 |
— Александр Иванович, в интервью газете "Коммерсантъ" вы сказали, что очень рады за Живило. Но вам-то не обидно?
— Обидно. Но обидно за что? В первую очередь за несовершенство наших законов. У нас нет права на защиту. Мои адвокаты лишены возможности собирать доказательства моей невиновности. Прокуратура ведет следствие нецивилизованными, мягко говоря, методами. Допускает утечку информации. Следствие выделило моему брату своего адвоката — и она публично заявляет, что "Виктор во всем признался". Что это за адвокат, который обвиняет своего клиента? Мои заслуги перед страной известны, но верят не мне, а этому Никанорову (новосибирский криминальный "авторитет", который дал УФСБ показания о том, что брат Александра Тихонова Виктор предложил ему за $200 тыс. убрать губернатора.— Ъ). Почему прокуратура обманывала моих родных? Почему следователи позволяли себе говорить мне "ты"? Угрожали "помазать лоб зеленкой"? Это только малая толика тех вопросов, которые я хотел бы задать. Но ответов пока нет.
— Вы как-то заявили, что считаете себя заложником чьей-то финансовой игры. Сегодня вы остаетесь при своем мнении?
— Безусловно. Весь этот беспредел, творимый со мной, имел только одну цель: во что бы то ни стало сломать меня, заставить дать нужные кому-то ложные показания. С первых дней поступило предложение подписать чистый лист на Живило. "А текст,— говорят,— мы сами напишем". Я устоял, и, возможно, это на некоторое время их озадачило. Но вот в Новосибирске я вышел из туберкулезной больницы, приехало телевидение. Местное. Посадили меня к себе в машину, а на заднем сиденье какой-то "фрукт" оказался. Как он туда попал — не понимаю. И вот он протягивает мне лист бумаги: "Александр Иванович, я ваш давний поклонник, не откажите в автографе". Я механически взял ручку, и вдруг он продолжает: "Вы только пониже распишитесь — вот здесь, в самом низу". А пошел ты, говорю... Его как ветром сдуло. Начальник РУБОП Новосибирской области Юрий Прощелыкин, оказывается, больше года прослушивал все мои телефоны. Больше года — вас это не удивляет? То есть еще задолго до покушения на Тулеева. Они знали обо мне все: и что с женой поругался, и что на подчиненного наорал. Я же нормальный русский мужик, вы поймите: и в семье ссоры бывают, и работниками порой недоволен, и по матушке могу выразиться. А они все это записывали. Мне просто не по себе становится, когда подумаю, что моя личная жизнь рассматривалась посторонними людьми под микроскопом. Причем меня не только слушали. "Наружка", иначе говоря, наружное наблюдение — и это было. По пятам ходили.
— Представители прокуратуры сообщили журналистам, что в качестве доказательства по вашему делу фигурирует какая-то видеокассета. Вы знаете, что на ней?
— Понятия не имею. Поймите, нам никаких доказательств не предъявляли.
— Досталось вам, как говорится, по всей форме...
— Да, и "они" посчитали меня слабой личностью, на которую стоит чуть-чуть надавить, и "чистосердечное признание" готово. Знаете, что больше всего выводило следователей из себя? То, что я улыбался. Этого мне просто не могли простить.
— А почему ваш брат давал против вас показания?
— Виктор... Я не осуждаю его, он сейчас совсем больной человек, в тюрьме брат практически ослеп.
— В каком состоянии находится ваше дело сейчас?
— Его обещали закрыть через месяц, потом — через два месяца. Так что я уже и не знаю, когда весь этот ужас закончится. Я уже не могу обо всем этом думать: все мои мысли лишь о здоровье, о том, чтобы меня, наконец, вылечили. И, конечно, о работе. Все-таки я слишком люблю свою страну, чтобы ожесточиться и уйти только в свои проблемы. Кстати сказать, не могу не отметить, что народ у нас замечательный. От меня никто не отвернулся, хотя в последнее время принято считать, что в беде человек остается один. Нет. Мне в тюрьму вся страна писала. Письма, открытки, рисунки даже из детского дома... Хочу всех поблагодарить, всех. Знаете, те, кто это дело затеял, наверное, забыли, что в спорте против меня воевало более 20 стран, и мы побеждали. А здесь тоже устоим.