Ветераны вины

Немцы спорят о войне все 70 лет, что прошли после нее. Спорят не о пересмотре итогов — с этим все ясно с 1945-го. И не о том, кто больше сделал для победы над ними: побежденным странно спорить, кто бил их сильнее. Главная дискуссия — о том, кто же все-таки виноват

Виктор Агаев, Бонн

70 лет назад Гитлер покончил с собой. Но немцы то и дело ощущают себя его заложниками. Все — литераторы, общественные деятели, историки. Даже политики: если Меркель, к примеру, поступает не так, как хотели бы греки, они пририсовывают ей усики Гитлера и требуют заплатить по его счетам, хотя вопрос этот давно решен.

Так кто же виноват в той войне и в том, что немцам ее до сих пор поминают? Фюрер с его бредовыми идеями? СС, гестапо, вермахт? Или невиновных, в принципе, не было, потому что все и каждый были винтиками машины, которая потому и оказалась столь смертоносной, что была немецкой? Одним из первых — еще до войны — это обвинение сформулировал Эрих Мария Ремарк, вынужденный в 1932-м из-за своих антивоенных романов покинуть Германию: "Раньше считалось, что мы — нация поэтов и мыслителей,— написал он тогда.— Я в этом не уверен. Без сомнения, однако, немцы оказались народом убийц и палачей". Те, кто жил в рейхе, по существу спор с классиком вести не могли. Когда же рейх пал, они ссылались на приказы или уверяли, что ничего не знали.

Однако у этого обвинения есть очень серьезный свидетель. Социолог Сол Падовер, гражданин США, выходец из Германии, сотрудник разведслужбы OSS (предшественницы ЦРУ). Этнологом немецкой катастрофы его окрестил литератор Ганс Магнус Энценсбергер, когда прочитал его книгу "Experiment in Germany", вышедшую в 1946-м. На немецком ее издали только один раз и то в 1999-м — как предполагают, по причине шокирующей глубины проникновения в немецкий менталитет.

Этнолог немецкой катастрофы

Книга написана на материале, который Падовер и его сотрудники начали собирать осенью 1944-го для американского генерала Эйзенхауэра. Генерал хотел знать: ждать ли на территории Западной Германии актов саботажа и сопротивления? Остаются ли немцы после поражения фанатичными приверженцами Гитлера и нацизма? Чтобы ответить на этот вопрос, социологи опрашивали представителей всех слоев, профессий, возрастов, взглядов. Поскольку на том этапе в сотрудничестве с нацизмом еще не обвиняли, респонденты отвечали спонтанно и не оправдывались.

Генерала Падовер успокоил через 7 месяцев: немцы страшно боятся русских, боятся восстания подневольных рабочих, но в целом они безвольны, очень жалеют себя, готовы подчиниться диктату победителей и стать демократами, особенно если поймут, что это им выгодно.

Диагноз, по сути, совпал с догадкой Ремарка. Но в 1944-м в записке для OSS Падовер пошел еще дальше: "Слово приказ станет ключевым",— говорит он. "Мы не нашли ни одного нациста,— изумляется социолог.— Все — противники Гитлера, но обвиняют его не в том, что он начал войну, а в том, что не выиграл и не дал им то, что обещал: работу, покой и порядок, господство над миром".

"Почти все знают о преступлениях на Восточном фронте; о жутких условиях, в которых трудились подневольные рабочие; об истреблении евреев. Но эти признания не сопровождаются ни сожалениями, ни раскаянием". Невиновными считают себя даже те, кто наживался на грабеже еврейских магазинов и фирм: они делали это по воле партии, в которую вступали по принуждению.

Завершая работу, социолог констатирует со злой иронией: "Получается, что Гитлер обходился без помощи немцев. Один создал крупнейшую в Европе армию и начал войну. Один оккупировал Европу и Россию, уничтожил 6 миллионов евреев, десятки миллионов русских и поляков, построил 400 концлагерей и при этом следил, чтобы поезда ходили по расписанию". Невзначай Падовер предсказывает основные темы послевоенных немецких дискуссий.

Судите сами. Сегодня 25 процентов в ФРГ и 57 процентов в Австрии считают, что при Гитлере не все было плохо. Он — "сверхчеловек". Такого сейчас не хватает. Заметен и рост интереса к его частной жизни, его генералам и "товарищам по партии".

Тема концлагерей и лагерей смерти, наоборот, могла бы исчезнуть из массового сознания немцев, если бы не было еврейских организаций: 58 процентов немцев считают, что под холокостом пора подвести черту.

Нормализация истории

Сразу после войны американцы насильно возили немцев в лагеря на "экскурсии", повсюду висели фотографии изможденных узников с надписью "Это сделали вы!". Но в литературе этой темы не было. Потому настоящим вызовом послевоенному немецкому обществу, которое хотело все побыстрее забыть, стал роман "Искра жизни". В нем Ремарк безжалостно, детально описывает будни в концлагере, к которому приближаются американские войска. Заключенный, названный "скелет 509", пытается поднять восстание и спасти людей от уничтожения, а комендант пытается изменить свою биографию, чтобы спастись от возмездия. Ремарк задумал роман в 1944-м. Но в 1946-м все переделал, когда узнал, что за три года до этого нацисты в концлагере казнили его сестру. Фактически это была месть.

Ремарк работал над романом пять лет, постоянно что-то переделывая, чтобы обойти табу тогдашней ФРГ. Тем не менее в 1951-м он получает от своего швейцарского издателя письмо: "...мне не хватает мужества... но выпускать "Искру жизни" сейчас (в конце 1951 года.— "О") опасно. На вас и на нас обрушится поток критики, который может привести к бойкоту всех ваших книг и нашего издательства". Через год книгу выпустит немецкий издатель, но, как позже сам он и признается, только ради рекламы.

Критика была единодушной и разгромной. Что может написать автор, не сидевший в лагере? Эмигрант, к тому же гражданин США не имеет морального права обвинять немцев. Это вызов "внутреннему примирению" немецкого народа, непонимание потребности смириться с прошлым и поскорее предать забвению трагические страницы.

О романе "вспомнят" через 10 лет, когда во Франкфурте начнется первый суд над охранниками концлагеря Освенцим (Аушвиц): на суде впервые будет подробно описан механизм массового уничтожения евреев, военнопленных, коммунистов, цыган — всех, кто был неугоден нацистам. Это был первый процесс такого рода, проведенный судом ФРГ в 1963-1965 годах.

С тех пор прошло уж полвека, и сейчас в Люнебурге идет явно один из последних процессов. Судят Оскара Гренинга (93 года), "бухгалтера Освенцима", точнее, кладовщика, который изымал и отправлял в Берлин деньги, обнаруженные у депортированных, и сортировал их вещи. Он не отрицает, что несет определенную моральную ответственность за то, что происходило в лагере. Но подчеркивает: лично он никого не убивал. "Я был лишь маленькой шестеренкой в огромной машине смерти, я не преступник". Кстати, на скамью подсудимых он, по сути, пришел сам, рассказав о себе журналистам с благой целью — чтобы доказать: холокост был.

Но вот вопрос: почему тот же суд не состоялся на полвека раньше? Объяснений несколько, но главное в том, что до 2010-го (год процесса над Иваном Демьянюком, эсэсовцем украинского происхождения, который служил охранником в ряде концлагерей и потом благополучно проживал в США.— "О") наказать можно было только за личные действия, а не за участие в акциях СС или гестапо, признанных в Нюрнберге преступными организациями. Поэтому, например, из 7 тысяч эсэсовцев, служивших в Освенциме в 1940-1945 годах, к суду можно было привлечь лишь тех, чья личная вина была доказана. Иначе пришлось бы отдать под суд сотни тысяч мелких пособников режима.

Понятно ведь: чтобы разбираться в этих делах, нужна была бы какая-то новая юстиция, а в стране довольно долго после войны в этой системе, как и в полиции, работали те, кто начинал свою деятельность при нацистах. Отсюда и выражение, которое в ходу до сих пор: немецкая юстиция (и полиция) слепа на правый глаз — не замечает того, что делают ультраправые, неонацисты.

Впрочем, дело не только в юстиции. Долго "не были готовы" немцы и к чтению другого романа Ремарка "Время жить и время умирать". Издатель настаивал на ряде переделок, что Ремарк отразил в своем дневнике: "Они требуют приукрасить роль вермахта, четко прописанный образ коммуниста превратить в социал-демократа, изъять последние три главы и т.д.", чтобы герой в конце мог сказать: "Вы ведь там не были, все ведь там было не так".

Этот аргумент звучит до сих пор. Так, экс-канцлер ФРГ, социал-демократ Гельмут Шмидт (96 лет), бывший танкист, воевавший под Москвой, на одной из дискуссий уверял, что русских на войне вообще не видел. "В нас стреляли — мы стреляли, они были в деревне — мы стреляли по ней, она сгорала. Это была война". Когда же оппоненты приводят доказательства причастности танкистов к уничтожению мирных жителей, Шмидт говорит, что это было без него.

Время жестов

Реально первый шаг к преодолению прошлого в сознании немцев сделал в 1970 году канцлер ФРГ Вилли Брандт, опустившись на колени перед памятником евреям, уничтоженным в Варшаве. Брандт — первый канцлер, публично покаявшийся в нацистских преступлениях.

Почти 50 процентов немцев тогда сочли его жест излишним. Следующего символического шага пришлось ждать 15 лет — в 1985-м президент ФРГ Рихард фон Ваи?цзеккер впервые назвал день капитуляции не только днем поражения, но и днем освобождения немцев от национал-социалистической тирании.

Это дало толчок масштабному "спору историков". Немного упрощая, можно сказать, что спорили о том, был ли нацизм чем-то беспрецедентным, что требует особого осмысления и преодоления, или это была "просто" война с неизбежными эксцессами. В рамках этой дискуссии шли споры и о причинах клинического антисемитизма Гитлера. Одни уверяли: его истоки — до 1914 года. Другие — что все началось после революций в России и Германии (1917-1918 годов), их инициаторами Гитлер считал евреев, а нацизм — защитной реакцией. Отсюда и требование Гитлера, впервые прозвучавшее в апреле 1941-го: немедленно расстреливать попавших в плен на Восточном фронте комиссаров и евреев. Для Гитлера эти слова были синонимами.

За скобками споров, однако, оставался вопрос: а кто же расстреливал комиссаров, евреев, партизан? "По умолчанию" считалось, что этим занимались СС, СА, СД, гестапо, в то время как солдаты вермахта "честно воевали". Всерьез поколеблена эта точка зрения была лишь в середине 90-х после выхода книги американского историка Даниэля Гольдхагена "Добровольные подручные Гитлера" и открытия фотовыставки "Преступления вермахта".

Гольдхаген отстаивал тезис, что антисемитизм свойствен многим народам, но холокост произошел именно в Германии, поскольку к власти там пришел предельно агрессивный диктатор-антисемит, большинство населения никогда не любило евреев, а государство создало армию, которая оккупировала Европу. На примере обычного полицейского батальона, отправленного на Восток, Гольдхаген доказывал: немцы уничтожали население, прежде всего евреев, не столько по приказу или ради карьеры, а добровольно и по убеждению.

Книга вызвала бурю дискуссий. Они наложились на еще более громкие споры вокруг выставки с жестким названием "Война на уничтожение. Преступления вермахта на территории Восточной Европы в 1941-1944 годах" (она проходила в 1995-1999 годах). Демонстрировались 800 фотографий, запечатлевших массовые захоронения, расстрелы, виселицы, карательные операции. В общей сложности экспозиция побывала почти в 50 городах ФРГ и Австрии. Ее посетило более миллиона человек.

Автор выставки, историк Ханнес Геер, доказывал, что это была не просто война, а небывалая война на уничтожение, расовая война, где с самого начала были запланированы преступления: истребление евреев, угон десятков миллионов на принудительные работы, уничтожение славянских народов.

Геер и его коллеги сознательно обрушали веру немцев в то, что преступления совершались эсэсовцами, а солдаты просто исполняли свой долг. Цена вопроса немалая: поскольку через вермахт прошло подавляющее большинство мужского населения — 19 млн, получается, что в преступлениях замешана большая часть дедов и отцов. Да, Нюрнбергский трибунал не признал вермахт (как организацию) преступной. Но если бы Гитлера поддерживали лишь единицы, война не длилась бы так долго.

Фотографии шокировали однозначностью и документальностью. Но вскоре на Геера посыпались обвинения в клевете: некоторые снимки не имели объяснения: что, где, когда и кем снято. Проблема была в том, что многие снимки сделаны самими солдатами. А они зачастую снимали не свои "деяния", а то, что казалось интересным, обменивались снимками, продавали их, меняли на махорку, передавали в газеты. Немало фото было изъято у убитых и пленных немцев.

Ханнес Геер при подготовке выставки обращался в архивы Министерства обороны СССР и бывшего КГБ. Но ему там отказали. Причина стала понятней, когда польский историк, живущий в ФРГ, и его венгерский коллега установили: на ряде фото с выставки показаны отнюдь не преступления вермахта, а массовые казни, учиненные НКВД перед приходом немцев.

Несмотря на то что этот факт не опровергал значения подавляющей массы снимков, именно он дал повод для обвинений в фальсификации. Выставку пришлось прервать. Были найдены новые кураторы. Два года шла проверка каждой фотографии. В 2001-м открылось "второе издание" выставки, но в 2004-м экспозицию все же окончательно свернули.

Защитники вермахта выходят на улицы

Резонанс, вызванный выставкой, теоретическими спорами не ограничился: он выплеснулся и в многотысячные демонстрации, особо агрессивными были выступления в 1997-м в Мюнхене и в 2002-м в Берлине. Их участники (от бритоголовых юнцов до седых ветеранов) несли лозунги типа: "Честь и слава немецкой армии!", "Защитим солдат вермахта!" вперемешку с призывами поактуальнее, вроде "Иностранцы вон!", "Работу — немцам!".

Угрожали и организаторам выставок. В марте 1999-го в Саарбрюккене в выставочном зале взорвали бомбу, многие экспонаты пострадали, а спустя 12 лет выяснилось: то была одна из первых акций "национал-социалистической подпольной группы" (NSU), которая позже совершила как минимум десяток убийств, несколько взрывов, поджогов, 14 ограблений банков.

О существовании NSU узнали случайно в 2011-м — два бандита покончили с собой, чтобы не попасть в руки полиции. Нашли улики, которые привели к сообщнице. Уже у нее обнаружили массу доказательств существования неонацистского подполья. При этом сама арестованная показания давать отказывается уже три года, хотя дело доведено до суда и было около 200 заседаний.

Следователи и суд могут опираться только на улики и показания случайных свидетелей. Предполагается, что группа состояла из этих трех боевиков 1973-1977 года рождения, но у нее явно было немало пособников в разных частях страны. Иначе не объяснить, как находила группа свои жертвы в разных городах. Странным образом и сейчас гибнут свидетели, готовые давать показания, исчезают улики, архивные документы.

Поразительно, что эта группа возникла на территории бывшей ГДР: неонацистские настроения там вообще сильнее, чем на западе. В целом, по оценкам властей, не менее 15 процентов населения там — сторонники неонацистов, а около 6 тысяч человек объединены в несколько легальных партий, обосновавшихся на востоке.

Гитлер умер, но нацизм жив? 53 процента немцев полагают, что СМИ преувеличивают трагедию войны. С нацизмом не так однозначно, но все чаще можно услышать, что сегодня в Германии, как и в 20-е годы ХХ века, "столько нацизмов, сколько нацистов". Современные крайне правые мечтают о национальном государстве, в котором не будет турок, мусульман, а также евреев, цыган, левых и "неполноценных" — к таковым относят инвалидов, гомосексуалистов, бомжей, панков... Как велика угроза? Оценивая ее, автор книги "Современные нацисты" Торальф Штауд подчеркивает: современные нацисты опасны не тем, что могут стать депутатами. Они опасны тем, что разрушают страну снизу, воздействуя на бедные и необразованные "низы, которые больших политиков мало интересуют". И это, увы, звучит узнаваемо.

Часто спрашивают: а почему немцы, с их-то историческим опытом, не запретят всех этих неонацистов? Как ни парадоксально, и в этом виноват Гитлер. Чтобы не было, как при нем, любую партию в ФРГ может запретить только Конституционный суд. Хотя был прецедент: правительство однажды попыталось было запретить неонацистскую НДПГ, но суд постановил, что доказать ее антиконституционность и опасность для ФРГ невозможно. Причина — в руководстве партии обнаружилось так много стукачей из полиции, что нельзя понять, а существовала ли бы НДПГ в принципе, если бы не было тех, кто выяснял, насколько она опасна...