Дорогая простота

В Париже открылась выставка американца Джеффа Кунса, хитрого постмодерниста и наивного художника.

Алексей Тарханов, Париж

Много ли вы видели выставок современного искусства, где публика взахлеб фотографируется с экспонатами, а дети счастливы, как в Диснейленде? Это и есть выставка Джеффа Кунса в Центре Помпиду. Она очень велика, занимает почти весь верхний этаж, а привезли ее из Whitney Museum, где она была еще больше.

Джеффу Кунсу 59 лет, выглядит он на 30, и фотографы снимают его для Vanity Fair обнаженным в качалке, устроенной прямо на верхнем этаже его нью-йоркской мастерской-завода. Он там тягает железо. Тягает он его и на выставках: его самые известные вещи последних лет — резиновые надувные игрушки, отлитые из алюминия и раскрашенные по образцу настоящих. Полутораметровым надувным омаром можно убить кита.

Перед омаром смеются дети и удивляются взрослые. Вроде бы игрушка, но в сто кило весом. Привычная обращенная к современному искусству фраза "да мой маленький сын лучше сделает" в случае Кунса бессмысленна. Сын так не сделает, работа тяжелая, дорогая и тщательная. У сына нет производственных помещений и сотни помощников. Разоблачать "художников-пачкунов" придется на других примерах. По выделке и затраченным усилиям современное искусство давно превзошло классическое. Странным образом превзошло и по впечатлению.

Нынешние работы Кунса очень добры к зрителю. Их можно оценить на проходе, позабавившись демонстративному расхождению материалов и масштабов. Виданное ли дело — 13-метровый щенок, увитый цветами (тот, что стоит перед Гуггенхаймом в Бильбао), или полированное красное и якобы надувное сердце в половину человеческого роста (то, что висит в Помпиду). За это сердце все сразу хватаются. По количеству селфи оно скоро превзойдет Джоконду в Лувре. Каждая вторая девушка обнажает перед ним телефон, чтобы запостить картинку с трогательной припиской, что вот такое большое сердце, и я в нем или оно передо мной, а ты, а я и так далее. Тот же, кто даст себе время подумать о тяжелом сердце, подвешенном сердце, пустом сердце, сердце не на месте,— удивится тому, насколько эта плоская, простая, коммерческая работа может оказаться глубокой, сложной и странной.

Джефф Кунс начинал с минимализма и выставлял в витринах пылесосы и тостеры, освещенные неоновым светом. Он объяснял, что это метафоры вечной юности. Это искусство его не прославило и даже не накормило. Стеклянные гробы хранят, конечно, девственность механической швабры, ни разу не всосавшей пыль, но публика их оценила только в ретроспективе, узнав другого, позднего Кунса. Потом он стал превращать бытовые предметы в скульптуры из никелированной стали — вроде серебряного поезда, везущего внутри марочный бурбон. Потом задумался о символе Америки, о силе, о спорте. Начал делать витрины-аквариумы с плавающими в них баскетбольными шарами, для их вечного плавания понадобилась работа нобелевских физиков. Таких аквариумов на выставке несколько. Но эта игра с наполненными патентованным американским духом непотопляемыми мячами уже тогда соседствовала с выставленными рядом надувными лодками и спасательными жилетами из бронзы. Как тут же заметили критики, с такими не выплывешь. И насторожились.

Серия Banality сделала его знаменитым. Ангелочки, ведущие нежную зимнюю свинью. Зеркало, до неразличимости стекла заросшее барочной золотой рамой. Бастер Китон на пони и с мультипликационной птичкой на плече. Медведь, обнимающий полицейского,— как будто бы сокровища сувенирной лавки встали на скульптурные пьедесталы. Это было ярко, просто и очень эффектно, критики стали говорить о его работе с массовыми образами, возводя их к поп-арту. Ради него даже был придуман нео-поп-арт — а как иначе назвать художника, о котором поет Леди Гага?

Фарфоровая с позолотой скульптура Майкла Джексона с обезьянкой Бабл — шедевр серии. Самое уютное и мещанское понимание прекрасного здесь смешано с вызывающей неполиткорректностью. Эта работа — лучшая эпитафия бедному герою поп-музыки — не белому и не черному, не мужчине и не женщине, не человеку и не зверушке — да и целой эпохе 1980-х.

Серия Made in Heaven ("Сделано на небесах") казалась верхом цинизма. Для парных портретов вместе с автором позировала главная порноактриса тех лет — Илона Сталлер, Чиччолина. Американец в квадрате, Кунс, с его обликом и бэкграундом суетливого брокера, выглядел здесь прожженным циником. Если уж спать с женщиной, то с порнозвездой, а не с учительницей младших классов. Барочные бюсты "Джефф и Илона", скульптуры в полный рост "Илона сверху" и десятки фотографий, раскрывающих все подробности их взаимоотношений, объехали мир под свист и аплодисменты.

Вещи Кунса становятся такими же хрестоматийными референтными образами, как шедевры классического искусства

Как вдруг наш циник обернулся романтическим женихом, который женился на своей модели и искренне полагал, что порнозвезда забросит свое ремесло и, попозировав попой кверху, станет воспитывать сына Людвига. Нет, Илона совершенно не захотела менять любимую профессию и сбежала от художника, увозя Людвига с собой. Я-то думал, Кунс намерен продать его на Sotheby`s, но последовали бесконечные суды и миллионы долларов, напрасно потраченные на адвокатов, чтобы Людвига вернуть. Мальчика не отдали. Илона хоть и известно кто, но все-таки мать.

Серия Celebration с собачкой из воздушных шариков Balloon Dog, ставшей на Christie`s самой дорогой ($58,4 млн) на свете работой художника-современника, котиком в носочках, слоником и зайчиком не зря выглядит вариациями на тему детских игрушек. Если не дают поиграть с ребенком, можно поиграть с детством.

Начатая одним образом, работа закончилась совсем другим. Не знаю, считал ли Кунс это наказанием за то, что выставил себя напоказ. Не он первый, почти всегда хвастовство оборачивается болью, и художник начинает скармливать искусству последние куски своей жизни. В пароксизме страданий Кунс даже уничтожил дорогостоящие работы из Made in Heaven, до которых смог дотянуться, так же запросто, как мы бы рвали семейные фотографии. Так что многое из того, что я видел в 1990-х, уже не существует. То, что уцелело, выставлено в отдельном зале, и если кто-нибудь захочет посмотреть на член художника, добро пожаловать. Надо лишь быть совершеннолетним и выстоять очередь за загородку с материальными свидетельствами того, как это делалось на небесах.

"Джефф — это Уорхол нашей эпохи",— говорит глава Whitney Museum Адам Вейнберг. Он прав, он даже слишком скромен, вещи Кунса становятся такими же хрестоматийными референтными образами, как шедевры классического искусства, в кратком очерке которого они окажутся рядом с "Весной" Боттичелли. Точно так же, как в поп-арте не сразу признали искусство, вещи Кунса открыли публике всю сложность китча. В нем человек с любым образованием, любым уровнем культуры, но непременно не глухой эмоционально, найдет свое. "Когда-то художникам достаточно было нашептывать королям или папам, чтобы быть влиятельными, теперь им надо нашептывать миллионам людей",— говорит об этом сам Кунс.

Я рад, что застал его выставку, которая до России, увы, не доедет никогда. Очень забавно, когда увидишь. Очень просто, когда поймешь принцип. Очень сложно, если пытаешься интерпретировать. Его банальности сродни бронзовым спасательным кругам: с виду одно, на теле другое. Сразу утащит на глубину.