Сеанс без разоблачения и магии
Михаил Трофименков о фестивале «Новое британское кино» и его самом маститом участнике — Фредерике Уайзмане
Премьерой «Невидимой женщины» Рэйфа Файнса, взявшегося рассказать «историю тайной любви Чарльза Диккенса», открывается на этой неделе XV Фестиваль нового британского кино, ведущую тему которого можно определить — вывернув наизнанку известную советскую формулу — как «человек не на своем месте»
Герои практически всех фильмов, попавших в программу фестиваля, делают в критических ситуациях выбор, казалось бы, противоречащий и жанровой, и психологической логике. Геи и лесбиянки в фильме Мэттью Уорчеса "Гордость" присоединяются к борьбе шахтеров против неолиберальной политики Маргарет Тэтчер в ходе легендарной забастовки 1984 года. Бандит, потрясенный гибелью друга, принимает ислам в "Снеге в раю" Эндрю Хьюма. Серийный убийца-дебютант и девушка, которой не везет в суициде, любят друг друга в "Тебя (нас) меня" Макса Собола. И даже совершенно реальный "желтый" журналист, виртуоз провокаций, порывает с бульварным прошлым и протестует против исламофобии в документальном "Репортере-мошеннике" Тома Дженкинсона.
Человеком не на своем месте кажется и самый маститый участник фестиваля — 84-летний Фредерик Уайзман, автор трехчасового портрета одного из самых прославленных музеев мира — лондонской Национальной галереи. Уайзман, гарвардский профессор права, переквалифицировавшийся в режиссеры,— живой классик, мастодонт великой эпохи "прямого кино" 1960-х годов, космополит, много работающий в Европе. Наконец, едва ли не последняя жертва американской цензуры. Его сенсационный дебют "Безумства в Титикате" (1967), разоблачавший жестокие порядки тюрьмы для сумасшедших преступников в Бриджуотере, что в штате Массачусетс, был судебным решением отправлен на полку, где и пролежал почти четверть века.
Сам Уайзман, безусловно, осерчал бы на употребление слова "разоблачавший" в применении к его творчеству. Дело даже не в отсутствии авторской позиции, если подразумевать под ней закадровые комментарии, многозначительную музыку или монологи "экспертов". Просто Уайзман по своему творческому темпераменту — социолог, а не публицист и не "разгребатель грязи". Его метод — погружение, глубокое, но не слишком продолжительное, в недра той или иной институции. Но вот институции ему по большей части попадались какие-то угрюмые: один их профиль нес в себе негативные коннотации.
"Национальная галерея". Режиссер Фредерик Уайзман
Психушка с садистами-надзирателями — это само собой. Но еще и учебка, где проходят "Курс молодого бойца" (1971) солдаты, возможно, обреченные назавтра погибнуть на безымянной вьетнамской высоте. Полицейский участок в горячем негритянском гетто Канзас-Сити ("Закон и порядок", 1969). "Суд по делам несовершеннолетних" (1973), лаборатории, где проводят невыносимые для зрительского глаза эксперименты над животными ("Примат", 1974). "Зона канала" (1977) — оккупированная США территория, за возвращение которой под национальную юрисдикцию как раз во время съемок отчаянно боролся "сильный человек" Панамы — генерал Омар Торрихос. Западногерманские полигоны, на которых разворачиваются натовские "Маневры" (1979), и учебный центр стратегического военно-воздушного командования ("Ракета", 1988). Одним словом, Уайзмана легко было причислить к когорте великих ангажированных документалистов 1960-1970-х годов, не отличавших кинокамеру от автомата.
Уайзман по своему творческому темпераменту — социолог, а не публицист и не "разгребатель грязи". Его метод — погружение, глубокое, но не слишком продолжительное, в недра той или иной институции
Конечно, и тогда Уайзман выбирал для своего "дайвинга" не столь одиозные заведения. Но в леворадикальную эпоху даже его очерк о "Высшей школе" (1968) давал критикам основания обличать "фашизоидность" системы западного образования, транслирующей не только и не столько знания, сколько консервативные ценности. Что уж говорить о "Госпитале" (1971), хотя в наблюдениях Уайзмана за работой службы скорой помощи нью-йоркского госпиталя Метрополитен было столько же человеческой дури и доброты, сколько и свидетельств социального неравенства как источника всяких болячек и напастей.
Образ Уайзмана — политического режиссера каким-то образом сохранил свою убедительность, несмотря на то что сюжеты нейтральные постепенно вытесняли из сферы его интересов, хотя и не вытеснили целиком, сюжеты определенно социальные. В Европе он, казалось, находил отдохновение от слишком мучительных тем: доброжелательно исследовал, как устроен, скажем, театр — "Комеди Франсэз" (1996) — или кабаре — "Crazy Horse" (2011). Даже самое пылкое воображение не могло бы трактовать сцены кастинга гологрудых девушек как свидетельство секс-эксплуатации несчастных украинок или словачек.
"Национальная галерея". Режиссер Фредерик Уайзман
Теперь вот Уайзман на время поселился в Национальной галерее. Для интернациональной документалистики это опыт, безусловно, новый. Но беда в том, что в данном случае у советских собственная — причем совершенно правомерная — гордость.
Еще в 1966 году Павел Коган установил скрытую камеру за "Мадонной Литта" Леонардо, фиксируя эмоции, отражавшиеся на лицах посетителей Эрмитажа. В том десятиминутном фильме "Взгляните на лицо" уже содержалось все — или больше чем все,— что Уайзман рассмотрел в лицах лондонцев и гостей Лондона, выстроившихся в очередь на выставку того же Леонардо.
Александр Сокуров провел смелый эксперимент, населив ("Русский ковчег", 2002) эрмитажные залы вполне плотскими тенями прошлого. Уайзман на такую смесь документа и инсценировки пойти не мог по определению, но фактически сделал то же самое, только устами экзальтированной женщины-экскурсовода:
"Я хотела бы, чтобы вы представили, что находитесь внутри той самой церкви, где располагался этот триптих. Вы уже не в Национальной галерее, но в церкви, вы видите эту картину в свете свечей. Вы не умеете ни читать, ни писать. На дворе стоит 1377 год. Ваши дома раскаляются летом, леденят зимой. Смерть — ваша повседневность. В колеблющемся свете свечей вам может показаться, что эти фигуры двигаются. А значит, они реальны, они слышат ваши молитвы и заступаются за вас перед Христом и Девой".
Она вроде бы воплощает отношение к реальности, неприемлемое для Уайзмана, однако поди ж ты: завершает фильм эпизод с балериной, танцующей как бы для самой себя в ночном музейном зале. Жуть как красиво. Беда в том, что Уайзман и красивость, да даже и красота,— понятия несовместные.
"Национальная галерея". Режиссер Фредерик Уайзман
Мир музеев — это действительно параллельный мир. Бюрократы и политики, порой оказывающиеся его как бы правителями, это лишь верхушка айсберга. А айсберг — это сотрудники музеев, для которых живописцы и фигуры на их картинах реальнее реальных людей, светлые, прекрасные люди, которых отлучить от их работы способна только смерть. Музейные сотрудники — своего рода всемирная масонская ложа, если не мистическая секта. Способна заворожить и внутренняя механика любого большого музея, недоступная профанному взгляду,— от работы реставрационных мастерских до хотя бы функционирования музейного гаража.
В Титикате истязают больных зэков, в Кентукки натаскивают солдат неправедной войны, в Лондоне просвечивают рентгеном Рембрандта. Такова механика мира
Все это вроде бы есть и в фильме Уайзмана. Считанные выходы кинокамеры на лондонские улицы лишь подчеркивают изолированность музейного космоса от этого тумана, этих огней, этой Трафальгарской площади. Снятые в реальном времени дебаты на заседании административного совета галереи — директор-элитист против продвинутых адептов ориентации на моду, определяемую социологическими опросами,— напоминают о всемогуществе рыночных принципов даже в самых антирыночных областях. Вот работа реставраторов, вот подготовка выставки, вот директор дает интервью, вот промышленные альпинисты устанавливают растяжку на фасаде галереи.
Да, познавательно, наверное. Но нет магии музея, как нет и — чего мы вправе ожидать от Уайзмана — подсмотренных, несимпатичных секретов. Музей равен самому себе. Просто равен. Наверное, потому что он действительно таков, как он есть.
Самое интересное в "Национальной галерее" — то, что фильм выставляет в новом свете предыдущее творчество Уайзмана и безусловно доказывает: он не лукавил, когда в свои "героические" годы отрекался от родства с ангажированной "киноправдой". В Титикате истязают больных зэков, в Кентукки натаскивают солдат неправедной войны, в Лондоне просвечивают рентгеном Рембрандта. Такова механика мира. Механика — и не более того.
"Национальная галерея": Центр документального кино, 3 ноября, 17.00