«С тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться»

В 1936 году состоялась знаменитая дискуссия в Союзе советских писателей, посвященная борьбе с формализмом в литературе. Главным объектом обличений на ней довольно неожиданно стал не очень заметный прозаик Леонид Добычин, недавно перебравшийся после долгих попыток в Ленинград из Брянска. Добычин, как считают многие, был выбран, чтобы оградить от нападок более значимых авторов — Алексея Толстого, Константина Федина, Михаила Зощенко,— как компромиссная жертва. За год до того Добычин выпустил свой первый роман "Город Эн", неожиданно оптимистично заканчивающийся для автора столь пессимистических рассказов,— во многом роман-обещание и один из самых гениальных текстов русской прозы XX века. Тогда, впрочем, этого никто особенно не понимал. Вскоре после заседания он пропал без вести — как считается, покончил с собой.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Передовица газеты "Литературный Ленинград", 27 марта 1936 год

Вчера вечером Коля Степанов сообщил мне по телефону, что ему только что позвонил Лозинский и объявил, что вычеркивает из сделанной Колей Степановым рецензии <...> на "Город Эн" все похвальные места, так как имеется постановление бюро секции критиков эту книжку только ругать. Рецензия, по словам Коли Степанова, была составлена очень осторожно, и похвалы были очень умеренные и косвенные, так как К. С. приблизительно предвидел, где будут зимовать раки. <...>

Очень прошу Вас поговорить с московскими людьми, которых Вы увидите, и выяснить, действительно ли следует в этом отношении осенить себя крестным знамением, как выразился в 1861 году митрополит Филарет, и призвать благословение божие на свой свободный труд, залог своего личного благосостояния и блага общественного,— или возможны какие-нибудь вариации.

Статья "Сумбур вместо музыки", помещенная в ЦО "Правда" от 28 января, получила тотчас же широкий резонанс в литературной среде. <...> В статье сформулирована положительная программа для всех отрядов советского искусства. Она заключается в установке на "простоту, реализм, понятность образа, естественность звучания слова", на искусство общедоступное, способное захватывать массы.

У Добычина нет последователей. Но у Добычина есть защитники. И еще неизвестно, что опаснее: "последователи", которые довели бы добычинскую манеру до абсурда, или "защитники", которые смазывают, по существу, вопрос о реакционном характере его творчества. <...> Правильно было бы сказать об этой книге: сборник литературных трюков. Но надо добавить: трюков, которые откровенно противопоставлены методу реалистического искусства.

Дискуссия приняла явно неправильное направление.

Наряду с уклонением от активного участия в дискуссии "вождей формализма", внимание выступавших сосредотачивалось на второстепенных фигурах, таких, как, например, на писателе Добычине. После того как Добин уже дал в своем вступительном слове резкую критику книжки Добычина "Город Эн", литературовед Берковский (формалист) направил на Добычина же всю остроту своего выступления. <...>

В кулуарных разговорах этот момент был встречен иронически и квалифицировался как "атака на ветряные мельницы". <...>

Таким образом, Добычин был превращен в центральную фигуру первого тура дискуссии. <...>

26.3 с. г. в кругах работников Гослитиздата распространился слух, что "О. Форш выразила свое опасение, что Добычин после такой резкой критики может покончить самоубийством, так как он находится в состоянии сильного расстройства".

Ряд писателей в частных беседах продолжают высказываться за формализм, выражают опасения за свои книги и берут под защиту подвергшегося резкой критике писателя Добычина. <...>

Подвергшийся критике в дискуссии писатель Добычин высказывал намерение уехать из Ленинграда в связи с тем, что он потерял надежду <...>.

27.III с. г. Добычин Л. И., сохраняя внешнее спокойствие, обратившись к н/источнику "Морскому", заявил последнему, что он "передает ему свою комнату, членский билет Писателей, паспорт — за ненадобностью". На вопрос "Морского" — чем вызвано такое решение — Добычин Л.И. ответил: "Добин на дискуссии меня угробил, объявив классовым врагом, подвел к НКВД". <...>

В беседе с "Морским" 3.III с. г. Добычин говорил: "<...> уеду в Брянск и буду кончать лавочку. Тут я не хочу этого делать, ибо доставлю удовольствие любопытным <...>".

Перед уходом из квартиры 28.III c. г. Добычин сказал "Морскому", что "револьвера у него нет и он попробует покончить с собой более примитивным способом". Через уголовный розыск приняты меры к установлению местонахождения Добычина Л. И.

По поводу исчезновения из Ленинграда писателя Л. И. Добычина дополнительно установлено, что писатель Н. Чуковский получил 28 марта письмо от Добычина, в котором последний просил получить гонорар за его статьи в "Красной нови", раздать долги, а остаток перевести родственникам в Брянск. В письме Добычин просит в Брянск ему не писать, так как он уезжает в другое место.

1 апреля в адрес Правления Союза Писателей поступило письмо матери Добычина Л.И., в котором она пишет, что "не знает, чем объяснить пересылку ей сыном вещей, вплоть до карманных часов, и просит сообщить, что с ним случилось". Для обсуждения данного вопроса собрались — Федин К. А., Козаков М. Э., Чуковский Н. К.— но ничего не решили. Принятые меры по установлению адреса Добычина в Луге пока результатов не дали. Розыски продолжаются.

Недоумение собрания вызвало выступление Л. Добычина. Он сказал несколько маловразумительных слов о прискорбии, с которым он слышит утверждение, что его книгу считают идейно враждебной. Вот и все, что мог сказать Добычин в ответ на политическую оценку его книги, в ответ на суровую критику "Города Эн", формалистическая сущность которой была на собрании доказана.

Почему никто — и я в том числе — не выступил в защиту Добычина, объяснить легко и в то же время трудно. Конечно, трусили — ведь за подобными выступлениями сразу же выступало понятие "группа", и начинало попахивать находившимся в двух шагах Большим домом. <...>

После прений слово было предоставлено Добычину. Он прошел через зал, невысокий, в своем лучшем костюме, сосредоточенный, но ничуть не испуганный. На кафедре он сперва помолчал, а потом, ломая скрещенные пальцы, произнес тихим, глухим голосом:

— К сожалению, с тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться.

И, спустившись по ступенькам, снова прошел через зал и исчез.

На следующий день я позвонил ему <...> я осторожно спросил, почему он ограничился одной фразой.

— Потому что я маленького роста и свет ударил мне прямо в глаза,— ответил он с раздражением. <...>

Он хрипло засмеялся, когда я с возмущением сказал что-то о Добине и Берковском, и саркастически заметил:

— Они были совершенно правы.

Мы простились спокойно. Мне и в голову не пришло, что я в последний раз услышал его голос. <...>

Мне кажется, что Добычин покончил с собой с целью самоутверждения. Он был высокого мнения о себе. "Город Эн" он считал произведением европейского значения — и однажды в разговоре со мной даже признался в этом, что было совсем на него не похоже.

Его самоубийство похоже на японское "харакири", когда униженный вспарывает себе живот мечом, если нет другой возможности сохранить свою честь. Он убил себя, чтобы доказать, что презирает виновников своего позора: "Ах, вы так? Вот же вам!.." <...> если бы он хотя бы позволил себе "унизиться" до вполне откровенного разговора с друзьями, ему, может быть, удалось бы не преувеличить до такой степени размеры случившегося с ним несчастья. И он не мог себе представить, как скоро будет забыт его шаг.