Страна под замком

85 лет назад, в ноябре 1929 года, несанкционированный отъезд из страны был объявлен уголовным преступлением, а в отношении "невозвращенцев" вводился расстрел

Леонид Млечин

С чего началась советская власть?

Сразу после революции петроградский Военно-революционный комитет отправил комиссару пограничной станции Торнео на финляндско-шведской границе — в условиях продолжавшейся еще мировой войны это был единственный безопасный путь из России в Европу — короткую телеграмму: "Граница временно закрыта. Без особого распоряжения комитета никто пропущен быть не может".

За сто с лишним лет до этого, 3 апреля 1801 года, император Александр I разрешил своим подданным свободный выезд за границу. Большевики первым делом запретили уезжать из страны и возвращаться домой без разрешения органов госбезопасности.

Особые обстоятельства

Третьего июня 1919 года Совет народных комиссаров (правительство) принял постановление:

"Вменить Народному комиссариату по иностранным делам в обязанность при выдаче заграничных паспортов лицам, отправляющимся за границу по поручению советских учреждений, требовать представления постановлений соответственных коллегий и ручательства этих коллегий за добропорядочность командируемых лиц и лояльность их по отношению к Советской власти".

Лояльность устанавливали чекисты. Выпускать или не выпускать — решалось на совещании в здании на Лубянке, которое устраивалось раз в неделю. 6 июня 1920 года Наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о порядке выдачи заграничных паспортов: "В обстоятельствах исключительного времени" для выезда требуется разрешение Особого отдела ВЧК.

Название органов госбезопасности менялось, а обстоятельства исключительного времени действовали до 1991 года.

Попытка бежать от советской власти рассматривалась как тягчайшее преступление против государства и каралась жестоко, хотя с правовой точки зрения невозможно сформулировать, в чем же состав преступления. Но формулировать и нужды не было.

22 ноября 1917 года глава советского правительства Ленин подписал декрет "О суде", который отменил все старые законы. Все! Страна вступила в эпоху беззакония — в прямом и переносном смысле. Большевики вообще разогнали суд. Заодно отменили институт судебных следователей, прокурорского надзора и адвокатуру.

Взамен статья 8 декрета учредила рабочие и крестьянские революционные трибуналы — "для борьбы против контрреволюционных сил в видах принятия мер ограждения от них революции и ее завоеваний, а равно для решения дел о борьбе с мародерством и хищничеством, саботажем и прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников и прочих лиц".

В "Руководстве для устройства революционных трибуналов" говорилось: "В своих решениях революционные трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка". Иначе говоря, нормы права не имеют значения. Казнить или миловать — вопрос политический.

Трибуналы руководствовались революционным чутьем и социалистическим правосознанием. Сочтем нужным — накажем, решим иначе — помилуем. Если председатель трибунала постановил, что перед ним преступник, значит, так и есть. Это представление о праве и судопроизводстве въелось в сознание советского человека.

"Уничтожив суды,— писала тогда газета "Наш век",— господа народные комиссары этим самым укрепили в сознании "улицы" право на "самосуд", звериное право. Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием и радостью, как у нас на Руси. "Дать в морду", "под душу", "под микитки", "под девятое ребро", "намылить шею", "накостылять затылок", "пустить из носу юшку" — все это наши русские милые забавы. Этим хвастаются. Люди привыкли к тому, что их бьют — родители, хозяева, полиция. И вот теперь этим людям, воспитанным истязаниями, как бы дано право свободно истязать друг друга. Они пользуются своим "правом" с явным сладострастием, с невероятной жестокостью".

В 1919 году ВЦИК (законодательный орган) утвердил положение о революционных трибуналах. Председателя и двух членов трибунала подбирать "из числа ответственных политических работников". Еще раз отметим: не юристов! ВЦИК разъяснил: трибунал, получивший право приговаривать к смертной казни, сам решает — вызывать ли свидетелей, приглашать ли защитников. Это формальная санкция самоуправства и беззакония.

Большевистская власть не правосудие осуществляла, а устраняла врагов. К правосудию система трибуналов не имела никакого отношения. Назывались трибуналы чрезвычайным органом борьбы против контрреволюции. В реальности — инструмент расправы с неугодными. Худшим преступлением считалась попытка убежать.

Фен для генсека

Забавно, что советские руководители прекрасно понимали разницу между иностранной жизнью и той, которую они устроили своим согражданам.

Ленин озаботился состоянием здоровья Алексея Рыкова, которого сделал своим заместителем в правительстве. 26 мая 1921 года обратился к его жене, Нине Семеновне: "Не можете ли Вы его уговорить или хитростью, что ли, заставить, или самой с ним поехать? Ну где в Ессентуках у нас хорошее лечение? Явный вздор! Будет хаос, бестолочь, неустройство, усталость, а не лечение, дерганье нервов, обращения местных работников. Он упрямится, не хочет в Германию. А там 2-3 месяца стоит 4-5 у нас. Будет изоляция, отдых, корм, лечение по науке строгое. Очень прошу постараться его вывезти в Германию и вылечить серьезно".

Ленин отчетливо понимал пороки советской системы, но избавить от них был готов только избранных.

Когда-то молодая революционерка Коллонтай, направлявшаяся на пароходе в Америку, чтобы агитировать американцев за социализм, гневно писала: "Ненавижу этих сытых, праздных, самовлюбленных пассажиров первого класса! Таких чужих по духу! Ненавижу эту бестолковую, праздную жизнь, убивание времени на еду, пустую болтовню, какие-то маскарады, концерты".

Прошли годы, и Александра Михайловна — после скудной советской жизни — наслаждалась комфортом на шведском пароходе "Биргер Ярл": "Завтрак был чудесный. Длинный, во всю столовую каюту стол, уставленный закусками. Целые пирамиды аппетитного финского масла с соленой слезой, рядом пирамиды разных сортов шведского хлеба, селедки во всякими приправами, блюда горячего отварного картофеля, покрытого салфеткой, чтобы не остыл, копченая оленина, соленая ярко-красная лососина, окорок копченый и окорок отварной с горошком, тонкие ломтики холодного ростбифа, а рядом сковорода с горячими круглыми биточками, креветки, таких крупных нет и в Нормандии, блюда с холодными рябчиками, паштеты из дичи, целая шеренга сыров на всякие вкусы, к ним галеты и на стеклянной подставке шарики замороженного сливочного масла. И за все эти яства единая цена за завтрак, ешь сколько хочешь. Если блюда на столе опустеют, их пополняют. Таков обычай в Швеции. Я набрала себе тарелку по вкусу и, сев за отдельный столик, заказала полбутылки легкого финского пива".

Это были те самые годы, когда в результате социалистического переустройства сельского хозяйства — коллективизации и раскулачивания — Россия голодала.

Федор Раскольников, бывший командующий Балтийским флотом, переведенный на дипломатическую работу, вспоминал, как доставил главе советского правительства Молотову подарки от его старинного приятеля Александра Аросева, полпреда в Чехословакии.

Доверху нагруженный картонками и свертками Раскольников приехал в Кремль. Молотовы обрадовались заграничным дарам. Аросев прислал материю на костюм для Вячеслава Михайловича, зеленое спортивное пальто для его жены Полины Семеновны и детские вещи для дочери Светланы. С восхищением разглядывая вязаный детский костюмчик, Полина Семеновна воскликнула:

— Когда у нас будут такие вещи?

— Ты что, против советской власти? — шутливо перебил ее Молотов.

С годами не многое изменилось.

Брежнев записывал в дневнике: "Получил костюм спортивный от легкой промышленности... Принял Романова Григория Васильевича (Ленинград). Принес малогабаритный телевизор... Приходил Могилевец (заместитель управляющего делами ЦК КПСС) с образцами шерстяной куртки — не подходит... Говорил с Абрасимовым. Я попросил гэдээровский фен".

Петр Абрасимов был послом в ГДР. Сделать фен, чтобы руководитель Советского Союза мог укладывать волосы,— а он придавал большое значение своей прическе,— отечественной промышленности оказалось не под силу.

Высшие руководители страны, с высоких трибун поносившие бездуховный Запад, по-детски радовались импортным вещичкам.

"Гречко с благословения Брежнева,— записал в дневнике довольный хозяин Советской Украины Петр Шелест,— нам с Машеровым подарил хорошие охотничьи финские костюмы".

Маршал Гречко был министром обороны, Петр Машеров — руководителем Белоруссии.

Особая любовь к родине

"Если работающая за границей советская дама рассказывает, как безумно ее тянет в Москву, то, конечно, каждый прекрасно понимает, как должно относиться к таким словам,— писал Максим Яковлевич Ларсонс, некоторое время служивший большевикам, а потом уехавший за границу.— Если партийная коммунистка, жена высокого советского сановника за границей, проживающая в прекрасном доме в одном из лучших кварталов крупной европейской столицы, заявляет мне, что она была бы счастлива, если бы вместо этого прекрасного дома ей представлялась возможность иметь хотя бы две сырые комнаты в Москве, то положительно не знаешь, что думать об этом смехотворном лицемерии. Оно лучше всего характеризуется иронической советской поговоркой: "Они безумно рвутся в Москву, но никак не могут вырваться"".

Работавшие за границей старались на публике хаять страну пребывания и вообще заграничную жизнь. Знали, что среди слушателей обязательно окажется секретный сотрудник госбезопасности, который бдительно следит за моральным состоянием загранаппарата. Если советскому дипломату нравилась буржуазная действительность и он не умел это скрыть, его быстренько возвращали на родину.

А очень многим хотелось поработать за рубежом — на родине было голодно, скудно и опасно. Оттого командировка за границу воспринималась как высшее счастье. Ради этого надо идти на все — унижаться перед хозяином, исполнять любые указания, предавать старых товарищей и даже любимых людей.

Поездки за границу становились все более заманчивыми и трудными, даже для высшей номенклатуры. Отбор — еще более жестким.

Еще в конце 1923 года секретная экзаменационно-проверочная комиссия ЦК провела массовую чистку Наркомата иностранных дел, убирая всех "неблагонадежных". Комиссия рекомендовала ЦК ввести в штат загранучреждений сотрудников госбезопасности для "внутреннего наблюдения" за дипломатами и их семьями. Служба внешней контрразведки присматривала за всей советской колонией. В результате, рассказывал один бывший советский министр иностранных дел, не посол, а офицеры КГБ стали реальными хозяевами посольства:

— Что посол? Пока срок командировки не кончился, посол тебя домой не отправит. А офицер безопасности любого может досрочно вернуть на родину. Вот их все и боялись.

Объявить вне закона

В 1920-е годы высшим чиновникам и знаменитым деятелям культуры еще разрешали лечиться за рубежом. Вскоре отменили и это послабление. В 1930 году политбюро постановило:

"1. Временно, впредь до особого постановления ЦК: запретить командировки за границу театров, спортивных команд, делегатов на выставки, литераторов, музыкантов и т.п., а также, как правило, делегатов на научные съезды. Исключения допускать лишь в каждом отдельном случае по особому постановлению ЦК.

2. Сократить планы ведомств по заграничным командировкам.

3. В целях сокращения сроков командировок признать необходимым выдачу заграничных паспортов на ограниченные сроки (3-6 месяцев)... Предоставить право полпредам в 24 часа откомандировывать в Москву лиц, находящихся в заграничных командировках".

Еще до начала массовых репрессий только за один год, с осени 1928 по осень 1929 года, 72 сотрудника загранаппарата отказались вернуться в Советский Союз.

В разных странах, бывало, дипломаты не соглашались с политикой собственного правительства, но они просто уходили в отставку. Советские же люди бежали с родины. И это были вовсе не оппозиционеры, а прошедшие проверку надежные большевики.

Чекисты расстраивались: измена за изменой. Ответ не заставил себя ждать.

ЦИК принял постановление "Об объявлении вне закона лиц — граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в Союз ССР". 21 ноября 1929 года статью о невозвращенцах внесли в уголовное законодательство. Наказание: конфискация всего имущества и расстрел. Причем — невиданное дело! — закон получил обратную силу: вне закона оказались все, кто когда-либо не вернулся в СССР.

Началась ликвидация невозвращенцев, но эти операции не были достаточно успешны. Поэтому старались просто никого не выпускать. А еще придумали брать в заложники семью. Предупредили всю страну: если кто убежит — накажем детей и родителей.

Девятого июня 1934 года "Правда" поместила постановление ЦИК:

"В случае побега или перелета за границу военнослужащего совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, караются лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией всего имущества.

Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет".

Почему же все-таки старались за границу никого без крайней нужды не выпускать? Исходили из того, что, если советскому человеку представится такая возможность, он обязательно сбежит. Иначе говоря, ясно понимали, какую жизнь создали и как ее люди воспринимают. Сравнение собственного бытия с заграничным было смертельно опасно для режима. А если хорошенько отгородиться, никому и в голову не придет, что жить можно иначе. Поэтому держали железный занавес закрытым! И неизменно ссылались на "обстоятельства исключительного времени". И то верно: у нас в стране — за малым исключением — время всегда исключительное...