Жест художника
Брюс Науман в Fondation Cartier
В Фонде современного искусства Cartier проходит выставка Брюса Наумана — одного из самых влиятельных американских художников XX века. Выставка небольшая, всего семь работ, но в них — весь Науман. Не поддающийся никаким классификациям интеллектуал-одиночка. Художник, который едва ли не первым начал использовать свое тело в качестве художественного объекта. Это он вывел законы видеоарта, сделал неоновые надписи искусством, музыку и звуки — его невидимой формой, а перформанс — главным жанром на многие годы вперед. Если бы современных художников обязали ставить ссылки, то Брюс Науман точно оказался бы сегодня самым цитируемым.
Он родился в Форт-Уэйне, штат Индиана, 6 декабря 1941 года, ровно за день до атаки на Перл-Харбор. В детстве увлекался моделированием самолетов, играл на гитаре и пианино. Любил джаз и Бартока, тогда как отец желал слышать в его исполнении Бетховена. В Висконсинском университете изучал математику и физику, в Калифорнийском — классическое искусство. Зачитывался Набоковым и Витгенштейном. Писал маслом пейзажи и абстракции, но с художниками общаться не любил и ни к одному из течений так и не примкнул, хотя критики пытались определить его то в минималисты, то в концептуалисты.
Распрощавшись с традиционной живописью и скульптурой, в начале 1960-х Науман начал экспериментировать с фото, видео, звуком — всем, что поддается воспроизведению. Признание пришло сразу, после появления одной из первых работ — "Автопортрета в виде фонтана". На фотографии юноша представляет себя в виде этакого тритона, изрыгающего изо рта струю воды. Дружеский плевок в сторону классической скульптуры и дюшановского реди-мейда. По Науману, искусство не требует дополнительных материалов — можно обойтись без бронзы, глины и предлагаемых обстоятельств. Каждый жест художника — и есть искусство.
Науман — человек непубличный и нетщеславный. Будь его воля, он не выходил бы из своей мастерской в Нью-Мексико, где живет уже много лет. В оборот его взял матерый нью-йоркский галерист Лео Кастелли (без него судьбы Джаспера Джонсона, Энди Уорхола и Роберта Раушенберга могли сложиться совсем по-другому). А в начале 70-х LACMA и Whitney подготовили совместную персональную выставку Наумана, после которой в очередь за ним выстроились мировые музейные гранды.
Несмотря на плотный выставочный график, всевозможные премии и признание критиков, Науман долгое время оставался художником, далеким от массового зрителя. Своего первого "Золотого льва" на Венецианской биеннале в 1999 году он получил сразу "за вклад в искусство". И только потом, десять лет спустя, был награжден в Венеции за лучший павильон США.
Важной вехой в карьере Наумана стал также проект "Raw Material" (2005), сделанный по заказу Tate Modern. Турбинный зал, переживший не один арт-эксперимент, на этот раз остался нетронутым. Его пустое пространство художник заполнил звуками. Свою "невидимую скульптуру" Науман построил из нарезки старых аудиозаписей из своей коллекции — обрывков диалогов, лекций, фильмов, проповедей и еще бог знает чего. Так некогда цельные произведения, лишенные первоначального смысла, стали сырьем для чего-то нового. Реакция была неоднозначной: одни спасались бегством от навязчивого шума, другие внимали с почтением. Для Наумана хорошо и то и другое. Потому что главное для него — физическое восприятие, эмоциональное воздействие на зрителя. В этом смысле выставка в Фонде Cartier — стопроцентное попадание. Она затягивает, интригует, раздражает, удивляет. С ней хочется спорить и соглашаться.
Выставка начинается еще на улице. Два гигантских светодиодных экрана видны через стеклянные стены здания-аквариума Жана Нувеля на другой стороне бульвара Распай. На экранах — остро заточенные с обеих сторон и соединенные нос к носу желтые карандаши пытаются удержаться на весу, на фоне этих безуспешных попыток левитации по столу уверенно вышагивают кошачьи лапы. Это "Lift/Mr. Rogers" (2013) — недавняя работа Наумана, в которой собрано все самое для него главное. Эксперименты с пространством, игра с ощущениями напряженности и равновесия, захламленная мастерская и даже Мистер Роджерс — любимый арт-объект художника. Следующая работа — звуковая. Она называется "For children" (2015) и состоит всего из двух слов — "для детей", которые повторяются на английском и французском языках в пустом зале. Отправной точкой стала одноименная партитура Белы Бартока, которая попалась Науману несколько лет назад. Серия фортепианных этюдов была написана специально для маленьких детских рук. Это и заинтересовало Наумана: рука как главный инструмент — и пианиста, и художника. После медитативного сеанса с видом на цветущий сад Фонда Cartier (кстати, в саду спрятана еще одна звуковая работа — "For beginners", 2010) зрителей ждет эмоциональная встряска. На нижнем этаже находится одна из самых известных видеоинсталляций Наумана — "Anthro/Socio (Rinde Facing Camera)" (1991). В черном зале установлены экраны. На них в разные стороны крутится агрессивная лысая голова актера Ринде Экерта и навязчиво, на одной ноте ревет: "Накорми меня, съешь меня, антропология, / помоги мне, рань меня, социология, / накорми меня, помоги мне, съешь меня". Испытание не для слабонервных. Но Науман считает, что только в такой радикальной форме можно говорить о фрустрациях и психических расстройствах современного человека. Расположенная рядом скульптура с невинным названием "Карусель" (Carousel (Stainless steel version), 1988) оптимизма не добавляет. Детский аттракцион художник превратил в виселицу: скрипучий механизм везет по кругу подвешенных животных медленно и плавно — точно так, чтобы эта жуткая сцена еще долго не выходила у вас из головы. Под финал выставки заготовлена видеоинсталляция "Untitled" (1970/2009). Науман придумал ее для биеннале в Токио в 1970 году, затем в 2009 году переработал и дополнил для Венеции. На видео, которое синхронно проецируется на стену и на пол, узнается циферблат, в роли стрелок выступают профессиональные танцоры. Лежа на полу и не отпуская рук друг друга, им нужно переворачиваться так, чтобы нога совпадала с отметками на циферблате. Но с каждым пройденным кругом, а видео длится тридцать минут, сохранять строгость хореографического рисунка становится все сложнее. Время отнимает силы у тела, но не у произведений Наумана: художник его давно опередил.