Власть всегда интересовалась настроениями подданных. Искусство перлюстрации в России зародилось в петровские времена. Можно только пожалеть чиновников "черных кабинетов", где вскрывалась корреспонденция,— уж очень много ухищрений требовалось. Сейчас, как мы знаем, следить за настроениями подданных гораздо проще*
Фото: Getty Images/Fotobank
К началу XX века в империи на постоянной основе существовало восемь официальных секретных перлюстрационных пунктов — в Санкт-Петербурге, Москве, Варшаве, Казани, Киеве, Одессе, Тифлисе и Харькове.
Как отбирались письма для вскрытия? Согласно секретным правилам, ни при каких условиях нельзя было вскрывать письма трех человек в Российской империи: государя императора, министра внутренних дел, начальника III Отделения, а после его упразднения — директора Департамента полиции. Корреспонденция всех остальных могла быть прочитана. Иногда новый министр внутренних дел мог обнаружить в кабинете предшественника копии своих собственных писем предыдущих лет. Р.В. Швейер, работавший в петербургском "черном кабинете" с 1890 года, на допросе 6 ноября 1929 года вспоминал: "Читались письма преимущественно высокопоставленных лиц, интеллигенции (студенты, адвокаты, профессора, члены Думы) и по специальным поручениям Департамента полиции... читались письма ко всем министрам, членам Государственного совета и одно время читались письма бывшего в то время наследником престола Николая II к [М.Ф.] Кшесинской и обратно, губернаторам и вице-губернаторам".
О вреде интеллигентного почерка
Вся перлюстрация делилась на "алфавит" и случайную выборку. При случайном отборе опытные почтовые работники обращали внимание на объем письма, почерк, адрес корреспондента и отправителя. Особый интерес вызывали письма, направленные в центры зарубежной революционной эмиграции (Женеву, Цюрих, Льеж, Париж, Прагу и т.п.), адресованные до востребования, надписанные так называемым интеллигентным почерком или на пишущей машинке. Существовало понятие "нюха", приобретаемого годами практики. Почтовые чиновники Киевской конторы показывали в 1917 году, что старший цензор К.Ф. Зиверт требовал доставлять ему письма, адресованные "их высокопревосходительствам" и "превосходительствам".
"Алфавит" означал список лиц, чья корреспонденция подлежала обязательному просмотру. В разные годы он насчитывал от 300 до 1 тысячи фамилий и адресов. В него входили деятели революционных, либеральных, монархических партий, редакторы газет и общественные деятели, депутаты Государственной думы, члены Государственного совета, придворные и т.д.
С одной стороны, решение о включении в "алфавит" того или иного лица могло быть продиктовано его активной общественной или политической деятельностью. Например, 11 апреля 1882 года директор ДП (департамента полиции) В.К. Плеве распорядился установить "особое наблюдение за корреспонденцией личного состава" редакции журнала "Русская мысль". 10 декабря 1882 года было предложено сделать то же самое относительно переписки известного революционера-народника П.Г. Заичневского. Иногда включение в "алфавит" было результатом просьбы того или иного ведомства.
Особая ситуация на протяжении ряда лет была в Петербурге. Здесь отобранные письма сосредотачивались в экспедиции международной корреспонденции. Рядом с ней находилась небольшая комната, куда несколько раз в день в определенное время приходил дежурный по "черному кабинету". В капитальную стену, разделявшую эти помещения, был встроен особый шкаф. Он открывался при помощи специального железного "кнута", расположенного у самого пола и выходившего в оба помещения. В условленное время шкаф открывался с обеих сторон. В одну половину клали письма, передаваемые для перлюстрации, в другую — корреспонденцию, уже обработанную в цензуре.
Сам "черный кабинет" в столице располагался в главном здании Санкт-Петербургского почтамта, который начал функционировать в сентябре 1785 года. Здесь в начале XX века на третьем этаже официально находилась цензура иностранных газет и журналов. В 1894 году А.Д. Фомин обратился со служебными записками к начальнику Главного управления почт и телеграфов Н.А. Безаку и руководителю Санкт-Петербургского почтамта Н.Р. Чернявскому. Он просил предоставить цензуре за счет газетной экспедиции "хотя бы одну светлую и поместительную комнату". Однако далеко не всех удобств удавалось добиться от хозяйственников. Распорядительная экспедиция почтамта уведомила 5 мая 1907 года цензуру иностранных газет и журналов, что "в указанной комнате <...> по техническим соображениям нельзя поставить умывальника с трубою для спуска грязной воды; если умывальник с ведром удовлетворит потребностям цензуры и не будет подмачиваться пол и потолок нижележащей Экспедиции, то такой умывальник может быть поставлен". Пришлось вместо водопровода соглашаться на умывальник с ведром.
Помещение цензуры делилось на две части. В первой половине, из шести комнат, прихожей и кухни, занимались цензурой иностранных газет и журналов. Отсюда можно было войти в кабинет главного цензора. За его спиной имелся встроенный в стену большой шкаф казенного типа. Это и был замаскированный проход в секретную часть цензуры. Другой вход в секретную половину был возможен через кухню, где также имелся в стене подобный шкаф и постоянно дежурили несколько доверенных сторожей. Сами чиновники цензуры иностранных газет и журналов названия "черный кабинет" не употребляли, заменяя его выражением "другая половина". В начале XX века каждый день в официальных "черных кабинетах" вскрывалось от 100 до 500 писем при почтамтах Варшавы, Киева, Москвы, Одессы, Харькова, Тифлиса и от 2 тысяч до 3 тысяч писем в Петербурге. Поступившую корреспонденцию надо было вскрыть, прочитать, при необходимости сделать выписки (так называемый меморандум), сфотографировать, проявить скрытый "химический" текст, расшифровать (если текст был зашифрован), снова вложить в конверт, заклеить и вернуть на почтамт для дальнейшего следования по назначению.
Специалисты по вскрытию
Разделение обязанностей определялось квалификацией. Например, Роберт Швейер и барон Федор Тизенгаузен специализировались на вскрытии и заклейке конвертов. Тизенгаузен и Е.К. Самусьев осуществляли обработку дипломатической почты: вскрытие и замену печатей, фотографирование. Принимали участие в этом и другие чиновники, например О.К. Вейсман, который выполнял и обязанности казначея. Как отмечал Ф.Г. Тизенгаузен, "при наличии неясностей в том или ином письме содержание письма, искание скрытого смысла, отдельных выражений проходило через <...> других, рядом работавших цензоров". В среднем один человек читал в день около 250 писем.
Уже в годы советской власти начальник отдела политконтроля ОГПУ И.З. Сурта 12 декабря 1924 года докладывал Ф.Э. Дзержинскому, что "полная обработка писем доведена до 250 штук в день на одного человека".
Сама техника вскрытия корреспонденции также претерпевала изменения. В конце XIX — начале XX века конверты вскрывались особыми косточками, отпаривались паром, отмачивались в ванночках. В частности, небольшим костяным ножичком подрезывался удобный для вскрытия клапан письма. Затем под клапан конверта цензор вводил тонкую круглую отполированную палочку размером с вязальную спицу, расщепленную примерно до половины, разрезом захватывал письмо, наматывал его на палочку и извлекал из конверта, не оставляя после себя каких-либо видимых повреждений. К 1908 году два важных изобретения в технике перлюстрации сделал Владимир Иванович Кривош.
Во-первых, он предложил новый способ вскрытия писем — с помощью специального аппарата наподобие электрического чайника. Теперь цензор в левой руке держал конверт несколько секунд над струей пара, а в правой — тонкую иглу с деревянной ручкой или металлическую спицу, которой осторожно отгибал клапаны. Иногда конверт накрывали смоченной промокательной бумагой и клали под пресс. С письма, представлявшего интерес, снималась копия на пишущей машинке или из него делалась выписка. Если подпись была неразборчива, то ее переводили на кальку и прикладывали к копии письма. Для последующей заклейки конвертов имелись специальные кисточки.
О том, что для вскрытия конвертов паром использовали примус и специальные кастрюли, говорил на допросе в ноябре 1929 года бывший сторож петербургского "черного кабинета" Н.У. Спадар.
Кстати, поссорившись с непосредственным начальством и будучи вынужден уйти со службы в конце 1911 года, тот же Кривош летом 1913 года поучал одну из своих знакомых, сотрудницу библиотеки Зимнего дворца А.А. Ханыкову: "Письма заделывайте покрепче. <...> Приклейте синдетиконом бумажки под клапаны конверта внутри, а снаружи на конверте черным карандашом напишите свой адрес на карманах клапанов, от пара карандаш посинеет, можно скорее избегнуть вскрытия письма". Это письмо было перлюстрировано, а данная выписка стала дополнительной уликой против Кривоша, которого подозревали в передаче сведений о перлюстрации в прессу.
Но пока Кривош служил, он рационализировал также технику изготовления состава для печатей, которые наносились особенно часто на дипломатическую почту. Все тот же барон Ф.Г. Тизенгаузен, считавшийся лучшим специалистом по вскрытию дипломатической почты, вспоминал на допросе, что "до 1908 года при манипуляциях с подделками печатей практиковался состав серебряной амальгамы, а после по предложению Кривоша была введена медная амальгама, которая была и удобнее, и дешевле". За эти новации в 1908 году Кривош получил орден Св. Владимира 4-й степени. При этом он умудрился снять и сохранить у себя фотокопию с подлинника доклада о своем награждении.
Большинство писем после вскрытия задерживалось в "черном кабинете" не более двух часов. В среднем на 100 вскрытых конвертов делалась одна выписка. Просмотренные письма после всех манипуляций заклеивались, в одном из уголков или на ребре ставился условный знак — точка (так называемая мушка). Собранные за день выписки, обычно семь-восемь (по другим сведениям — от трех до двадцати), немедленно отправляли с курьером на квартиру министра внутренних дел. В среднем министру внутренних дел ежедневно направлялось 20-25 выписок и лишь иногда более 40.
Последний царский министр внутренних дел А.Д. Протопопов говорил на допросе, что ему ежедневно представляли шесть-семь писем, редко 10-15. Письма с "химическим" текстом или с шифром фотографировались либо отправлялись в Особый отдел Департамента полиции.
Для проявления писем со скрытыми знаками был организован специальный кабинет, где после прочтения "вновь восстанавливался химический текст". Регистрация "химических" писем была более подробной. Именные карточки составлялись на автора письма, получателя, на все имена и фамилии, упоминаемые в тексте. Однако так подробно расписывались только письма революционных деятелей. Попадая в ДП, революционная корреспонденция не только оседала в архивах. Сама перлюстрация нередко была лишь началом розыскной работы. Зачастую письменный текст был написан симпатическими чернилами или содержал шифр. Если же текст содержал шифр, то письмо поступало к специалистам-криптографам из Департамента полиции. В начале XX века наибольшей известностью в качестве такого специалиста пользовался Иван Александрович Зыбин. Вот как писал о нем директор ДП в конце 1915 — начале 1916 года К.Д. Кафафов: "Это был в полном смысле маг и чародей. Он возвращал письма после вскрытия в таком виде, что решительно никто не мог бы догадаться, что они были вскрыты. <...> Не было шифра, которого он не мог бы прочесть".
Министр внутренних дел часть выписок "представлял на обозрение царя и царицы". Государю он вручал выписки лично или посылал со всеподданнейшим докладом. Александре Федоровне отдавал лично или передавал через А.А. Вырубову. Много выписок посылалось дворцовому коменданту В.Н. Воейкову. Если верить Протопопову, Николай II "не любил перлюстрации... и ею почти не интересовался", зато государыня "просила сообщать ей выписки, касавшиеся Распутина".
Перлюстрационные пункты в начале ХХ века трудились на несколько ведомств одновременно. Первое место в этом ряду занимал Департамент полиции МВД. Но также получателями информации были министерства иностранных дел, военное и морское, их больше всего интересовала дипломатическая корреспонденция. Из Военного министерства для вскрытия дипломатических баулов и пакетов были присланы копии ключей.
С важных документов делались фотографические снимки. Один из старейших (с 1887 года) сотрудников петербургского "черного кабинета" Л.Х. Гамберг показал на допросе 18 декабря 1929 года, что частенько по вечерам в "черный кабинет" заходил небезызвестный М.С. Комиссаров и присутствовал при вскрытии мешков с дипломатической почтой. Он же доставлял перлюстраторам пломбы и щипцы для запечатывания таких мешков.
Кривош, настаивавший в мемуарах на том, что "никогда в мире "черный кабинет" не работал так чисто, как в России, и... особенно... в Петрограде", признавал, что "с дипломатической корреспонденцией, вследствие спешки и связанной с ней нервности работы, часто происходили такие курьезы, благодаря которым провал угрожал всему делу перлюстрации". Был эпизод, когда чиновник, производивший перлюстрацию, уронил в дипломатический баул золотую запонку с монограммой, не заметив этого. Почта была вновь запечатана поддельными печатями и отправлена по назначению. Каковы же были удивление чиновника и его радость, когда через некоторое время, опять вскрыв этот баул, следовавший в обратном направлении, он обнаружил свою запонку в целости и сохранности! Возможно, получатели корреспонденции решили, что запонку потерял один из дипломатов, отправлявший почту
В другой раз чтецы перепутали вложения двух конвертов, отправив в Нидерландское посольство бумаги на испанском языке из Министерства иностранных дел в Мадриде. По словам Кривоша, "все это приписывалось австрийскому или германскому "черным кабинетам", через каковые страны корреспонденция шла транзитом и "черные кабинеты" которых в дипломатических сферах пользовались неважной репутацией из-за небрежности работы, оставлявшей на письмах довольно грубые следы вскрытия".