Поэзия последней секунды

В издательстве "Новое литературное обозрение" вышла третья, самая большая книга стихов замечательного новосибирского писателя и поэта Виктора Iванiва. На прошлой неделе тридцатисемилетний Iванiв покончил с собой. Это, впрочем, не повод воспринимать "Дом грузчика" как книгу-завещание. Не в большей степени, чем любой другой его сборник, рассказ, повесть. Все, что он писал,— некоторым образом крайняя литература, хроники катастрофы, долгие годы обживаемой, заклятой тысячей заклинаний, и оттого — будто бы — вновь и вновь откладываемой.

Iванiв — один из самых интересных в современной литературе последователей обэриутского письма. Письма, понимаемого не как сумма приемов или банализированный "абсурдизм", скорее — как катастрофическое состояние языка, когда у слов нет времени, нет сил означать то, к чему они привыкли. Когда язык оказывается единственным оружием, но управление им почти невозможно, и в поисках спасительной соломинки говорящий хватается за те слова, имена, ритмы, приемы, которые оказываются под рукой в эту — всякий раз последнюю — секунду. И между высоким модернизмом, детской считалочкой, тяжелой советской поэзией, вошедшими в кровь песнями сибирского панка нет никакой разницы. Момент выбора теряет значение, тонет в лихорадке письма.

Еще точнее так: слова, имена, ритмы, стили отказываются означать то, к чему привыкли, принимают здесь свои новые хрупкие, ненадежные роли из солидарности к говорящему, в качестве жеста поддержки поэту в его невозможном положении. Литература жертвует собой.

Несмотря на все аллюзийные игры, смещения и смешения дискурсов, руинирование знакомых историй, Iванiв — что угодно, но не постмодернист. Двигатель его поэзии — не недоверие, напротив — фантастическое доверие к словам, к литературе, уничтожительный роман с ними. Книга "Дом грузчика" — свидетельство этой панической любви.

Виктор Iванiв. Дом грузчика. М.: НЛО, 2015

...И когда гибкая фигурка гуттаперчевого танцора
Опрокинется и пристукнет вас кивком из купе,
И из самолетика двухместного мира мельхиора
Поскользнется на снежной крупе,
И пошлет такой приветик нам — летайте аэрофлотом!
Делайте как знаете, а я вас ставлю в ничто,
Нас которых назовете кипяченых сухофруктов живоглотами,
Которые умирают во взгляде на него,
И тех, которые, окоченелые как холодная земля,
Лежат и подняться не смогут, не смогут, не смогут больше,
За которых даже сказать не смогут ты или я,
И даже камерунские черные кладбищенские футбольщики —
Разровняйте зеленую поляну земли, и за тех, кто погибли,
Бейте в кость и рвите, вырывайте убивающую яму пустоты,
Выньте ее из земли, дети, никогда не читавшие Библии,
Выньте яму из земли! Выньте ее из земли!
Не плыла чтобы больше толп голова, уставив в землю гляделки,
Чтоб бессильной рукой горсточку не несла, боясь донести,
И в отдельную комнатку смерть вбейте, вы, земледельцы и земледелки,
Закопайте ее во Христе, закопайте ее во Христе.

***

Солнце треснуло говорят
Солнце треснуло напополам
И окно которое отворят
И окно глядит в зеркала
И из трещины как ладонь
Вырос огненный мак как кровь
И оттуда повеял солнечный сон
И накинул на нас свой покров
Словно мебель двигают ты убит
Уезжает далеко комнаты дно
И висит во сне на игле и спит
Невесомое солнечное пятно
Темнота в глазах и в затылке затык
Словно лоси и кони глаза бегут
Проливным дождем навек позабыть
Беркут вспыхивает там и тут
Помавай огнем простыни скатай
Пелена на то как медуза жжет
Чтобы далеко узнавать места
Все назад обернется и все пройдет
Ничего вокруг скошены луга
Молнии сон караулит плющ
И с небес уже сброшены берега
Чтоб поднять со дна неведомый ключ
Потому была голова пуста
Прибыла вода половина дня
Братьев разняла и ушла луна
Древоточцем невидимого креста