Симфонизм в табакерке

Фестиваль классическая музыка

Сегодня вечером концертом Валерия Гергиева, Дениса Мацуева и Симфонического оркестра Мариинского театра закрывается I Международный фестиваль Чайковского в Клину, который открылся другим сенсационным экспериментом — выступлением в подмосковном концертном зале на 300 мест Венского филармонического оркестра с Риккардо Мути за дирижерским пультом. О том, как помещаются на миниатюрной клинской сцене симфонические оркестры и что при этом слышно, рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.

Программа I Международного фестиваля Чайковского в Клину, несмотря на то что крепко пристрочена к другим, московским по прописке и европейским по масштабам, событиям, предстала перед публикой самостоятельной и стройной, как это принято на хороших фестивалях,— с тонкими тематическими связями, со спецзаказом музыки современному композитору (худрук фестиваля композитор Андрей Головин выбрал француза Антони Жирара за то, что тот, по его словам "пишет нормальную музыку в отличие от некоторых"), с камерным, хоровым и симфоническим наполнением, международным звездным составом и местами эксклюзивным содержанием: Михаил Плетнев для Клина повторил программу 25-летней давности с Большой сонатой и персонально понятым "Детским альбомом" Чайковского, а европейский пианист Кирилл Герштейн с Большим симфоническим оркестром Федосеева сыграл Первый концерт Чайковского во второй авторской редакции, сильно отличной от принятой, сделанной с участием первых исполнителей этой музыки. Первая и вторая авторская редакции в партитуре и в клавире составили первые четыре тома нового издания полного собрания сочинений Чайковского — грандиозного научного проекта клинского дома-музея во главе с Полиной Вайдман и московского Института искусствознания. Его презентация тоже стала одним из главнейших событий в календарных рамках фестиваля.

Его финал между тем с точностью до дня совпадает с ударным концертом Московского Пасхального фестиваля — днем Гергиев с Мацуевым и Мариинским оркестром играют все фортепианные концерты Чайковского в Москве в зале Чайковского и в тот же вечер с той же программой уже устраиваются на скромной по размерам сцене Мемориального музея-заповедника: Дом-музей Чайковского и другие исторические здания, места и руины в Клину и окрестностях по случаю празднования юбилея композитора и в рамках укрупнения вошли в единую структуру. И если для Гергиева, его партнеров и подопечных сыграть два концерта в день в разных городах — это вообще не рекорд, то вид и звучание одного из самых старейших и лучших в мире оркестров — авторитетного Венского филармонического оркестра с Риккардо Мути в Клину на следующий день после двух концертов в московском КДС с эксклюзивной программой, по сути, сенсационны. Именно из-за удивительных по месторасположению московских концертов венских филармонистов, потерявших в КДС значительную часть регулярной московской музыкальной аудитории, организаторам фестиваля Чайковского удалось заполучить себе легендарных европейцев. "Мы заставили венцев и Мути изменить свое расписание и задержаться на день в Москве",— пояснял Андрей Головин перед открытием, имея в виду, конечно же, ненасильственные методы уговоров.

Венские филармонисты в крошечном зале Клина смотрелись и звучали по-настоящему блистательно, как бриллиант в коробочке, наполняя звуком зал до краев, буквально упираясь им в парадно оформленные к празднику стены зала (тканями в той же цветовой гамме затянуты в дни фестиваля те стены города, которые выглядят не парадно) и позволяя публике фестиваля почувствовать себя словно внутри музыкальной табакерки. Едва ли не в сантиметре от себя можно было видеть и слышать, как работает каждый винт и болт европейской музыкальной машины, а иная музыкальная тема, казалось, проезжает по тебе физически, как будто ты и есть препятствие, преодолевая которое звучит, прокручиваясь, музыкальный валик. Конечно, любой оркестр в этом зале звучит полнокровно, но особенный стиль венцев в сочетании с акустикой и, собственно, программой концерта (Увертюра в итальянском стиле Шуберта, 35-я симфония "Хаффнер" Моцарта и Пятая симфония Чайковского — ее венцы припасли специально для Клина) создавал совершенно особый эффект подчеркнуто трепетной материальности.

В венском оркестровом звуке ярче всего ощущается не столько могучая пышность колышущегося единства, сколько бархат утонченной артикуляции. Физические достоинства строя и музыкальной ткани вместе с красивой спецификой мутиевских концепций (когда даже Шуберт с его бидермайеровской нежностью слышится хоть и маленькой, но крепостью) превратили клинский концерт в уникальное по духу и звуку событие. В его сюжетных рамках публика словно перемещалась по узкой тропе от бастиона к бастиону, слыша музыку так, как трогают старые камни руками. И если моцартовская Хаффнер-симфония радовала шершавой поверхностью, почти физически ощущаемым теплом звучания и красотой конструкции, то Пятая Чайковского превратилась в древний замок, слегка пугающий как посетителя, так и самого экскурсовода.

Мути выбрал для этой симфонии отчетливо сдержанные, медленно шагающие темпы и полновесную динамику, ни мало не смущаясь скромных размеров зала, где в первом ряду уселись дети, ученики клинской музыкальной школы, и дирижер, заметив это, иногда дирижировал, казалось, специально для них. Первая часть оказалась парадным маршем и удивила упрямой и строгой выправкой, вторая — масштабным, затягивающим траурным шествием, третья — опытом преображения танца в военный маневр, и финал стал по-бетховенски триумфальным выступлением. Тяжелый, крепкий шаг симфонии заставлял слушателей не отставать, поддаваясь предметной весомости фраз и конструкций, многоэтажной ясности баланса, вслушиваясь в инструментальную вескость музыкальной мысли, словно отделенной от привычного содержания. Скромность акустики казалась поначалу непреодолимой. Но пафос места и артикуляционное совершенство венцев, непривычная прямота Мути сделали исполнение Пятой Чайковского событием не подмосковного значения. И хотя оно будто просило после себя более локально искушенных интерпретаций музыки композитора, чтобы вернуть ему привычную гибкость и нематериальную одухотворенность, все срифмовалось со стартовавшим издательским проектом дома-музея — сначала текст с его разнообразными подробностями (в интерпретации венцев иные были опущены, другие ярко представлены), его тембр, цвет, фактура, осязаемая ценность, а уж потом — гибкость и полет.