 |
Первым о существовании документа под названием "План мероприятий Российский академии наук по воспрепятствованию нанесения ущерба Российский Федерации в сфере международного экономического и научно-технического сотрудничества" 30 мая сообщил депутат Госдумы Сергей Ковалев. Выступая на "Эхе Москвы", он заявил, что в его распоряжении оказалась директива РАН, согласно которой ученые обязаны отчитываться о своих контактах с иностранцами и публикациях за рубежом. "В некотором смысле это элементы железного занавеса",— сказал Ковалев.
Известный финансист Джордж Сорос, находившийся в тот момент в России, был, по его словам, шокирован, когда услышал о существовании такого документа. Но вице-премьер Валентина Матвиенко (г-н Сорос поделился с ней своей тревогой на встрече 31 мая) успокоила финансиста: "Я не допускаю мысли, что может выйти такое распоряжение". И высказала предположение, что г-н Ковалев пользовался недостоверными источниками.
Недостоверные источники оказались у г-жи Матвиенко. Еще 30 мая некие анонимные, но вполне достоверные источники в Академии наук сообщили, что правозащитник "раздул кадило вокруг рутинной служебной бумаги". А несколько позже стал известен и автор этой бумаги. Им оказался вовсе не штатный сотрудник ФСБ, а ученый секретарь Академии наук, академик Николай Платэ.
Документ ("Власть" приводит его в сокращении) требует от директоров научно-исследовательских институтов как с открытой, так и с закрытой тематикой исследований проанализировать все международные соглашения институтов на предмет возможных утечек гостайны, контролировать выезд за границу своих сотрудников, своевременно требовать с них отчеты о поездках и внимательно читать на предмет разглашения гостайны статьи своих сотрудников, подготовленные для печати за рубежом.
В отдельных научно-исследовательских институтах директива была тут же принята к исполнению: заведующим лабораториями и руководителям групп было предложено к 1 июня представить информацию о наличии международных контрактов, информировать иностранные отделы обо всех визитах в институт иностранцев, сообщать обо всех заявках на международные гранты и так далее.
Однако многие российские ученые оказались не слишком встревожены появлением этой бумаги. Они утверждают, что ждать возвращения советской системы не стоит. Одним таким планом ее не возродишь.
При советской власти выезд ученого за границу был возможен лишь раз в год и только по линии Академии наук. Академия наук СССР имела договоры о сотрудничестве с академиями почти всех стран мира. Соглашение с академией наук США например, предусматривало обмен 50-60 специалистами в год. За отъезжающего туда платила советская сторона, за приезжающего сюда — американская.
Чтобы выехать, нужно было пройти жесткую систему отбора. Первыми отбирали американцы. Они посылали приглашения на имя директора советского НИИ. Он отбирал из числа приглашенных, тех, кого хотел послать сам. Затем писал заявку на имя соответствующего вице-президента академии наук, прилагая к списку избранных характеристики партбюро (беспартийных выпускали в редчайших случаях). Вице-президент, в свою очередь, отправлял заявку в иностранный отдел академии.
Сидевшие там сотрудники КГБ тщательно проверяли досье кандидатов, на предмет родственников за границей, друзей антисоветчиков и просто банальной пьянки и составляли свой список. А дальше с ним происходила довольно интересная вещь. Список отправлялся в точно такой же отдел в академии наук США. Сидевшие там сотрудники ЦРУ еще раз проверяли список (на этот раз на предмет возможных связей со своими друзьями из иностранного отдела академии наук СССР). Подозрительных вычеркивали и отправляли список обратно. Вся процедура занимала 3-4 месяца.
Потом будущие командировочные писали программы своего визита. В нее включался список экспериментов или исследований, которые ученый хотел бы провести, и список институтов, выставок, конференций и прочих научных заведений, которые он хотел бы посетить. Программу по точно тому же каналу передавали американцам, которые ее корректировали, в основном сокращая список институтов, интересующих любопытных русских.
Лишь после этого счастливый командировочный получал в инотделе паспорт с уже проставленной визой. Перед отъездом, его могли вызвать в иностранный отдел, где некто, не представляясь, но очень вежливо и корректно, просил привести какие-нибудь каталоги выставок, или журналы, или куда-нибудь, неподалеку от будущего места работы, невзначай заглянуть. Многие отказывались, мотивируя это слишком большим риском для своей репутации."Специалисты" относились к отказам с пониманием: постоянно действующий канал обмена информацией был важнее сиюминутного интереса. Ведь вернувшись обратно, командировочный все равно писал отчет, в котором подробно описывалось, какой научной работой занимался командировочный, какие научные работы заокеанских друзей прочел, на каких семинарах и конференциях побывал, что там услышал и что ему показалось наиболее интересным. Вместе с отчетом командировочный сдавал в инотдел свой загранпаспорт. Вновь он мог получить его только перед следующей поездкой.
Отчет внимательно читали. И если что-нибудь интересовало, снова вызывали с иностранный отдел и точно так же, не представляясь, но очень вежливо просили рассказать о чем-нибудь поподробнее.
Как ни странно, советским ученым было выгодно писать отчеты. Обычно, если сотрудников органов интересовала некая новая тема занятий заокеанских друзей, то ассигнования на ее разработку доставались именно тому, кто о ней своевременно доложил. Таким образом, именно сотрудники КГБ зачастую принимали решения чьи работы и насколько профинансировать.
Приезжающие в СССР американцы проходили точно такой же порядок согласования и точно так же, как их советские коллеги писали отчеты о поездках. Сотрудники спецслужб обеих стран внимательно следили за своими гостями и старались не допустить с их стороны каких-либо отклонений от намеченной заранее программы. Обе стороны пользовались академическим обменом в своих интересах — показывали то, что хотели и старались скрыть все остальное.
Статьи же научных сотрудников и на Западе, и в СССР перед публикацией не то что в иностранной, но и в отечественной научной печати читал директор института и писал аннотацию, в которой указывал ценность работы, а также возможные объемы ее публикации. Именно эта аннотация, если тематика работы не была закрытой, и служили для органов руководством к действию. Работы по закрытой тематике, разумеется не публиковались вовсе.
Как объяснил мне директор института теоретической и экспериментальной биофизики РАН академик Генрих Иваницкий, такая система просуществовала до 1993 года. Потом ее отменили. По крайней мере, де-факто.
Генрих Иваницкий узнал о появлении "Плана мероприятий..." от меня, но нисколько не удивился:
— Такие бумаги появляются регулярно, их никто не исполняет, потому что сделать это просто невозможно.
Дело в том, что сейчас ученый может выехать за рубеж двумя способами. Во-первых, по личному приглашению. В этом случае его занятия за рубежом никого не интересуют. Большинство подчиненных господина Иваницкого, по его словам, ездят именно так. Никаких отчетов не пишут и никому не сдают:
— Заставить сотрудника института написать отчет о такой поездке невозможно, потому что нет никаких инструментов давления. Разве что если ученый занимается закрытой тематикой, его могут отказаться выпустить из страны, как носителя гостайны. Но в моем институте таких тем просто нет. Поэтому дурак будет тот, кто попытается надавить на моих сотрудников. Его просто пошлют подальше.
К тому же паспорта ученые получают не в иностранном отделе, а в местных ОВиРах, и сдавать никому не обязаны.
Во втором случае, когда научный сотрудник едет по линии академического обмена (все еще существующего), например на международную конференцию, он все-таки обязан писать отчет. Только не в инотдел, а уже директору института. Форма отчета точно такая же, как и раньше. Только теперь его обсуждают не сотрудники органов, а научный совет института. И деньги на заинтересовавшую научный совет тему институт просит чаще всего не у государства, а у того же фонда Сороса, например.
То же самое заявил мне директор еще одного академического НИИ, только закрытого, попросивший не называть его имени, поскольку "коллеги могут не понять". По его словам, практически все сотрудники его института имеют допуск к государственной тайне и при этом постоянно ездят за границу, не предоставляя никому никаких отчетов. Первое время после того, как для ученых открылись границы, сотрудники особого отдела института требовали от научных сотрудников института сдать паспорта. Но те это требование игнорировали.
— Я по прежнему читаю подготовленные статьи своих сотрудников, — сказал мне "закрытый" директор, — но только тогда, когда они хотят знать мое мнение. Во многих случаях статьи публикуются без всякого моего участия. А что касается контроля за иностранцами, то наши им и так не расскажут о том, что сами могут запатентовать, а потом выгодно продавать. А академик Платэ — обыкновенный академический чиновник. Эту бумагу он написал лишь для того, чтобы продемонстрировать видимость бурной деятельности. Он сам прекрасно понимает, что исполнять эту бумагу никто не будет. Я вот ее даже не получил еще, а уже знаю, что напишу в ответе: провел анализ контактов, усилил контроль, разработал организационные мероприятия. На деле засекретить работу ученых сейчас просто невозможно. Потому что они живут только на западные гранты и, чтобы их получать, должны там печататься, ездить туда и принимать иностранцев здесь. Если все это запретить, наши ученые просто вымрут или уедут навсегда. И в ФСБ это хорошо понимают — там таких бумаг, как академик Платэ, не пишут. А если пишут, то сначала внимательно слушают нас.
Автор скандальной бумаги — Николай Платэ — отказался отвечать на вопросы "Власти". Его помощник Игорь Миловидов объяснил, что академик вообще не дает комментариев до 13 июня — до ближайшего заседания президиума Академии наук. Мне не удалось выяснить, назначено ли на этот день разбирательство по поводу "утечки информации", но говорят, что ученому секретарю РАН уже указали на чрезмерное служебное рвение.
ГЛЕБ ЦЕЙТЛИН
 |
|