Максим Киселев: кризис по определению вызывает страх, и критичность падает

Какие шоки, с вашей точки зрения, испытывает сейчас наше общество, как на них реагируют граждане?

— Если под шоками подразумевать те события в общественной, экономической и политической жизни, которые явно стали для людей стрессом, то это, безусловно, экономический кризис и события на Украине, со всей сопутствующей пропагандой. На людей свалилась война. Война, лично затрагивающая многие семьи, людей, у которых есть родственники на Украине,— это безусловный шок. Если говорить о психологическом способе измерения реакции на эти шоки, индивидуально оценить уровень тревоги, я априори с большой уверенностью могу сказать, что у многих людей он будет выше, чем год назад. Экономические кризисы 1998 или 2009 года люди не воспринимали так, как нынешний. Не было такого психологического стресса.

Но и год, и полгода назад социологи фиксировали резкий рост оптимизма. Получается, реакция на стресс в виде близкой войны была сильно смягчена?

— C моей точки зрения, этот оптимизм носит защитный характер. Вам, наверное, знакомо понятие "гиперкомпенсация" — когда что-то недостающее восполняется чем-то избыточным. Не просто компенсируется отсутствие причин для оптимизма, а компенсируется с избытком. Это подсознательный процесс. Чтобы жить в усложняющихся обстоятельствах и объективно во все более неблагоприятной среде, люди, которые не уезжают и не выводят капиталы, не меняют самих обстоятельств — они должны изменить свое отношение к ним.

Так работает наша психика: она нас оберегает, включаются механизмы, которые должны нас адаптировать. Например, замещение: почему мы должны затянуть пояса? Оказывается, ради того, чтобы Россия была великой страной. Люди подсознательно замещают одно явление другим.

Мне казалось, что вначале, после присоединения Крыма, оптимизм, наоборот, был лидирующей эмоцией. Ситуация в экономике не была настолько тяжелой.

— Здесь надо смотреть, по отношению к чему происходит компенсация. Мне кажется, восторг по поводу Крыма связан с попаданием на поле национальной идентичности, которой людям не хватало на протяжении стольких лет. "Мы россияне", "наша держава — великая", "мы восстанавливаем историческую справедливость" — весь спектр этих рациональных суждений на полуосознанном уровне накладывался на сомнения: великая ли держава Россия, в какой стране мы живем.

Для людей это понятие позитивной социальной идентичности чрезвычайно важно, для них очень важно ассоциироваться с какой-то большой общностью. Для разных людей эта общность может быть разной. "Я в самой крутой банде состою",— тоже источник позитивной идентичности. Но в более общем смысле для человека важно гордиться страной и ассоциировать себя с большой общностью страны. Крым ответил именно этому. Вот откуда такая эйфория после присоединения, такая немыслимая поддержка, такой высокий рейтинг Путина.

Выходит, потребность в позитивной идентичности попала в резонанс с тем, что доносила пропаганда. А есть еще какие-то факторы, которые сказались на ее восприятии?

— Помимо потребности в позитивной социальной идентичности пропаганда использует и другие мощные драйверы. Например, жалость и сострадание. Когда нам раз за разом показывают зверства украинской армии по отношению к мирному населению в самопровозглашенных республиках, нам как бы говорят: мы все люди, посмотрите, что там делают, давайте будем сострадать. Это очень сильный фактор — то, что людям нужно чувствовать себя хорошими. Они почувствуют себя хорошими, если смогут проявить это сострадание.

И еще один момент — естественный и сильнейший, без которого в принципе невозможна пропаганда,— это идея внешнего врага. Обязательно должен быть определен тот, кто виноват. И сейчас у нас, понятное дело, виноваты не только Порошенко или Яценюк, те, кто рулит на Украине,— нет, они себя ведут так плохо потому, что есть более сильный внешний враг — это американцы.

Чем сильнее внешний враг, чем сильнее сконструирован в пропаганде его образ, тем более убедительным будет все остальное. Противостоять слабому врагу неинтересно. Это не мотивирует. А противостоять сильному, такому как США, первая экономика мира,— это уже совсем другая история.

Конфликт с внешним миром усиливает проблемы в экономике. А в чем выгоды такой самоизоляции?

— В изоляции естественно увеличивается возможность интеграции внутреннего сообщества. Если мы хотим поддерживать на высоком уровне принятие власти — это становится одним из мотивов. С одной стороны.

С другой стороны, в изолированности есть еще один аспект: как мне кажется, в восприятии людей не мы самоизолируемся, а нас изолируют. Таким образом, возникает некая victim's identity, то есть мы становимся жертвами чужих целенаправленных усилий. И как ни странно, такая самоидентификация жертвы — это тоже возможность для людей позитивно самоидентифицироваться.

И еще один интересный момент связан с таким понятием, как локус контроля,— на кого человек возлагает ответственность за то, что с ним в жизни происходит. Если на себя самого, это так называемый внутренний локус контроля. Человек говорит: "Мои успехи, мои неудачи, это от меня зависит". А человек с внешним локусом контроля говорит: "Я-то стараюсь, но что я могу сделать в таких обстоятельствах? У нас есть враги..." У нас сейчас вся страна руководствуется почти исключительно внешним локусом контроля. К сожалению, в российской историко-культурной традиции внешний локус контроля преобладает. И православие как религия — оно о внешнем локусе контроля, а не о внутреннем, в категорической противоположности протестантизму.

То есть население перемещает фокус внимания куда-то вовне, что в кризис более выгодно.

— Ситуация кризиса для этого максимально выгодна. Потому что в кризис у людей естественным образом снижается критическое видение — они же боятся. Кризис по определению вызывает страх, и критичность падает. Это выгодно для политиков, которые хотят ввести более жесткие регламенты и законы или оправдать экономические трудности.

А можно ли сделать население другим?

— Я не считаю, что надо сделать население другим. Но можно было бы сделать так, чтобы люди более осмысленно относились к ситуации. Я рискую впасть в некое прожектерство, но объективный анализ, доступный большому количеству людей через средства массовой информации вместо пропаганды,— это одна из тех вещей, которые могли бы изменить положение в лучшую сторону. И, я думаю, на это работали бы любые шаги по восстановлению публичной политики и реанимации институтов гражданского общества. Потому что именно в этом случае локус контроля меняется с внешнего на внутренний. "Если мы сформировали местное самоуправление в своей деревне и никто нам не ставит какого-нибудь председателя — мы отвечаем за то, кого мы выберем и каким образом будем управляться". Сколько нужно поколений, я не могу сказать, но, может быть, в течение одного-двух поколений какие-то правильные вещи могли бы начинать формироваться.

А у поколения родившихся после распада СССР те же проблемы? Или они как-то отличаются?

— Здесь я располагаю не данными социологических исследований, а личными наблюдениями, результатами дискуссий со студентами в Сколтехе, в РАНХиГС, в молодежных аудиториях, где мне приходится выступать, работая в инновационной среде. Это не очень репрезентативная группа, но и не маленькая.

Я бы сказал, что если предшествующее поколение скорее было склонно к корпоративной идентификации и находило источник позитива в ассоциации со своей работой, со своей организацией (со своим городом и страной — это уже тяжелее, но тем не менее), то у молодых людей более индивидуалистский взгляд на жизнь. Начинает приходить, если хотите, та самая протестантская концепция индивидуального успеха либо успеха очень маленькой команды — семьи, партнеров по бизнесу.

Эти люди очень сильно ориентированы на мотив собственной ответственности за свои достижения. Они четко знают, что государство их не защитит, что полагаться можно только на себя самого и иногда, может быть, на свою семью.

Вот это то, что вижу я. Хотя, еще раз говорю, мой взгляд обращен на продвинутые, активные слои молодежи.

Такой молодежью теперь пугают: я уже в газетах встречала высказывания, что с инноваций как раз и начинаются майданы и "цветные революции"...

— Ну, Майдан просто стал страшилкой. Люди, о которых я говорю, сосредоточены на своем индивидуальном успехе и в значительной степени аполитичны. Они считают, что сделать свои изобретения, добиться личного успеха могут вне зависимости от того, что происходит в политическом пространстве. Более того, они в некотором смысле все глобалисты. Я не могу сказать, что они не думают о России и о том, чтобы здесь было хорошо, но горизонты их суждений значительно шире. Часто это поборники концепта открытых инноваций. Мне кажется, что они в принципе не склонны к таким... майдановским действиям. В моем понимании, на майдан выходят по большей части люди, которые лишены других смыслов, они фрустрированы в работе, в учебе, в семье. А молодые люди в знакомой мне инновационной среде, безусловно, предпочтут эволюционный путь развития.

А здесь они смогут самореализоваться?

— Я бы сказал, что для нас самый большой страновой риск заключается в том, что они будут самореализовываться где-то очень далеко от России. Если здесь не начнутся изменения, которые позволят людям с наибольшим потенциалом вменяемо строить свою жизнь и вкладываться в развитие своих сообществ, риск оттока этих людей будет возрастать.

Мы сейчас договоримся до того, что границы закроем...

— Нет. Если закрыть границы, это абсолютно ничего не даст. Людям будет просто труднее покидать страну, но и мотивация у них при этом будет гораздо выше.

Что вы, как специалист по кризисным коммуникациям, посоветовали бы сейчас власти?

— Власть моих советов, боюсь, не примет. Во-первых, власти нужно максимально открыто и безоценочно выдавать информацию о своей деятельности. Хотя, став безоценочной, она подвергнет себя огромному риску, потому что люди, вероятно, захотят ее заменить, если будут складывать оценки сами, а не под влиянием пропаганды.

Следующий совет, который я мог бы дать власти,— быть максимально направленной на обратную связь. Колоссальная проблема сейчас в том, что власть оторвана от реальности, хотя запустить механизм получения обратной связи совершенно нетрудно. Попробуйте получать эту обратную связь.

Не знаю, может ли это квалифицироваться как совет, но еще одна колоссальная проблема в том, что власть у нас не несет реальной ответственности за принимаемые решения. Если бы она вдруг стала ответственной — что могло бы быть лучше?

Какие будут антикризисные советы бизнесу?

— В кризисные времена люди, принимающие решения в бизнесе, часто акцентируют установку на выживание. "Давайте мы сделаем все, чтобы выжить",— с моей точки зрения, не самая правильная установка. Правильная — увидеть в кризисе как можно больше возможностей. И помнить, что кризис не навсегда. Кризис — временное состояние, и относиться к нему нужно именно как к временному.

В кризис очень важными становятся внутрикорпоративные коммуникации, чтобы, проводя непопулярные решения, сокращая персонал ради сохранения бизнеса, не демотивировать тех, кто остается, и не сделать навсегда врагами тех, кто уходит. Главный ресурс любого бизнеса — люди. Потерять хорошую команду, которая создает ценности, это значит потерять все.

Людям в кризис будет сложно найти новую работу. Страх потерять работу — чем не мотивация?

— Страх потери работы в кризис, безусловно, усиливается. Но возможности страха очень ограничены, потому что страхом можно добиться от людей только четкого выполнения должностных инструкций. Страхом нельзя добиться вовлеченности, задействования творческого потенциала. На это работают совершенно другие механизмы. А конкурентное преимущество в современную эпоху дает только задействование креативности, инновационности. Человек не побежит делать что-то новое от страха. Никогда.

А что делать гражданину?

Главное, понимать, что кризис не фатален. Не уходить в жалость к себе. Понятно, что можно потерять работу. Для многих это оказывается такой травмой, после которой человек и встать не может. И в основном подвержены такому стрессу люди с очень серьезными компетенциями. Стоит подумать, в каких еще форматах эту компетенцию использовать. Работал бухгалтером на какую-то компанию — так работай на себя, будь бухгалтером для большого количества маленьких бизнесов.

Чтобы противостоять стрессу, который рождается кризисом, нужно не забывать о том, что у тебя самого есть твои компетенции, твои конкурентные преимущества, которые ты не обязательно воплощаешь в формате "работа на кого-то". Нечего бояться. Чем рискует человек, если он пытается запустить свое? Ничем, только своим временем и ресурсами, которые вкладывает,— но это не фатальные риски. Существуют тысячи бизнесов — почему бы не попробовать? Не надо бояться делать какой-то новый шаг и брать на себя ответственность за это решение.