«Моя манера писать есть манера рабья»
Ссылка Михаила Салтыкова-Щедрина
28 апреля (10 мая) 1848 года 22-летний чиновник Михаил Салтыков был выслан в Вятку за публикацию двух повестей — "Противоречия" и "Запутанное дело". Профилактическая мера в виде ссылки с сохранением чина и места на государственной службе считалась проявлением монаршей милости, однако надежды Салтыкова на скорейшее возвращение в Петербург не оправдались. Несмотря на множество прошений, вернуться в столицу он смог только через семь лет, после смерти Николая I. Его дальнейшая чиновничья карьера развивалась вполне успешно: в конце 1850-х — начале 1860-х годов Салтыков служил, в частности, сначала тверским, а потом рязанским вице-губернатором. Однако на путь исправления писатель и журналист, публиковавшийся под псевдонимом "Н. Щедрин", так и не встал, о чем свидетельствуют многочисленные цензурные претензии к нему как к автору и редактору "Современника", "Отечественных записок" и других журналов. Высшей точки эти претензии достигли в апреле 1884 года, когда издаваемый Салтыковым-Щедриным журнал "Отечественные записки" был закрыт за то, что "проповедовал теории, находившиеся в противоречии с основными началами государственного и общественного строя".
Из отношения военного министра кн. Чернышева главноуправляющему III отделением гр. А. Ф. Орлову
27 апреля 1848 года
Поступивший из Императорского Александровского лицея в 1844 году в канцелярию военного министерства и служащий в оной помощником секретаря титулярный советник Салтыков, в противность существующих узаконений, позволил себе помещать в периодических изданиях литературные свои произведения без дозволения и ведома начальства, в том числе и две повести под заглавием «Противоречие» и «Запутанное дело». По рассмотрении оказалось, что как самое содержание, так и все изложение сих повестей обнаруживают вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие. По всеподданнейшему докладу моему, Государь Император, снисходя к молодости Салтыкова, Высочайше повелеть соизволил уволить его от службы по канцелярии военного министерства и немедленно отправить на служение тем же чином в Вятку, передав особому надзору тамошнего начальника губернии, с тем чтобы губернатор о направлении его образа мыслей и поведении постоянно доносил Государю Императору. <…> Салтыков 26 сего апреля отослан к с.-петербургскому коменданту для содержания на гауптвахте, впредь до отправления его из С.-Петербурга.
…и немедленно отправить…
Из прошения Михаила Салтыкова начальнику канцелярии военного министерства генерал-адъютанту Н. Н. Анненкову
28 апреля 1848 года
Если Государю Императору угодно было взыскать меня Своею немилостью, мне не остается ничего более, как принять с должным смирением наказание, меня постигшее. Я могу только будущею моею жизнью доказать, сколь велико мое рвение к престолу и отечеству. Об одном осмеливаюсь просить ваше превосходительство — о том, дабы за сутки до отправления моего на место нового назначения позволено было мне отлучиться с гауптвахты на честное слово, как для прощания с родственниками, так и для устройства своих сборов в столь дальний путь и на неопределенное время.
…без дозволения и ведома начальства…
Из письма П. Плетнева Я. Гроту
27 марта 1848 года
Вчера был у меня кн. Вяземский. Он указал мне в No 3 «Отечественных записок» 1848 г. на повесть «Запутанное дело». Теперь я читаю ее. Не могу надивиться глупости цензоров, пропускающих подобные сочинения <…>. Тут ничего больше не доказывается, как необходимость гильотины для всех богатых и знатных.
…по рассмотрении оказалось …
Из «Журнала Комитета, Высочайше учрежденного для рассмотрения действий цензуры периодических изданий»
29 марта 1848 года
В «Отечественных записках» <…> в книжке марта месяца сего года напечатана повесть под заглавием: «Запутанное дело». Содержание повести следующее. Молодой провинциал Мичулин приезжает в Петербург искать места на службе или в купеческой конторе Он везде встречает неудачи; средства его истощаются и, наконец, он умирает от горя, нищеты, а главное — от следующей постоянной мысли: «Да что же я, в самом деле, такое? Отчего же на меня именно обрушиваются все несчастья? <…> Ведь хоть этот князь! Вот он и счастлив и весел… отчего же именно он, а не я? отчего бы мне не уродиться князем? <…>». Эта мысль зависти и злобы против всех людей, поставленных в благоприятное положение либо рождением, либо счастьем, постоянно преследует Мичулина наяву. Во сне она обрисовывается сильнее.
…обнаруживают вредный образ мыслей…
Из статьи К. Веселовского «Отголоски старой памяти»
«Русская старина», 1899 год
В один день во второй половине марта (1848 г.) Крылов входит ко мне с таинственным и смущенным видом и передает мне под строжайшим секретом, лишь по долгу дружбы, что он <…> занимается по секретному комитету, назначенному для расследования о вредных направлениях в русской печати, и что в этом комитете заготовляется всеподданнейший доклад, в котором на мою, появившуюся в «Отечественных записках» статью о жилищах рабочего люда в Петербурге указывается как на вредную для общественной безопасности. Нечего говорить, что от этого известия меня как бы варом обдало. <…> Так прошло не помню сколько времени <…>, вдруг Крылов вбегает ко мне с радостным лицом и с благовещим словом: «вы спасены», и тут я узнаю из его рассказов следующее. <…> в заседание комитета является один из членов, кажется, П. И. Дегай, с радостным э в р и к а! э в р и к а! и заявляет, что в том же томе «Отечественных записок», в котором напечатана статья Веселовского, он нашел нечто еще лучшее или худшее — не знаю, как сказать,— а именно повесть под названием «Запутанное дело», подписанную буквами М. С., под которыми скрылся автор ее, Михаил Салтыков. <…> По выслушании этого сообщения члены Комитета нашли, что <…> о повести Салтыкова должно быть внесено в изготовляемый доклад о вредных направлениях журналов. Тогда князь Меньшиков, согласившись с этим, заметил, что нельзя обременять внимание государя мелочами, и предложил исключить из приготовляемого доклада то, что было там сказано о моей статье.
…в Вятку…
Из письма Михаила Салтыкова Аделаиде Салтыковой
8 мая 1848 года
Меня встретили в Вятке с распростертыми объятиями, и я прошу Вас поверить, что окружающие меня здесь не людоеды; они таковы не более чем наполовину и поэтому не смогут съесть меня целиком. Вятские дамы, наоборот, совершенные людоедки, кривые, горбатые, одним словом, самые непривлекательные, и тем не менее мне говорят, что надо стараться им понравиться, потому что здесь, как и повсюду, все делается при посредстве прекрасного пола.
Из письма Михаила Салтыкова Дмитрию Салтыкову
4 апреля 1850 года
А между тем мое положение делается совершенно невыносимым не столько потому, что я сослан в Вятку, сколько потому, что в самой Вятке все обстоятельства так слагаются, что вся жизнь моя постоянная и нестерпимая мука. Неужели, наконец, и два года мучения не могут искупить нелепой и ничтожной повести!
…снисходя к молодости…
Из показаний Михаила Салтыкова по «делу петрашевцев»
24–25 сентября 1849 года
С 1846 г. был у Петрашевского не более двух или трех раз, и что происходило у него на сборищах с того времени, как я перестал посещать их, не знаю и не интересовался никогда узнавать. <…> При сем осмеливаюсь сказать несколько слов о собственном моем положении. <…> Конечно, у меня были заблуждения, но заблуждения эти были скорее результатом юношеского увлечения и неопытности, нежели обдуманным желанием распространять вред <…>
…о направлении его образа мыслей…
Из статьи Николая Добролюбова «Забитые люди»
1861 год
Ни в одном из «Губернских очерков» его не нашли мы в такой степени живого, до боли сердечной прочувствованного отношения к бедному человечеству, как в его «Запутанном деле», напечатанном 12 лет тому назад. Видно, что тогда были другие годы, другие силы, другие идеалы. То было направление живое и действенное, направление истинно гуманическое, не сбитое и не расслабленное разными юридическими и экономическими сентенциями <...> и, если бы продолжалось это направление, оно, без сомнения, было бы плодотворнее всех, за ним последовавших.
… особому надзору…
Из очерка Михаила Салтыкова-Щедрина «Первое августа»
1879 год год
Моя манера писать есть манера рабья. Она состоит в том, что писатель, берясь за перо, не столько озабочен предметом предстоящей работы, сколько обдумыванием способов проведения его в среду читателей. Еще древний Езоп занимался таким обдумыванием, а за ним и множество других шло по его следам. Эта манера изложения, конечно, не весьма казиста, но она составляет оригинальную черту очень значительной части произведений русского искусства, и я лично тут ровно ни при чем. Иногда, впрочем, она и не безвыгодна, потому что, благодаря ее обязательности, писатель отыскивает такие пояснительные черты и краски, в которых при прямом изложении предмета не было бы надобности, но которые все-таки не без пользы врезываются в памяти читателя. А сверх того, благодаря той же манере, писатель приобретает возможность показывать некоторые перспективы, куда запросто и с развязностью военного человека войти не всегда бывает удобно. Повторяю: это манера несомненно рабья, но при соответственном положении общества вполне естественная, и изобрел ее все-таки не я.
… позволил себе помещать…
Из письма Михаила Салтыкова-Щедрина Павлу Анненкову после закрытия журнала «Отечественные записки»
3 мая 1884 года
Вот какой со мной казус случился. Сидел я, больной, в своем углу и пописывал. Думал, что я на здоровье отечеству пописывал, а выходит, что на погибель. Думал, что я своим лицом действую, а выходит, что я начальником банды был. И все это я делал не с разумением, а по глупости, за что и объявлен публично всероссийским дураком. И Пошехонье теперь думу думает: так вот он каков! Прежде, бывало, живот у меня заболит — с разных сторон телеграммы шлют: живите на радость нам! а нынче — вон, с божьею помощью, какой переворот! — и хоть бы одна либеральная свинья выразила сочувствие! Даже из литераторов — ни один не отозвался.
…пагубное стремление к распространению идей…
Из цензорского доклада Николая Лебедева о сказках Михаила Салтыкова-Щедрина
1887 год
Намерение г. Салтыкова издать некоторые свои сказки отдельными брошюрами, стоящими не дороже трех копеек, а следовательно, для простого народа, более нежели странно. То, что г. Салтыков называет сказками, вовсе не отвечает своему названию; его сказки та же сатира, и сатира едкая, тенденциозная, более или менее направленная против общественного и политического нашего устройства. В них предаются осмеянию не только пороки, но и установленные власти, и высшие сословия, и установившиеся национальные привычки. Сказки эти, появляясь по временам в периодических изданиях, возбуждают постоянно в наблюдающей за прессой власти сомнение в том, не следует ли их воспретить. И такого-то рода произведения г. Салтыков желает пропагандировать между простым, необразованным населением. Не в такой пище нуждается простой народ, нравственность которого и без того не бог знает как устойчива.