«Я сгорел на своей "Погорельщине"»
Cуд над Николаем Клюевым
В феврале 1934 года поэт Николай Клюев был арестован по обвинению в "составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений" и выслан сначала в Нарымский край, а потом — после заступничества Горького — в город Томск. Самыми контрреволюционными из произведений крестьянского поэта, в стихах которого предельная мистичность соединялась с предельной же реалистичностью (Александр Блок считал стихи Клюева редким примером стихов о России, увиденной по-настоящему, а не из окна поезда) и, по мнению многих, наиболее ярко проявилась знаменитая формула "крестьянство есть христианство", называли поэму "Погорельщина" и стихотворный цикл "Разруха". В "Погорельщине" был усмотрен памфлет на коллективизацию, "Разруха" же впрямую осуждает (вернее, оплакивает) раскулачивание. При этом многие (в том числе литературовед Михаил Бахтин) считали, что главной причиной ареста Клюева стала его открытая и даже отстаиваемая гомосексуальность.
5 июня 1937 года Николай Клюев был вновь арестован в городе Томске и в конце октября расстрелян на Каштачной горе. Его тело вместе с телами других расстрелянных было сброшено в овраг
20 февраля 1934 года
5 марта 1934 года
15 февраля 1934 года
Каковы ваши взгляды на советскую действительность и ваше отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти?
Мои взгляды на советскую действительность и мое отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти определяются моими реакционными религиозно-философскими воззрениями.
Происходя из старинного старообрядческого рода, идущего по линии матери от протопопа Аввакума, я воспитан на древнерусской культуре Корсуня, Киева и Новгорода и впитал в себя любовь к древней, допетровской Руси, певцом которой я являюсь.
Осуществляемое при диктатуре пролетариата строительство социализма в СССР окончательно разрушило мою мечту о Древней Руси. Отсюда мое враждебное отношение к политике Компартии и Советской власти <...>. Практические мероприятия, осуществляющие эту политику, я рассматриваю как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью.
Какое выражение находят ваши взгляды в вашей литературной деятельности?
Мои взгляды нашли исчерпывающее выражение в моем творчестве <...>. Мой взгляд, что Октябрьская революция повергла страну в пучину страданий и бедствий, <...> я выразил в стихотворении "Есть демоны чумы, проказы и холеры...".
Я считаю, что политика индустриализации разрушает основу и красоту русской народной жизни, причем это разрушение сопровождается страданиями и гибелью миллионов русских людей.<...> Более отчетливо и конкретно я выразил эту мысль в стихотворении о Беломорско-Балтийском канале:
"То беломорский смерть-канал, // Его Акимушка копал, // С Ветлуги Пров да тетка Фекла.// Великороссия промокла // Под красным ливнем до костей // И слезы скрыла от людей, // От глаз чужих в глухие топи <...> Россия! Лучше б в курной саже, // <...> Чем крови шлюз и вошьи гати // От Арарата до Поморья".
Окончательно рушит основы и красоту той русской народной жизни, певцом которой я был, проводимая Коммунистической партией коллективизация. Я воспринимаю коллективизацию с мистическим ужасом, как бесовское наваждение <...> Мой взгляд на коллективизацию, как на процесс, разрушающий русскую деревню и гибельный для русского народа, я выразил в своей поэме "Погорельщина", в которой картины людоедства я заканчиваю следующими стихами:
"Так погибал Великий Сиг // Заставкою из древних книг, // Где Стратилатом на коне, // Душа России, вся в огне, // Летит по граду, чьи врата // Под знаком чаши и креста".
Кому вы читали и кому давали на прочтение цитируемые здесь ваши произведения?
Поэму "Погорельщина" я читал главным образом литераторам, артистам, художникам. Обычно это бывало на квартирах моих знакомых, в кругу приглашенных ими гостей.
12 июня 1934 года
Я сгорел на своей "Погорельщине", как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. <...> Я сослан в Нарым, в поселок Колпашев, на верную и мучительную смерть. Она, дырявая и свирепая, стоит уже за моими плечами. Четыре месяца тюрьмы и этапов, только по отрывному календарю скоро проходящих и легких, обглодали меня до костей <...>.
Глубоко раскаиваясь, сквозь кровавые слезы осознания нелепости своих умозрений, невыносимо страдая своей отверженностью от общей жизни страны, ее юной культуры и искусства, я от чистого сердца заявляю ВЦИКомитету следующее:
"Признаю и преклоняюсь перед Советовластием как единственной формой государственного устроения, оправданной историей и прогрессом человечества!"
"Признаю и преклоняюсь перед партией, всеми ее директивами и бессмертными трудами!"
"Чту и воспеваю Великого Вождя мирового пролетариата товарища Сталина!"
Обязуюсь и клянусь все силы своего существа и таланта отдать делу социализма.
Прошу помилования. <...>
Справедливость, милосердие и русская поэзия будут ВЦИК благодарны.
Двадцать пять лет я был в первых рядах русской литературы. Неимоверным трудом, из дремучей поморской избы вышел, как говорится, в люди. Мое искусство породило целую школу в нашей стране. Я переведен на многие иностранные языки, положен на музыку самыми глубокими композиторами. Покойный академик Сакулин назвал меня народным златоцветом, Брюсов писал, что он изумлен и ослеплен моей поэзией. Ленин посылал мне привет как преданнейшему и певучему собрату, Горький помогал мне в материальной нужде, ценя меня как художника.
28 мая 1937 года
Будучи враждебно настроен к существующему строю, находясь в ссылке в г. Томске, Клюев Николай Алексеевич продолжает писать стихи контрреволюционного характера. <...> Установлено, что некоторую часть своих контрреволюционных произведений Клюев переотправил за границу и из г. Томска через соответствующих лиц, имеющих связи с представителями иностранных государств.
В целях пресечения дальнейшей контрреволюционной деятельности, Клюев Н. А. подлежит аресту и привлечению к ответственности по ст. 58-2-10-11 УК РСФСР.
Клюева Николая Алексеевича РАССТРЕЛЯТЬ. Лично принадлежащее ему имущество конфисковать.
Постановление о расстреле Клюева Николая Алексеевича приведено в исполнение 23-25/Х мес. 1937 г. в "__" час.
30 сентября 1959 года
В 1932 г. мне сообщают, что Н. А. Клюев стоит на паперти церкви, куда часто ездят иностранцы, и просит милостыню: "Подайте, Христа ради, русскому поэту Николаю Клюеву" — и иностранцы, конечно, кладут ему в руку деньги.
Я вызвал Н. А. Клюева к себе в "Известия". <...> Открывается дверь. Входит среднего роста человек. Одет бедно. Пиджачок потертый, рубашка, подпоясанная ремешком, штаны потертые, сапоги русские. <...> Стоит, сложив руки, около дверей. Дальше не двигается.
— Вот, сподобил Господь Бог повидаться с вами, Иван Михайлович, сподобил Господь Бог! Уж и хорошо у вас, люленьки-ляля, уж очень хорошо! Как в раю, как в раю! <...>
Я говорю:
— Так вот, либо мы будем говорить как взрослые люди, либо я совсем не буду с вами разговаривать.
— Хорошо, будем говорить как взрослые люди. <...>
— Николай Алексеевич, почему вы пошли на паперть?
— Есть нечего.
— У вас в вашей келье иконы Рублева есть?
— Есть.
— А оригинальная Библия XVII века есть?
— Есть.
— Так вот, если вы продадите хоть одну вещь в музей, то два-три года можете прожить не нуждаясь. Значит, на паперть заставила идти вас не нужда, а кое-что другое, этим другим является ненависть к большевикам. Вы с нами хотите бороться, мы бороться умеем и в борьбе беспощадны.
— Я не хочу бороться, я хочу работать, но мне надо есть, нужно одеваться.
— Ну что ж. Хорошо. Вызываю секретаря.
Дайте Николаю Алексеевичу карточку академического пайка и 5 тыс. рублей денег. Академический паек был тогда в Москве самый лучший. У меня было в моем распоряжении для поддержки литературных работников и интеллигенции до 600 таких пайков. Меня не ограничивали ни распределением этих пайков, ни расходами денег. И. В. Сталин постоянно журил меня за то, что я жадничаю, что мало поддерживаю старую интеллигенцию. <...>
Однажды получаю от Н. А. Клюева поэму. И вот сижу дома, завтракаю.<...> Читаю эту поэму и ничего не могу понять. Это любовный гимн, но предмет любви — не девушка, а мальчик. Ничего не понимаю и отбрасываю поэму в сторону.
<...> Приезжает Н. А. Клюев, является ко мне.
— Получили поэму?
— <...> Эту мерзость мы не пустим в литературу. Пишите нормальные стихи, тогда будем печатать. Если хотите нормально работать, мы дадим вам такую возможность.
— Не напечатаете поэму, писать не буду.
— Итак, вы встаете на путь борьбы? Тогда разговор будет короток. В Москве вы не останетесь. <...>
Я позвонил Ягоде и попросил убрать Н. А. Клюева из Москвы в 24 часа. Он меня спросил:
— Арестовать?
— Нет, просто выслать из Москвы.
После этого я информировал И. В. Сталина о своем распоряжении, и он его санкционировал.
Так Н. А. Клюев был выслан из Москвы, но работы по разложению литературной молодежи не оставил, и уже за эту свою деятельность он был арестован.