некуда, поэтому надо выжить.

На территории своего хозяйства Эрендженов строит канал и дамбу,— если территория орошаемых земель увеличится, он сможет заготавливать сено у себя в хозяйстве, а не возить его из других районов и областей. Это снизит затраты, а значит, лишние деньги пойдут в социальную сферу. В прошлом году хозяйство потратило на заготовку сена 32 млн рублей. Если бы сено было свое, то расходы были бы гораздо ниже.

Иван Эрендженов занимает пост руководителя племзавода 21 год. Его дети и внуки живут в Элисте. Дети зовут его в город, он каждый год думает о переезде и не уезжает. "Ну, уеду. А как тут жить будут? Кто будет канал достраивать? Там насосная станция нужна, 49 млн рублей стоит. Надо деньги искать. Ну, уеду я. А кто деньги будет искать? А не поставят станцию — воды не будет. А без воды хозяйству не выжить. У нас, калмыков, знаете, какая пословица есть? "Героя может убить пуля, а хозяйство — одна суровая зима". Вот выпадет снег, коровам есть в степи нечего. Нужно сено. А где его взять-то зимой? Летом не запаслись. А почему не запаслись? Воды нет. Травы нет. Денег не хватает. Возить сено из соседних районов — дорого. Знаете, сколько горюче-смазочные материалы (ГСМ) стоят? 30 рублей за литр",— объясняет он.

Мы проезжаем по поселку Алцынхута в сторону управления племзавода. В центре поселка рабочие строят ступу — традиционное для Калмыкии буддистское сооружение для хранения реликвий. Недалеко от него стоит недавно возведенный хурул — буддистский храм. Все это делается на деньги племзавода. Ближе к степи появились восемь новых домов, каждый на две квартиры. Это жилье построено по федеральной программе развития села: 30% денег дал федеральный бюджет, 40% республиканский, а 30% должны были внести те, кто будет там жить. Но платить за дом в селе молодые люди не хотят, поэтому племзавод взял 30% на себя. Это жилье дают молодым специалистам — учителям и врачам. Если в семье рождается третий ребенок, квартиру передают им в собственность. Расчет верный — с тремя детьми из села уже не уедешь, тем более если здесь есть работа. Племзавод платит стипендии лучшим школьникам — по 300 рублей. Деньги небольшие, но дети гордятся тем, что сами заработали. Тут даже свой материнский капитал ввели, причем гораздо раньше, чем это сделали федеральные власти. За рождение первого ребенка предприятие платит 5 тыс. рублей, за каждого следующего — еще плюс 5 тыс. "У нас в селе одна женщина десятого ребенка родила,— говорит Эрендженов.— Так вот я ей сейчас должен 50 тысяч отдать. И отдам, пусть еще рожает".

Калмыки — народ, переживший сталинскую депортацию. Из Сибири сюда вернулось вдвое меньше людей. Сегодня в Калмыкии около 300 тыс. жителей, из них почти половина — русские. Эрендженов рассказывает, что в 1990-е годы рождаемость упала, в семьях больше двух детей не рожали. Для калмыков это означало смерть народа, языка, культуры. Несколько лет назад произошел перелом, и теперь трое детей в семье — скорее норма, чем исключение.

"Иногда хочется сняться всем селом и уйти в Россию"

Мы сидим в управлении завода, построенном 20 лет назад. Эрендженов говорит, что в постсоветские годы те хозяйства, которые не развалились, выживали с трудом: "Мы бы могли не только племенным разведением скота заниматься, но и откармливать коров, чтобы производить мясную продукцию. Но проблема с водой, с кормами. Нет нормальной дороги. Сейчас по федеральной программе дороги строят только в те села, которые находятся на расстоянии не более 5 км от трассы. А у нас расстояние — 25 км. Мы не попадаем. Но разве это правильно? Зачем строить дорогу в село, где 20 коров? Стройте туда, где жизнь есть. Где есть школы, сады, где большие хозяйства. Сегодня те деньги, которые я мог бы вкладывать в производство, я отдаю на "социалку". Построили больницу,— мы своих денег отдали 10% от стоимости проекта. В газификацию села вложил 1 млн рублей. Дома для молодых специалистов построили — тоже расходы. А мог бы премию своим работникам дать. Мог бы больше скота и сена купить. Как расширять производство, если социальная нагрузка огромная, денег не хватает, а кредиты банки дают под 19%?"

Если бы цены на скот были для заводчиков приемлемыми, хозяйствам было бы легче выживать, считает он. Но в последнее десятилетие, по мнению Эрендженова, в России поддерживали исключительно импортного производителя.

"Я как-то был на совещании в Оренбургской области, там открыто лоббировали импортный крупный рогатый скот,— рассказывает Эрендженов.— Смотрите, какая разница в цене: 150 тыс. рублей стоит одна импортная корова. А мы были бы рады своих коров продать по 40 тыс. за голову. Но и этих денег нам не дают. А ведь наш скот малозатратный и жизнеспособный. Импортные коровы не выдерживают российских условий. В Воронежской области в прошлом году был падеж вот этого импортного скота — 600 голов полегло. Условий им не создали. Вот куда пошли бюджетные деньги. Я долго голову ломал, почему так происходит? Почему импортную корову российскому региону купить выгоднее, если она дороже в три-четыре раза, чем наша? А потом понял. Это же бюджетные деньги. На импорте их легче "осваивать". Проверить труднее. И эта "импортная мафия" заняла весь рынок. Мы же выживали исключительно на продаже племенного скота в другие регионы. Но в регионах хозяйствам сказали: "Хотите под госпрограммы попасть — покупайте импортный скот". Эта мафия закрыла нам все возможности для развития".

Серьезным ударом по хозяйству стало сокращение госдотаций — это случилось после вступления России в ВТО. "До этого момента нам давали дотации — 5 тыс. рублей на корову с теленком. Этого мало, но выкручивались. Тонна сена стоит более 4 тыс. рублей. Корове надо 2 тонны. Но на 2014 год нам дали всего 2,6 тыс. рублей на корову с теленком".

Серьезным ударом по хозяйству стало сокращение госдотаций — это случилось после вступления России в ВТО

Пока такие хозяйства, как этот племзавод, выживают "благодаря Кавказу и Москве". Эту фразу я слышу почти от всех своих собеседников. Дагестанские фермеры покупают в Калмыкии молодняк, везут его на свои откормочные площадки, а потом, откормив, забивают и продают на московские рынки. Если в Калмыкии заработают в полную силу собственные перерабатывающие предприятия, то острая потребность в посредниках снизится — местные фермеры смогут откармливать скот здесь же и сдавать его на предприятия. В республике к концу года запускают сразу несколько перерабатывающих предприятий, которые надеются вывести свою продукцию в торговые сети (подробнее об этом — см. интервью с главой Калмыкии Алексеем Орловым на стр. 23). Это не только выведет отрасль на новый уровень, но и поставит перед заводчиками скота новые задачи. В племзаводе в Сарпе рождается 2 тыс. телят в год. Примерно 800 из них предприятие может ежегодно поставлять на откормочные площадки. Мясокомбинат в Кетченеровском районе, который должен заработать уже осенью, рассчитывает забивать 300 голов крупного рогатого скота в сутки. Чтобы наладить бесперебойную поставку и производство мясной продукции, хозяйствам надо увеличивать поголовье. И здесь были бы только рады его увеличить, но на это нужны дешевые кредиты, а в России таких кредитов нет. "Я могу рассчитывать только на кредит под 17-19%,— говорит Эрендженов.— Это грабеж. Нигде в мире нет таких высоких процентных ставок. А ведь мне кроме выплаты процентов придется покупать больше кормов. Это огромные деньги. Без помощи государства тут не справиться".

Мы выходим на залитую закатным солнцем площадь. Сильный степной ветер рассеял дневную жару. Это очень условная площадь — ровным бетоном залит квадрат метров в 30. Дальше — ухабы и ямы. Высохшая земля просит воды. Слева, из сквера, смотрит каменный Белый Старец — герой народных калмыцких преданий. Справа виднеется беседка в виде пагоды. Усилия, которые прикладывают жители к благоустройству своего села, сразу бросаются в глаза. Но от этого бедность и заброшенность становятся еще заметнее.

"Иногда хочется сняться всем селом и уйти в Россию,— говорит Эрендженов.— Речки глубокие, трава высокая. Не надо думать каждый день о воде. Мы бы в любой заброшенной деревне выжили. А коровы наши тем более. Мы бы так развернулись... У нас тут очень сложные условия жизни. Это же дно Каспийского моря".

Но минутное отчаяние проходит, и Эрендженов улыбается. "Это во мне кровь предков-кочевников заговорила. Когда-то и они пришли сюда из Монголии. Нет, не уеду. Кто насосную станцию поставит? Кто лиманы будет орошать? Если племзавод разорится, село тоже не сохранить. Нельзя, чтобы степь вымерла".

"Санкции очень выгодны, они позволят нам выжить"

В соседнем поселке Сарпа в этом году построили школу, этим фактом гордятся даже в Элисте. Школу на 190 учеников начинали строить еще в советское время, а, когда достроили, выяснилось, что школьников набирается всего 65 человек. Калмыцкие поселки последние десятилетия пустели, люди уезжали в города. В конце 1980-х в Сарпе было 1300 жителей, сейчас осталось 800. Эта школа должна удержать тех, кто пока не уехал.

"Калмыки так устроены, что последние штаны отдадут, но дадут детям образование,— объясняет директор ОАО "Племзавод Сарпа", депутат парламента республики Михаил Мутулов.— Здесь тяга к знаниям очень сильная. Поэтому люди и уезжают в город, за образованием. Но сейчас времена меняются. Молодые люди возвращаются работать в степь. Я уверен, что люди поймут, что здесь перспективы тоже есть".

Как и в поселке Алцынхута, в Сарпе племзавод — единственный источник жизни, денег и социальных благ. Проект этой школы предприятие заказало на собственные деньги. Чтобы попасть в федеральную целевую программу "Устойчивое развитие сельских территорий" и построить в селе, например, школу, нужно представить для экспертизы проектно-сметную документацию. На это государство денег не дает. Поэтому нагрузка ложится на местные бюджеты. Но в Сарпе местный бюджет — это доходы племзавода.

Директор школы ведет нас по новым коридорам, показывает начальные классы с интерактивной доской, компьютерный кабинет, спортзал. В учительской нас угощают горячим калмыцким чаем с молоком. Племзавод для этой школы — единственный шанс выжить. Предприятие обеспечивает школу мясом и овощами, поэтому родители не платят за питание детей. Мутулов обещает пристроить к школе детский сад. Он платит зарплаты, к нему можно прийти за помощью. Племзавод здесь не просто градообразующее предприятие — оно жизнеобразующее. Если он закроется, село опустеет. И такая картина во всех поселках, где на базе советских хозяйств заработали племзаводы.

В 2010 году племзавод продавал перекупщикам свой скот по 100 рублей за килограмм живой массы. То есть за бычка в 200 кг платили 20 тыс. рублей. После вступления России в ВТО цена упала до 60 рублей за килограмм. В 2013-м местные хозяйства продавали скот именно по такой цене, и тогда здесь едва свели концы с концами.

Михаил Мутулов считает, что калмыцкая порода просто не выдержала конкуренции с импортным абердином-ангусом — элитной породой, которую называют "стейковой". Это именно то самое мясо, которое подают в хороших ресторанах. "Абердин-ангус, которого нам завозили из Канады, Австралии и США, требует специального ухода, спецкормов, это чрезвычайно окультуренная порода,— поясняет Мутулов.— Она затратная, но хорошо набирает вес. В специализированном хозяйстве, где сбалансированное питание, эта порода дает среднесуточный привес в 1500 граммов. Наша, калмыцкая, порода дает на самых простых кормах 1100 граммов в сутки. Но при этом наша мраморная говядина по вкусу однозначно лучше. Скот пасется в экологической среде. Мы не даем ему стимуляторов роста, потому что в России это запрещено. Кроме этого, наша порода низкозатратная, ее легко содержать. Это для хозяйств, где откармливают скот, немаловажно. Если абердина посадить на наши корма, я думаю, он не выживет".

Ту часть импорта, которая попала под санкции, пытаются заменить продукцией из стран БРИКС, но такой объем заместить трудно, поэтому у нас появился шанс втиснуться в эту нишу

— Почему же в России покупали импортный скот, а отечественный не покупали?

— Трудно сказать. Деньги на закупку скота для регионов дает федеральный бюджет. Когда деньги дают, говорят сразу: "Покупайте импортные породы, абердин-ангуса". Почему — я не знаю. Но теперь-то вы понимаете, что в таких условиях конкуренцию с импортным скотом наши коровы просто не могли выдержать?

С вступлением в ВТО все, кто до тех пор закупал скот в Калмыкии, поехали на границу с Белоруссией, рассказывает Мутулов. По его словам, там открылся главный "мясной" канал: "Наши власти в какой-то момент запретили завозить скот живьем, так его забивали прямо на границе и везли по всей России".

— А в Белоруссию оно откуда попадало?

— Если живой скот, то его везли из самой Белоруссии, Польши, Украины. А замороженное, брикетированное мясо в вакуумных упаковках шло со всего мира. Я не знаю, что это за мясо. Может быть, контрабанда. Я подозреваю, что это мясо из стратегических запасов некоторых стран. Оно хранится десятилетиями. Вкуса у него никакого, но зато цена низкая. На его основе делают колбасы, полуфабрикаты. А раньше для этих полуфабрикатов наше мясо покупали. И это все по нам сильно ударило. Мы не знали, выживем ли вообще.

Весть о правительственном запрете на импорт скота и мяса из США, Аргентины и Европы здесь встретили с радостью. "Сейчас ту часть импорта, которая попала под санкции, пытаются заменить продукцией из стран БРИКС, но такой объем заместить трудно, поэтому у нас появился шанс втиснуться в эту нишу,— считает Мутулов.— Уже в сентябре к нам приезжали посредники, предлагают 70-75 рублей за килограмм живого веса. То есть, цена за два месяца выросла уже на 20%. Нашим прошлогодним закупщикам мы уже сказали, что прежних цен не будет. Да, для нас эти санкции очень выгодны. Они позволят нам выжить".

Я замечаю, что потребитель от этих санкций пострадает: цена на выходе вырастет (и она уже выросла).

"Это же не к нам претензия,— отвечает Мутулов.— Мы несколько лет сдавали скот по очень низкой цене, а для потребителя в розничной сети наше мясо дорожало и дорожало. Получается, что вот эту разницу, маржу, забирают перекупщики. Они накручивают цены. Тут уже государству надо подумать".

Молочный чай, заваренный директором школы, заканчивается, и мы уезжаем в степь.

"Калмыкия не сможет кормить всю страну"

Животноводческая стоянка — это скромный, маленький дом в голой степи. В доме живут старший чабан Базр Мутулов с женой Гулей и помощником. Гуля достает из кастрюли сваренную парную телятину,— самую доступную для степняков еду. В спальне над кроватью — портрет далай-ламы. В гостиной — телевизор. Во время зимних морозов Гуля топит в этом ветхом жилище печь. Говорит, что жить можно. О городе она, конечно, часто вспоминает, но уезжать не хочет: здесь есть возможность заработать. Сыновья Гули и Базра студенты, они учатся в городе, и им надо помогать.

Вокруг этого дома необъятные, до горизонта, пастбищные земли. До ближайшей животноводческой стоянки — километров десять. Туда мы и едем. Вечером в степи возникает ощущение, что кроме этой стоянки и коров в мире больше ничего нет.

Останавливаемся у большого стада. Животные пасутся самостоятельно, пастуха с ними нет. Далеко они не уйдут: в степи нет воды, и коровы всегда возвращаются на стоянку.

Из автомобиля степь кажется выгоревшей и белой, на самом деле ее покрывает сухая серо-зеленая трава. Коровы медленно отходят от автомобиля на безопасное расстояние и продолжают ее щипать. На мотоцикле к нам подъезжает помощник старшего чабана Хонгор Леджиев. Ему 28 лет, он родился в этих краях. Как и два старших брата, уехал учиться в город, получил юридическое образование, нашел работу. Но через несколько лет вернулся домой. Отец, старший чабан, взял сына на работу. "Не скучно вам здесь?" — спрашиваю я. "Нет, интернет у меня есть,— отвечает молодой человек на хорошем русском языке.— Я в город езжу по выходным. Надумаю жениться — женюсь. Если девушка меня любит, тогда и в степь поедет жить. Раньше ведь так жили. Здесь жизнь вольная. А в городе мне тесно".

Зарплата у Хонгора — 10 тыс. рублей. В городе он получал чуть больше. Но здесь, в степи, из-за зарплаты никто не живет. У каждого чабана, кроме совхозного стада, есть свое. "Мы разрешили работникам содержать на наших животноводческих стоянках собственное поголовье,— объясняет директор Мутулов.— Если у него на стоянке 800 коров заводских, то он может держать еще 100 своих. Это ему выгодно — проблему с водой решает колхоз, резервные корма мы заготавливаем на зиму. И так во всех хозяйствах. Приходится соблюдать баланс личного и общественного, иначе мы тут людей не удержим". В сезон работник животноводческой стоянки может заработать на продаже своего собственного скота от 300 тыс. до 500 тыс. рублей.

Традиционным видом животноводства в Калмыкии всегда считалось овцеводство. В советский период здесь создали совхоз N10 и стали разводить крупный рогатый скот. Совхоз стал известным, появился калмыцкий бренд — мраморная говядина. Директор Мутулов говорит, что эту говядину отсюда возили даже к кремлевскому столу. "Вот эта так называемая "мраморность" присуща именно калмыцкой породе,— поясняет он,— для казахских и российских коров не типичны жировые прожилки, которые делают мясо более сочным. Теленок наш живет на пастбище восемь-десять месяцев. Потом его покупают и откармливают до 400 килограммов. "Мраморность" появляется уже в процессе откорма, когда на мышцы нарастают жир и мягкие ткани".

У совхоза N10 в советскую эпоху было 156 тыс. гектаров земли, у наследника совхоза, Сарпинского племзавода, сейчас вдвое меньше. Но главное — хозяйство удалось сохранить. "Многие тогда развалились, растеряли землю, имущество, скот,— рассказывает директор Мутулов.— Сейчас и рады бы вернуть все назад, да не получается. Нужно собраться, нужно взять кредиты, закупить скот. Но с нашими процентными ставками это очень трудно".

В Кетченеровском районе Калмыкии растет 60 видов растений. Считается, что уникальный ботанический состав трав, которыми питается скот, существенно влияет на вкус мяса. Лучшую стартовую кормовую площадку для молодых телят и овец придумать трудно, говорит Мутулов: крупный рогатый скот и овцы пасутся круглый год под открытым небом. Здесь вы не увидите загонов и сараев для зимовки. Даже холодной зимой, когда температура опускается ниже нуля, скот живет в степи,— травы уже немного, но есть полынь и колючки. Сам скот калмыцкой породы дикий и неприхотливый, он выживает даже в самых тяжелых условиях. По словам Мутулова, калмыцкую породу разводят и в других регионах России: из Сарпинского племзавода скот закупают в Пермский, Красноярский край, в Тверскую область. А в Бурятии вообще полностью заменили собственный скот коровами калмыцкой породы.

До сих пор главным видом деятельности этого хозяйства было разведение и продажа племенного скота. "У нас мало кормов, заготавливать сено в Калмыкии сложно, а завозить корм из других областей дорого,— объясняет Мутулов.— Поэтому мы не занимались откормом и забоем скота. Мы разводили скот и продавали молодняк фермерам из Дагестана и Волгоградской области. Они у себя скот откармливали, забивали, продавали мясо и получали прибыль".

Теперь, когда животноводство в Калмыкии радикально перестраивается, и местные власти намерены развивать собственную перерабатывающую промышленность, перед хозяйствами открываются большие возможности, считает он. Но чтобы эти возможности были использованы, а российские производители мяса смогли усилить свое присутствие на рынке, государству необходимо по-настоящему поддержать животноводов.

"Калмыкия не сможет кормить всю страну, это понятно,— считает Мутулов.— Но если поддержать все регионы, которые развивают животноводство, то Россия может в значительной степени себя обеспечить. В 1913 году Россия обеспечивала себя зерном и мясом. Тогда население было — 180 млн человек. А сейчас — всего 140 млн. Нужна поддержка для производителя. Чтобы разводить скот, надо его приобрести. Нужны оборотные средства. Для этого понадобится господдержка в виде дешевых кредитов. Если бы нам давали кредит под 5-6%, мы были бы счастливы, мы бы произвести могли гораздо больше. И это отразилось бы на благосостоянии наших людей — ведь это наша главная цель. Но мы сейчас берем кредиты под 15-19% на заготовку кормов, на транспортировку, на ГСМ.

"В этой сфере отмывают бюджетные деньги"

В министерстве сельского хозяйства Калмыкии на мой вопрос, может ли Россия обойтись без импорта, отвечают предельно ясно: "Для этого нужна политическая воля".

Генеральный директор ОАО "Калмыцкое", специалист министерства по племенной работе Иван Дорджиев констатирует: в России не обрабатывается 30 млн гектаров пашни и не задействовано 50 млн гектаров пастбищных земель. Он считает, что этой землей никто не начнет заниматься до тех пор, пока чиновники используют бюджетные деньги не в интересах сельского хозяйства, а в собственных интересах.

— Вы тоже считаете, что во всем виновата "импортная мафия"?

— Это ясно, как божий день. В 2009 году у нас был самый большой объем продаж племенного скота в регионы. Потом показатель стал падать и сократился почти втрое. Почему так произошло? В сельском хозяйстве все закредитованы. Хозяйства готовы купить у нас скот, но у них все под залогом. Банки берут деньги на западе под 2-3%, а нам здесь дают эти деньги под 17-18%. Региональные бюджеты слабо работают. Компенсации не платят. Раньше, в 2008 году, как было? Региональный бюджет платил хозяйствам компенсацию — хозяйство покупало у нас бычков, а им государство возмещало 50 рублей за голову. А сейчас, если дают деньги, то прямо говорят: покупайте импортный скот. Знаете, почему? В этой сфере отмывают бюджетные деньги. В прошлом декабре я ездил в составе делегации в Америку, в штаты Монтана и Канзас. Наши купили там скот, но я же вижу, что он не племенной, у него не было даже регистрации в реестре Ассоциации заводчиков абердино-ангусской породы. А в документах у них написано, что купили скот как племенной. То есть, купили по одной цене, написали другую, в три раза выше, а разницу в карман положили. Вот так я и получил ответ на вопрос, чем импортные коровы лучше наших".

— Но теперь им крылья подрезали,— убежден мой собеседник.

Купили по одной цене, написали другую, в три раза выше, а разницу в карман положили. Вот так я и получил ответ на вопрос, чем импортные коровы лучше наших

Российские санкции в отношении импортной продукции он полностью приветствует. Однако признает, что западные санкции в адрес России создали проблемы не только "импортной мафии", но и рядовому фермеру.

Дорджиев говорит, что в банках сегодня мало "живых денег", и многие фермеры и крупные хозяйства не могут получить кредиты на закупку скота даже под высокие проценты. А закупать скот нужно уже в октябре-ноябре. "Наши товаропроизводители и закупщики скота не могут взять кредиты. Все договоры уже скинули в Москву, в Россельхозбанк, а там тянут. Денежной массы нет. Россельхозбанк сейчас активно рекламирует потребительские кредиты для населения, чтобы получить живые деньги и отдать их фермерам. Раньше они брали на западе деньги, а теперь этих денег им не дают. Но вся эта система неправильная. На наших товаропроизводителях банки наживаются. Государство две трети кредитов банкам субсидирует, оно банки спасает. А надо производителя спасать. Какое горючее дорогое! Раньше на килограмм зерна можно было два литра солярки купить. А сейчас один килограмм зерна стоит 5-7 рублей, а литр солярки — 30 рублей. Электричество, ГСМ выросли в цене, а зерно не выросло!"

При благоприятном раскладе и поддержке государства Калмыкия сможет уже в ближайшие два года увеличить поголовье скота на 50%, убеждены местные производители. "Это не просто мясо,— объясняет Дорджиев.— Это дополнительные рабочие места, это прибавка в бюджет, это улучшение благосостояния и настроения людей. И этот скот от нас пойдет в другие регионы. Значит, и там будут расти доходы. Поддержи сейчас государство нас — и цепная реакция пойдет по всей стране. Это в любом случае государству выгодно".