«Главным распространителем информации был ужас»
Алексей Зимин о боях у телецентра «Останкино» и Белого дома в октябре 1993 года
Для каждого номера Weekend в рамках проекта «Частная память» мы выбираем одно из событий 1953 — 2013 годов, выпавшее на эту неделю. Масштаб этих событий с точки зрения истории различен, но отпечатавшиеся навсегда в памяти современников они приобрели общее измерение — человеческое. Мы публикуем рассказы людей, чьи знания, мнения и впечатления представляются нам безусловно ценными.
Фото: www.bellabs.ru
Фото: AP / Alexander Zemlianichenko
Фото: www.bellabs.ru
3 — 4 октября 1993 года
Бои у телецентра "Останкино" и Белого дома
Ночью с четвертого на пятое октября 1993 года на траву в сквере у гостиницы "Останкино" выпала роса пополам с инеем. Ползти было недалеко, метров сто пятьдесят, и мы с полковником одновременно легли на землю и большими черными ящерицами двинулись в сторону слабо освещенных окон отеля. Траву тогда не стригли и, холодная и мокрая, она создавала ощущение, как будто копаешься в зеленной полке супермаркета.
В гостинице "Останкино" мы рассчитывали раздобыть водку. В Москве был введен комендантский час, и ночные ларьки на метро "Ботанический сад" не работали. Что несколько нарушало жизненный ритм: я служил вахтером в новом кооперативном доме, где на шестнадцати этажах было всего несколько жильцов, и с одним из них, отставным военным, мы ежевечерне выпивали, обсуждая русскую литературу. Противостояние Верховного совета и президента РФ нарушило обычный ход наших поэтических бдений.
Сначала мы двигались перебежками, но на последнем этапе пути негде было прятаться, и тогда мы решили ползти, чтобы не попасться на глаза патрулям.
Пластунское наше путешествие быстро закончилось. На перекресток перед гостиницей выехали два БТРа, осветили нас прожекторами и неприятно громким на ночной улице окриком через мегафон заставили встать-руки-за-голову. Заморосил дождь, нас окружили люди с автоматами, которым наши разъяснения про водку показались убедительными только наполовину. Меня они отпустили обратно на вахту, а полковника, который вел себя агрессивно с младшими по званию, но не имел при себе никаких подтверждающих личность документов, увезли в ночь.
Сторонники Верховного совета на подступах к Белому дому, 3 октября 1993 года
Фото: AFP
Две недели сентября-октября, когда страна разводилась сама с собой, никак не походили на тот тектонический по масштабам сдвиг, которым в результате все обернулось.
Две ветви власти — новая, президентская, придуманная наспех в девяносто первом, в лоб столкнулась со старым, еще по-советски сформированным Верховным советом, суконная версия демократии с неуверенным тоталитаризмом, трагедия русского либерализма с патриотическими песнями. Это была своего рода эволюция митингов на Манежной, как если бы их положили на кушетку Фрейда и немытыми руками начали шарить у них по подсознанию — и из подсознания посыпалось все, от священных монстров до мелких коммунальных чертей.
Сейчас, спустя двадцать один год, на события той осени можно смотреть, конечно, и как на упущенную возможность построения парламентской республики, как на шанс найти консенсус в мире миллионов путаных воль. Или, наоборот, как на решительную победу над хаосом и сползанием в пропасть коммунофашизма. Все это в сложных, как в рецепте средневекового соуса, пропорциях присутствовало — в том числе и в анекдотических формах, как, например, в истории про генерала Макашова, у которого писатель Лимонов просил автомат, чтобы идти штурмовать "Останкино". На что Альберт Макашов ответил: "Эдик, ну зачем вам автомат. Вы же писатель, разите жида словом".
В поведении Ельцина было что-то от Нерона. Обугленное белое здание Верховного совета, например. Поезда метро по Филевской линии были идеальным зрительным залом для этого жеста. Тридцать секунд по метромосту из темного тоннеля в другой темный тоннель, но на свету реальность была такая же черная, только еще и дымилась.
Символизм этой декорации становился и экономически зловещим, если вспомнить, что именно Верховный совет был изображен на приватизационных чеках.
В 93-м еще не было общедоступного интернета и смартфонов, поэтому главным распространителем информации был ужас. В конечно счете исторически Ельцин и победил тогда не только благодаря Таманской дивизии и ударам прямой наводкой по кабинетам Руцкого и Хасбулатова, но и просто потому, что любое быстрое разрешение конфликта избавляло от ужаса неопределенности. Пусть уж так, но без неясного количества смертей, без раненых ополченцев, уходящих по Звенигородскому шоссе. Пусть комендантский час, патрули, жестокая сила и иллюзорный порядок. В конце концов, именно тогда многим стало понятно, что парламент не место для дискуссий. Депутаты, уходившие из горящего Белого дома, прятались по соседним подъездам, один двое суток пролежал под кроватью у моих друзей в соседнем с Белым домом жилом здании. Раненый, с трясущимися руками, он отказывался вылезать из-под кровати, когда оцепление уже сняли, и уже приходила бригада из ЖЭКа оценивать степень посеченности фасада здания пулями на предмет ремонта, а в сквере у пионерского стадиона уже ставили свечки в память о погибших. Сколько их там было, этих погибших? Говорили о нескольких сотнях, о тысяче, о трех тысячах.
Через два месяца на выборах уже в Государственную думу триумфально победила ЛДПР, то ли таким образом переведя общественную конфронтацию из русла потенциальной гражданской войны на уровень парламентаризма, то ли в качестве партии-спойлера, отобрав значительное количество голосов у коммунистов и прочих партий с патриотической риторикой и отправив их в пустоту. Точно так же, как спустила свои ваучеры с портретом Верховного совета большая часть населения страны. В общежитии МГУ той осенью можно было продать ваучер за сумму, примерно равную цене половины ящика водки. 31 декабря у приватизационных чеков заканчивался срок действия. 12 декабря проголосовали за принятие новой Конституции, которая значительно усиливала президентские позиции. Страна вступила в новый период своей истории, заплатив, как это в России принято, за это много страшных цен.
Полковник вернулся под утро помятый, с гематомой в области левого глаза, но с литровой бутылкой водки.
Он ничего не рассказывал, просто налил нам, и мы пили эту водку потом долго, молча глядя в страшную прозрачную глубину стаканов, как будто пытаясь рассмотреть там то ли прошлое, то ли будущее.