Давно запущено

110 лет назад была расстреляна мирная демонстрация рабочих в Петербурге, возглавляемая священником Гапоном, и началась первая отечественная революция. С этой даты — 9 (22) января 1905 года — был запущен цикл политических и социальных преобразований в России, многие из которых, похоже, не завершены до сих пор. "Огонек" разбирался в событиях вековой давности и цикличности нашей истории

Ольга Филина

Вообще-то начиналось все хорошо. Тот факт, что Кровавое воскресенье стало возможным, говорит о высоком доверии общества к власти: до 150 тысяч рабочих и прочего разношерстного люда искренне считали, что могут дойти до самого Зимнего дворца и поговорить с царем. Сам лидер движения ("лидер русской революции", как тогда писали зарубежные газеты) священник Георгий Гапон, несмотря на свою репутацию трикстера и перебежчика, видимо, разделял их убеждения. Уже после 9 января он заявит, что "Бога больше нет", а массы подытожат: "расстреляна" была вера в царя.

Дело в том, что кровавым событиям, как часто бывает в российской истории, предшествовал короткий, но очень яркий период "оттепели", за время которого часть общества поверила в возможность перемен, демонстраций и мирной эволюции государственного строя, а власть, казалось, сделала шаг ей навстречу.

— Специалисты даже спорят о конкретной дате начала Первой русской революции,— поясняет Олег Будницкий, профессор факультета истории НИУ ВШЭ.— Некоторые историки считают, что стартовой точкой стало убийство эсером министра внутренних дел Вячеслава Плеве в самом центре Петербурга 15 июля 1904 года. Плеве был символом реакции, и оппозиционная часть российского общества открыто радовалась его "устранению". Незнакомые люди даже поздравляли друг друга с этим убийством, скажем, в пригородных поездах. Преемником Плеве на посту министра стал человек совершенно иных взглядов — князь Петр Святополк-Мирский. С его именем связана так называемая весна Святополк-Мирского, которая на самом деле пришлась на осень 1904 года.

Эта "весна", правда, не принесла ни явных перемен в законодательстве, ни тем более изменения основ российской государственности. Но ослабление контроля внесло коррективы в общественные настроения: на улицах любой городовой мог учтиво показать господам, где проходят съезды земцев (еще недавно запрещенные) и как туда проехать. Повсюду с разрешения властей устраивались банкеты, на которых лидеры либеральной оппозиции доказывали собравшимся необходимость скорейших реформ, что запомнилось историкам как "банкетная кампания 1904 года". Ее инициатором стало, как теперь бы сказали, креативное движение городской интеллигенции — "Союз освобождения". По его совету, в частности, массы и вышли на улицу злополучным январским утром.

Не договорились

Осмыслить, что же произошло в январе 1905-го, пытались многие ученые умы. Есть сторонники "теории случая", есть сторонники социальных и даже национально-этнических объяснительных теорий Первой русской революции. Уже в советские годы марксистско-ленинская логика (1905 год — это генеральная репетиция Октября) далеко не всем казалась убедительной.

— Сегодня, с учетом прошедших лет и еще одной пережитой революции конца ХХ века, мы можем лучше понять события 1905 года,— считает Александр Шубин, руководитель Центра истории России, Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН.— Революция - важный рубеж ритма истории, импульс длительного исторического цикла. Накануне революции общество подходит к социальному барьеру, преодоление которого требует глубочайших, системных реформ. Как правило, власть не решается на такие преобразования, и чтобы преодолеть барьер, истории нужен таран. Таким тараном истории и является революция. В 1905-1907 годах от удара этого тарана стена аристократически-бюрократической системы пошла трещинами, и в перспективе еще один напор общественного движения мог привести к выходу из системного кризиса. Похожий таран потребовался на исходе истории СССР, но заметим, что он не смог разрушить стену бюрократической системы, которая, трансформировавшись, сохраняет свою силу до сих пор.

Историков периода оттепели, провозвестников идей перестройки, видимо, неслучайно интересовала Первая русская революция. В юбилейном, 1955 году редакционная статья журнала "Вопросы истории" открыто критиковала официальную мысль, будто бы рабочий класс уже в 1905 году действовал как организованная сила. За этим скрывался прозрачный намек: оказывается, двигать историю вперед могут и другие силы, а сами революции далеко не всегда требуют свержения действующего строя и его замены на пролетарскую диктатуру. 1905 год качественно, а вовсе не количественно — масштабностью рабочего движения — отличался от того, что случилось в Октябре. Впрочем, спустя два года после публикации ревизионистских взглядов коллектив "Вопросов истории" разогнали и опасную мысль пресекли.

— Как раз в январе 1905 года власть получила шанс договориться с организованными массами и их лидерами, не попав самой под удар,— считает Александр Шубин.— Рабочее движение во главе с Гапоном предложило монархии реформы в направлении социального государства, которые можно было осуществлять за счет буржуазии, а не бюрократии. Место царя мыслилось как роль арбитра, стоящего над конфликтом рабочих и предпринимателей, он мог получить поддержку пролетариев, разрешая "рабочий вопрос". Но царь и его окружение не пошли на такой союз, последовали кровавые события 9 января, создавшие глубокий раскол между самодержавной системой и миллионами людей, лишившимися ряда традиционалистских иллюзий.

Поиски выхода из нового конфликта — масс и бюрократии — определили противоречия последующих революционных лет, завершившихся, по мысли историков, в 1907 году, когда установилась внешняя стабильность: власть дала массам демократические институты вроде Думы и Конституции, однако сделала их максимально декоративными — чтобы не мешали работать.

Первая декларация

— И что поразительно, конституционные итоги двух русских социально-политических революций - начала и конца ХХ века - определенно схожи,— замечает Андрей Медушевский, профессор Историко-архивного института РГГУ и НИУ ВШЭ.— В обоих случаях настоящего согласия добиться не удалось, общество осталось расколотым. Историки-конституционалисты справедливо замечают, что положение президента в России по ныне действующей Конституции 1993 года по объему полномочий напоминает положение монарха, согласно Основным законам 1906 года: глава государства стоит фактически над системой разделения властей, руководит внутренней и внешней политикой, контролируют правительство и весь силовой блок, может издавать указы с силой закона. То есть в конце ХХ века с точки зрения модели конституционного строя мы вернулись к той стартовой отметке в понимании правовых основ государства, на которой были в 1905-1907 годах.

По счастью, эта эпоха, открывшая России парламентаризм, была не так плоха, чтобы пройти ее вновь, и считается даже "золотым веком" развития отечественного конституционализма. Муромцев, Кокошкин, Гессен, Котляревский, Петражицкий, Острогорский и другие ученые-юристы 1900-х годов, малознакомые отечественному школьнику, на практике делали то, к чему в XXI веке будет призывать уже президент Дмитрий Медведев: повышали уровень правовой грамотности российского общества. Благодаря их усилиям, в частности, массовая октябрьская стачка 1905 года, ставшая логичным продолжением январского расстрела, была успокоена не силой оружия, а знаменитым Манифестом 17 октября: первой русской Декларацией прав и свобод человека и гражданина.

— Конечно, это был прорыв,— считает Олег Будницкий.— Если бы кому-нибудь в 1903 году сказали, что десять лет спустя в стране будет действовать Дума, а в ней будет заседать фракция социал-демократов, мало бы кто в это поверил. Император Николай II очень не любил слово "конституция", впрочем, как и слово "интеллигенция". Однако Россия в результате Первой русской революции стала, несомненно, конституционной монархией. Повернуть "колесо истории" вспять было крайне трудно.

Но желающие это сделать нашлись скоро: уже Основные законы 1906 года несколько отличались от того, что обещал царь в своем Манифесте. Конечно, влияла обстановка. Несмотря на то что уже ноябрьская стачка 1905 года не удалась и была куда менее массовой, чем октябрьская (Манифест все-таки подействовал), революционная волна вскипала отдельными беспорядками в крупных городах. Самые заметные прошли в начале декабря в Москве и закончились вооруженным противостоянием сторонников советов и официальной власти: эти выступления рабочих и солдат стали, собственно, кульминационной точкой революции. А до них еще были восстания в Одессе, Севастополе, после — в Харькове, Ростове-на-Дону... За акциями революционеров следовали погромы черносотенцев, страна теряла управление и намечался типичный для России конфликт между идеальным правом и реальным его применением.

Учитывая напряженность ситуации и невозможность отказа от "ручного управления", власть плодила мириады подзаконных актов, примирявших самодержавные порядки империи и старые законы с дарованными свободами, так что даже Конституция стала трактоваться не так, как задумывалась: ее буква и дух уже не совпадали. Наконец, была разогнана оппозиционная Дума и "подкорректирован" порядок выборов депутатов, чтобы впредь в парламент проходили лояльные люди. Ситуация для нас знакомая: по подсчетам юристов, уже после принятия Конституции 1993 года, законодатели предоставили до 500 новых прерогатив исполнительной власти и лично президенту, смиренно ограничив свою власть. Те же процессы, только в еще большем масштабе, шли и в начале ХХ века.

Два "-изма"

— Охранительная позиция властей приводила к тому, что ни один из важнейших вопросов - будь то рабочий, политический или тем более аграрный - не получалось эффективно решить, все сводилось к полумерам, лишь умножающим конфликты,— рассказывает Александр Шубин.— Поэтому уже к середине 1910-х годов сложилась благоприятная ситуация для "доводящей революции", наподобие английской "Славной революции" XVII века или революции во Франции 1830-х годов, завершившей дело 1789 года. Но в 1914 году царю в некотором смысле повезло: началась война. Часть людей ушла на фронт, что снизило остроту аграрного вопроса, на промышленность посыпались заказы, возник патриотический подъем. И возможно, осуществи армии Антанты блицкриг, революция в России произошла бы еще позднее.

Но война, как известно, пошла неудачно, и свержение монархии случилось в 1917 году, причем при самых неблагоприятных обстоятельствах. После Февраля последовал Октябрь, осуществить который смог ленинизм — еще один специфический феномен отечественной культуры, вызревавший с 1905 года.

— Собственно, Первая русская революция одарила нас двумя "-измами": парламентаризмом и ленинизмом,— рассказывает Андрей Медушевский.— Оба были возможными выходами из кризиса 9 января. Ленинизм отличается как от классического марксизма, так и от западной социал-демократии соединением крестьянского движения с рабочим протестом. Что такое соединение возможно, было открыто как раз в 1905 году, и эта формула потом так или иначе срабатывала не только в России, но и в других аграрных странах — Иране, Афганистане, Китае. "Земля" для массового крестьянского сознания являлась скорее метафизической (даже религиозной) категорией и, используя этот миф, ленинисты заручились поддержкой большинства, победив идеи парламентаризма и разогнав Учредительное собрание.

Этот срыв 1917 года, так же как и трагедию 9 января, кто-то считает ужасной случайностью: следствием совпадения всех возможных неблагоприятных факторов, кто-то уверен, что все к тому шло (неслучайно классик политологии Макс Вебер называл наши Основные законы 1906 года "квази-Конституцией" и предупреждал, что их противоречия готовят новые беды). Но как ни думай, уроки из тех событий хотелось бы вынести.

— Мы, по крайней мере, должны понять, что российская ментальность имеет свойство выхолащивать парламентаризм,— считает Игорь Яковенко, профессор РГГУ.— Современная Госдума тоже фактически перестала быть собой с 2003-2005 годов, и здесь есть повод для тревог. Тем не менее, я не сторонник обреченности: да, мы пока освоили парламентаризм с формальной стороны, но постепенно освоим и содержание. Этот муляжный характер народного представительства должен пройти — все-таки каждый новый исторический цикл стадиально продвигает нас вперед.

А может, и делает немного мудрее.