В Мраморном дворце, филиале Государственного Русского музея, открылась выставка "За гранью предметности в русском искусстве второй половины ХХ века". Несмотря на такое обобщающее название, позволяющее подозревать рассказ о полноводной струе отечественного абстрактного искусства, речь здесь идет лишь об одной художественной школе, правда, самой, пожалуй, многолюдной и легендарной — о школе Элия Белютина. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Работы Элия Белютина и учеников его школы составили летопись московского нонконформизма
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ / купить фото
Имя Элия Белютина (1925-2012) — не самое, может быть, важное в той истории искусства, которая расставляет по местам новаторов, консерваторов и эпигонов. Но оно абсолютно неотъемлемая часть той истории, которая фиксирует и описывает бытование искусства, распространение художественных идей, повседневность творчества. В этом Белютину из всех гуру московского нонконформизма равных не было.
И вроде бы ничего сначала этого не предвещало — в 16 лет он оказался на фронте, выжил, пошел учиться в Суриковский институт. Ему очень повезло: учиться пришлось у лучших из лучших — у Аристарха Лентулова, Павла Кузнецова, Льва Бруни, которые все больше на словах, но передавали своим ученикам информацию о русском авангарде — о Кандинском, Малевиче, Шагале, Татлине, Лисицком, Родченко. Сам писал свободно и размашисто, но формальных открытий не совершал. Когда стал сам преподавать, искал систему не столько в программах ВХУТЕИНа или ВХУТЕМАСа, сколько у старого доброго Павла Чистякова, воспитавшего всех, кого стоило воспитывать в Академии художеств, — от Сурикова до Репина и Врубеля. Именно у него он нашел основной стержень своего будущего метода — то, что ученика надо не столько учить писать, сколько дать ему возможность раскрыться самому. То, что Белютин назовет "теорией всеобщей контактности", выросло из записей старого гегельянца, при этом на одной и той же основе могло раскрыться любое искусство — хоть тебе академическая историческая живопись или передвижнический жанр, хоть абстрактный экспрессионизм. Суть одна.
Пройти по этому чистяковско-белютинскому мосту в искусство было предназначено толпам. Всего белютинцами себя считают более 3 тыс. человек. Сначала это были его ученики в студии совершенствования по живописи и рисунку при МТХ (Московском товариществе художников). Потом Белютина позвали организовать трехлетние курсы для созданного Алексеем Косыгиным Института повышения квалификации руководящих работников легкой и полиграфической промышленности. Для этого Дорхимзавод нашел полуразрушенную барскую усадьбу на берегу Москвы-реки, которую перестроили, превратили в коттеджные домики и поселили там 250 художников. Студенты со своим мастером работали на месте, ездили в пароходные экспедиции, состав все время менялся, сеть развивалась. Роскошная эта крыша развалилась над их головами сразу же после столкновения их живописи с Хрущевым. С одной стороны, разнос в Манеже в 1962 году вырвал Белютина и его учеников из официального существования почти на 30 лет. С другой — сделал из них абсолютных героев художественного сопротивления. За "педерастов проклятых" писались тысячи защитных писем, вступались влиятельнейшие персоны западной арт-сцены, а к дому в Абрамцево, куда удалился Белютин, была протоптана широкая дорога.
Чему он учил? "Забудьте обо всем. Нет дома, нет работы, нет Москвы. Не ложитесь спать, если не написали двух-трех хороших этюдов. Делайте рабочие этюды (их не жалко выкинуть!) и шедевры (для родственников), последние нужно ценить как можно больше. Работайте смелее, решительнее. Не думайте утром, но вечером обдумайте все, что сделали за день. Каждая минута — это время для работы... Будьте самостоятельны, оригинальны, не бойтесь преувеличивать, изменять, что-то подчеркнуть. Помните, что преувеличения, метафора — основа искусства". Его задания были парадоксальны: нарисовать лес, за которым бараки Освенцима, выстроить композицию картины на принципе арифметической прогрессии (число используемых цветов и форм должно быть кратным), создать коллективное полотно, где каждому студийцу был выделен отдельный сегмент. Метод Белютина был всеяден, он шел от Чистякова, но выражался в терминах и системах кибернетики. Таблицы, математические выкладки, значительное количество физиков и технарей в учениках — все это делало систему весомой и псевдонаучной. "Псевдо", потому что и сам Белютин, и те из его учеников, которые были действительно художниками, никогда законы этого метода истово не исполняли. То, что работало в учении, было уже не нужно в бою. Выставка в Русском музее, на которой вещи белютинцев представил тоже выросший совсем даже не из лириков, а именно что из физиков Фонд русского абстрактного искусства, говорит именно об этом: таких разных художников под именем одной школы еще поискать.