В Третьяковке на Крымском валу открылась выставка Виктора Попкова (1932-1974), культового героя художественной интеллигенции брежневских времен. 80 картин и 120 графических произведений из собрания галереи и семьи художника объясняют, за что его любили современники и вряд ли полюбят потомки.
Удушающая атмосфера советского застоя, полная экзистенциальной тоски и отчаянной депрессии, царящая на картинах Попкова, сегодня вряд ли растрогает тех, кто ее никогда не нюхал. Сейчас нелегко проникнуться этими специфически советскими страданиями, этими вымученными аллегориями, этими картонными персонажами. Нельзя сказать, что все это сегодня выглядит фальшью. Страдания были вполне натуральными: до того, как встретить легендарную пулю инкассатора на Тверской, Попков не раз покушался на самоубийство, но поводы к страданиям сегодня кажутся если не смешными, то какими-то несерьезными.
Да, на фоне прочих официальных советских живописцев Попков, может быть, и выглядел искренним и честным, но лишь в дозволенных пределах. Да, стремился к правде жизни, но лимитированной госкомиссией. Характерный случай — история с картиной "Строители Братска" (1961 год), сделавшей художника знаменитым и ставшей одним из манифестов "сурового стиля". Мало кто знает, что образы мужественных героев были откорректированы живописцем — ему пришлось убрать с их рук наколки, выдававшие зэковское прошлое строителей коммунизма.
Впрочем, эта история очень типична. Как и дальнейшая карьера Попкова, к концу 60-х обратившего свой взгляд на русскую деревню, как на своеобразный морально-этический заповедник, не тронутый порчей и фальшью. Попков, как и его литературно-кинематографический близнец Василий Шукшин, вложил свою лепту в идеализацию русской деревни. И своими "Вдовами", исполняющими заунывные народные песни для туристов в кедах, интересующихся северной стариной, и вошедшей в искусствоведческий фольклор монументальной картиной "Хороший человек была бабка Анисья" (1973). Похороны деревенской старушки Попков аранжировал в духе "Погребения графа Ораса" своего любимого Эль Греко, что могло бы быть художественной игрой, если бы не было так чудовищно серьезно и пафосно.
Как довольно тонко заметил на вернисаже замдиректора галереи Ян Брук, "Попков сумел превратить социальное в экзистенциальное". В самом деле, если сегодня и есть что-то пряное в творчестве Попкова, так это его очевидная, как сказали бы психиатры, мортальность, навязчивый страх смерти, особенно чувствующийся в поздних работах. Даже "Влюбленные" у Попкова выглядят как два бездыханных трупа, не говоря уже о картине "Мать и сын", перефразирующей классическую иконографию "Оплакивания", где в роли Христа, накрытого стеганым одеялом, выступает сам художник.
Карандашный автопортрет с характерно напряженной складкой между бровей, датированный 30 марта 1973 года, снабжен следующим текстом: "Нос болит рука болит разум болит страшно всех и самого себя". Скептики скажут, что просто художник много пил, а пьющим свойственны подобные депрессии. Но, как бы то ни было, инкассатор с улицы Горького застрелил художника, спьяну принявшего его машину за такси, но создал для русского искусства новый миф, превратив Попкова из пафосного страдальца в настоящего романтического героя.
МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА
Крымский вал, 10, до сентября.