"Гражданская журналистика" против "профессиональной": кто и как влияет на самосознание общества.
Миру необходим журналистский ренессанс, возврат к стандартам профессиональной журналистики, поскольку от деятельности профессиональных медиа сегодня зависит очень многое
Фото: РИА НОВОСТИ
Мы стали жить в мире коммуникационного изобилия — это общее место множества медиаисследований. Наверное, многим сейчас уже сложно представить себе времена, когда достать нужный текст или снимок, проверить цитату или ссылку было довольно-таки затруднительно. Сегодня все это требует лишь некоторой настойчивости в общении с поисковой машиной.
Эта легкость породила иллюзию, что уже почти миллиардное сообщество пользователей интернета может заменить собой то, что называется "профессиональной журналистикой". Сегодня в интернете оперируют миллионы самых различных субъектов, которые предлагают нам все, что угодно: решения судов, заявления общественных организаций, доклады о состоянии прав человека и уровне коррупции и т. д. В связи с этим часто звучат разговоры о том, что нас ждет эра "цифровой" демократии, что именно электронно-коммуникационное изобилие породит невиданные доселе формы общественного контроля над властью, что мириады обычных, но активных пользователей интернета породят новый прекрасный мир, в котором негодяям и преступникам не будет места, что они сгорят со стыда и спрячутся от дальнейших разоблачений.
И действительно, время от времени жертва содомии в каком-нибудь захолустном монастыре добивается скандального разоблачения пожилого попа, но странным образом это практически никак не влияет на положение Римско-католической церкви. Потому что в основе надежд на исцеляющее влияние коммуникации лежит старая, бессмысленная, но стойкая иллюзия — свет истины исправляет человечество. А что если свет истины может только ужаснуть это самое человечество? И если бы воспитатель все время раскрывал детям глаза на правду, на то, что человек — омерзительное существо, склонное ко всем видам пороков, то успех педагогики был бы невозможен.
Иными словами, появление в сети сотен миллионов субъектов со своими аккаунтами и мыслями, в этих аккаунтах заточенными, привело к тому, что вместо сравнительно упорядоченной картины мира, создаваемой еще недавно относительно ограниченным количеством профессиональных журналистов, возникло хаотическое броуновское информационное движение.
Осмелюсь сделать следующее предположение: сотни миллионов возможных "гражданских журналистов" в лучшем случае никак не повлияют на положение дел, а в худшем — только усугубят те недостатки, которые и без того свойственны человечеству.
Я, конечно, не собираюсь идеализировать профессиональную журналистику, но все же журналисты, как правило, следуют редакционной логике, действуют в иерархической системе управления редакционными процессами. Иерархия — основа культуры, а культура — то единственное, что (кроме голого страха) удерживает нас от бесконечного взаимного насилия, пускай в данном случае и информационного, к которому склонна человеческая природа.
Другое дело, что и профессиональные журналисты, и "гражданские" находятся сегодня в относительно новой информационно-коммуникационной среде, которая принесла много неожиданного. И некоторые считают, что коммуникационное изобилие радикально изменило ситуацию. Но насколько это суждение верно?
Вот что пишет об этом один из наиболее серьезных ученых, изучающих взаимовлияние коммуникаций и общественного устройства, Джон Кин, автор книги "Демократия и декаданс медиа": "Часто забывают то, что должно быть самоочевидным: происходящие изменения были запущены комплексом технических и человеческих причин, включая радикальные трансформации в экологии огласки общественных вопросов и их комментирования... так что профессиональная новостная журналистика сегодня — это просто один из многих типов институтов, контролирующих власть".
Сотни миллионов "гражданских журналистов" в лучшем случае никак не повлияют на положение дел, а в худшем — только усугубят те недостатки, которые свойственны человечеству
Кин выделяет несколько сфер, в которых последствия коммуникационного изобилия оказались наиболее впечатляющими.
Прежде всего речь идет о демократизации информации. Тут спорить не с чем, поскольку доступ к информации действительно радикально упростился. Последствия этой демократизации не вполне очевидны. С одной стороны, это должно привести к включению бесчисленного количества людей в процесс обсуждения и принятия решений и к удивительной открытости. С другой, и мне это представляется более вероятным,— к информационному хаосу, к запутанности и, как ни странно, еще большей раздробленности общества. Объем общего знания скорее сокращается, а человечество фрагментируется и начинает создавать новые общности или реанимирует старые, архаичные в поисках идентичностей. А последние возникают все более произвольным образом.
Своего рода ответом на демократизацию информации стали компании вроде Google и социальные сети. В сущности, это попытка организовать информацию и коммуникацию, дать возможность миллиардам людей каким-то рациональным способом выстраивать и свои отношения, и свое потребление и распространение информации в интернете. Однако успешность этих предприятий вызывает серьезные сомнения. С одной стороны, перед нами невероятно капитализируемые компании, но с другой — нет ни малейших намеков на упорядочивание информации, идет разве что ее лавинообразный рост. И в этом отношении совсем не случайны споры, к примеру, Еврокомиссии и Google. Это спор двух типов монополий — частной и якобы общественной. Google говорит: мы все сделаем, мы осчастливим людей доступом к базам данных, библиотекам и так далее. Еврокомиссия, формально утверждающая, что она за доступ других организаторов знаний, в сущности хочет оставить регулирующую функцию за собой и в большей или меньшей степени поместить операторов интернета под свой контроль.
Еще одним обстоятельством стало кажущееся расширение общественного контроля. В самом деле, каждый может выложить в интернет практически все, что угодно, а случайный кадр какого-нибудь выпивающего депутата способен сломать ему карьеру. Резко усилились возможности общественных организаций. Теперь они могут распространять свою информацию без малейших помех, а доступ к ней всех желающих обеспечивает, на первый взгляд, невиданную прежде эффективность работы таких компаний, как Transparency International и "Врачи без границ". Однако даже поверхностное наблюдение показывает, что и общественный контроль в целом, и общественные организации в частности едва ли сильно преуспели. Более того, теперь от них очень просто отмахнуться: не смотреть их ресурсы и исключить из своей ленты в Facebook тех, кто приносит неприятные или ненужные новости о реальных или вымышленных злоупотреблениях власти. Меж тем лет тридцать назад доклады общественных организаций звучали гораздо громче благодаря вполне традиционным медиа.
Отдельно нужно упомянуть новое соотношение приватности и публичности. Очевидно, что мы приблизились к состоянию деревни из недавнего прошлого, когда дети спали на одном покрытом соломой настиле с родителями, а жизнь животных во всей ее красе служила для подрастающего поколения наглядным примером. В конце концов, "Дафнис и Хлоя" Лонга была изысканной эллинистической фантазией эстета, желающего избежать суровой и довольно похабной правды жизни. Сегодня приватность, ставшая за последние 150 лет традиционной, оказалось разрушенной, причем это касается как публичных людей, так и самых обычных, которые полагают, что их приватность ничуть не менее интересна, чем жизнь звезд эстрады. Забавно, но в условиях современной информационно-коммуникационной среды, безопасность любого субъекта куда ниже, чем подпольщика в тылу немецко-фашистских оккупантов. И хотя некоторые полагают, что эта беспредельная и подчас добровольная открытость ведет нас чуть ли не к торжеству цифровой демократии, мне представляется, что в результате мы не увидим ничего, кроме разгула самых охлократических страстей. Ярким примером является распространенное ныне хищение персональных данных.
Упомянутая выше цифровая демократия не пустой звук. Она вроде бы даже возможна. Так, принято полагать, что хаотическая активность в цифровой среде создает целые институты персон, которые, обретая популярность, фактически представляют собой новое, неизбранное представительство. Конечно же, и братья Гракхи были такого рода представителями, но они в сравнении с современными активистами не имели такого доступа к коммуникациям со своей аудиторией. Правда, есть серьезные сомнения в том, насколько именно интернет-доступность создала популярность лидеров "Боко-Харам". Сам я полагаю, что внимание публики они привлекли своей феерической жестокостью и презрением к жизни окружающих, но факт остается фактом — доступ к интернету им что-то дал. На сегодняшний день цифровая демократия остается лишь мечтой, хотя вроде бы и не дурная: что плохого в перманентном участии граждан в управлении путем беспрерывной включенности в процесс принятия решений. Но пока ничего, кроме безразмерной книги жалоб и ругательств, не получилось.
Также стоит принять во внимание еще два обстоятельства: трансграничность и подглядывание, которое частот называют мониторингом. Трансграничность интернета — удивительная вещь: вроде бы теперь нет никаких физических границ для распространения информации, кроме разве что языка. Так что есть все основания полагать, что проклятие Вавилонской башни может быть преодолено. Но вот что любопытно, несмотря на стремительное развитие электронных коммуникаций, трансграничность в основном проявляется в технической возможности разместить серверы в любой части мира, но вовсе не в формировании безгранично коммуницирующего сообщества. То же самое касается мониторинга. При всей его технической легкости, информационное поведение не обрело никакой дополнительной целостности и последовательности, а фантастические возможности технического мониторинга послужили скорее целям вуайеризма.
Вовлечение широких масс в процесс социального и политического созидания одновременно привело к тому, что можно назвать сменой мирового исторического порядка
Описанные выше элементы новизны коммуникационного изобилия создали невероятно импрессионистическую информационную картину сегодняшнего дня, пеструю и хаотичную, в которой богатство обращается своего рода проклятием — прикосновение информационного царя Мидаса делает любую чепуху ценной, обесценивая действительно существенную информацию прежде всего за счет ее погружения в ворох трухи бессмысленных сведений.
Еще одно обстоятельство связано с противоречием значения и эффекта в сообщении. Но прежде буквально несколько слов о некоторых особенностях общей мировой динамики.
События последних месяцев, во многом связанные с Украиной, показали всю глубину кризиса, в котором мы очутились. В свое время философ Фрэнсис Фукуяма написал книжку "Конец истории", в которой развивал мысль о том, что история закончилась: после распада Советского Союза история, понимаемая как борьба света и тьмы, демократии и тоталитаризма, завершилась. Триумфальному шествию свободы и демократии нет преград, утверждал автор, осталось только немного подождать, и наступит новый этап всемирного развития. Очевидно, что теория Фукуямы потерпела блистательный крах.
Исторически же произошло следующее: из-за крушения биполярной политической системы мира в послевоенную эпоху в процесс создания собственных государств, общностей и тому подобного оказались втянуты миллиарды людей. Причем этот процесс оказался вписанным в очень короткий исторический период. В этом смысле "арабская весна", события на Майдане, столкновения на площади Таксим в Турции — одного рода явления. Это эпизоды преображения старого и формирования нового мира.
Вовлечение широких масс в процесс социального и политического созидания одновременно привело к тому, что можно назвать сменой мирового исторического порядка, парадигмы развития. Самое существенное в этом — трансформация того, что принято называть либеральными ценностями. Эти ценности возникли в результате сложного, долгого и даже трагического развития иудео-христианской цивилизации. До самого недавнего времени существовало допущение, что эти ценности совершенно органичны человеческой природе, что люди, предоставленные самим себе, уверенно выберут их: права человека и меньшинств, демократию, свободу и т. д. Я сразу хочу оговориться: никаких сомнений в том, что эти ценности наиболее соответствуют агрессивной и жестокой природе человека, нет. Просто до начала 1990-х годов эти ценности были под системной атакой официальной коммунистической идеологии, которая пыталась их трансформировать на свой лад, поместив в матрицу коллективной несвободы. В 1990-е возникла иллюзия, что угрозы этим ценностям больше нет. Во всяком случае, так казалось многим, в том числе и Фукуяме.
Довольно забавно вспоминать, как Европейский вещательный союз в 1990-х годах предупреждал ВГТРК о необходимости соблюдения группой "Тату" приличий: требовал избежать прямых проявлений гомосексуальности на сцене во время конкурса "Евровидение". В 2014-м же году "Евровидение" само настаивало на гарантии прав сексуальных меньшинств.
В этот же период происходило втягивание огромных масс из бывшего СССР, с Ближнего, Среднего и Дальнего Востока, из стран Магриба в настоящую политическую жизнь. И воодушевляли эти массы именно либеральные ценности. Другое дело, каким образом эти либеральные ценности отражались в их головах.
Для простоты объяснения я бы сравнил современную мировую ситуацию с тем, что было в царской России на рубеже XIX-XX веков. Отмечу пять важнейших обстоятельств. Первое — распалось традиционное общество с его патриархальными устоями. Ровно это и происходит сейчас в исламском мире, и отчасти из-за крушения коммунистического патерналистского общества — вновь на постсоветском пространстве. Второе — образовались сравнительно крупные массы молодых людей, не имеющих никакой укорененности — ни экономической, ни социальной, ни культурной. Можно сравнивать пригороды Санкт-Петербурга с нынешним Каиром, в обоих случаях — толпы неприкаянных молодых людей. Третье — существенный объем полуобразованной интеллигенции, достаточно радикальной и достаточно нигилистической для безрассудной атаки на существующие порядки. Четвертое — огромные капиталы, которые зачастую находятся в руках людей, глубоко не уверенных внутренне в своем праве на эти капиталы. Можно сравнивать, например, Савву Морозова и семейство Бен Ладен, которые охотно давали деньги собственным могильщикам. И пятое — упрощенные либеральные ценности, более всего выражаемые в грубом желании справедливости и равенства, причем последние требуются немедленно и в самой умозрительно-радикальной форме.
Все это сопровождается крайними формами зависти к процветающему Западу, презрению к его уже рафинированным либеральным ценностям, трактуемым как избалованность, изнеженность и слабость.
Этот адский коктейль в сочетании с наличием людских масс, годящихся на пушечное мясо, с добавкой грубой идеологии равенства и насильственной справедливости, а также денежных средств, отпускаемых фрустрированными богачами, превращает мир в поле сражения — как в реальности, так и в головах очень многих людей, в том числе и на самом Западе.
Таким образом, происходящее сегодня в мире можно трактовать как своего рода мировую гражданскую войну наподобие той, что случилась в России в начале XX века. Это сетевая война в условиях системы современных коммуникаций, и поэтому я трактую ее не как сравнительно краткую схватку войск противостоящих сторон, а как серию эпизодов — от сравнительно мирных вроде демонстраций до по-настоящему брутальных, как в Египте или на Украине.
Впрочем, вернемся к журналистике. На мой взгляд, проблема в том, что профессиональная журналистика является журналистикой значения, в то время как миллионы блогеров и прочих создателей и потребителей информации нацелены на эффект.
Кеннет Боулдинг так говорит об этом в своей? книге "Образ": "Значение сообщения — это то изменение, которое оно производит в образе". Интерес к эффекту, а не к значению — основное изменение, происшедшее в наше электрическое время, ведь эффект заключает в себе всю ситуацию целиком, а не просто какой-то один уровень движения информации.
Нам необходим ренессанс настоящей журналистики: компетентной, независимой, сбалансированной, опирающейся на факты, на реальность, отстраненной — в общем, такой, какая возникла в XX веке.
Профессиональные медиа — это дисциплинированные и сплоченные сообщества, способные следовать стандартам журналистики
Само понятие ренессанса, введенное в оборот Вазари, подразумевает некоторую утрату. Не может возродиться, обновиться то, что не было когда-либо потеряно. В последнее время многое было утрачено в европейской журналистике, вообще в системе коммуникаций в мире. Одна из причин этого заключается в том, что коммуникации в целом, а журналистика в частности отражают изменение текущей социальности.
В массовый процесс обмена информации втянулись уже десятки миллионов людей. Они беспрерывно что-то производят, о чем-то пишут. В результате, особенно в условиях конфликта и ангажированности просмьюеров (потребителей и создателей информации одновременно), нет никакой возможности разобраться в том, что же происходит. Более того, часть вполне профессиональных СМИ во всем мире явным образом ангажированы.
Моя уверенность в необходимости ренессанса журналистики подтверждается множеством исследований, проведенных в последнее время. Например, согласно опросу "Евробарометра", самое интегрирующее СМИ в Европе — радио. Так думают 52% респондентов. И потребление общественных СМИ растет. Пора осознать, что журналистика необходима для выживания цивилизованного общества. Причем журналистика честная, компетентная и достоверная. А проблема достоверности сегодня является ключевой.
Своего рода "восстание масс", о котором в историко-политическом ключе говорилось выше, произошло и в сфере коммуникаций. Как во всяком восстании, в нем есть свои положительные и свои отрицательные черты. К положительным, бесспорно, относится существенное упрощение доступа к различного рода сведениям, данным, способность к быстрой и массовой мобилизации. К отрицательным — резкое снижение уровня достоверности распространяемой информации, что в условиях упомянутой выше "мировой гражданской войны" просто подливает бензин в костер.
Вместе с тем человечество нуждается в своего рода дантовском Вергилии, проводнике по запутанным информационным лабиринтам современного мира. И действительно, после непродолжительного периода растерянности, вызванного лавинообразным ростом числа пользователей интернета, профессиональные медиа трансформировались, научились пользоваться новыми возможностями и предложили своей аудитории высококачественные продукты.
Что делает простой пользователь интернета? Он бродит от сайта к сайту, его взгляд часто задерживается на каких-то примечательных деталях, следует логике гиперссылок. В общем осуществляется довольно случайное движение. Даже если наш пользователь хочет собрать какую-то определенную информацию, например о декабристах, он совершит огромное количество действий, потратит массу времени и, в конце концов, получит произвольно сформированный набор знаний. Вместе с тем есть, например, книги Натана Эйдельмана, чтение которых дало бы читателю качественное и увлекательно преподнесенное знание. Так вот, современные профессиональные медиа есть своего рода "коллективный" Эйдельман, способный предложить довольно стройную и разработанную концепцию знания, в том числе и о происходящем в современном мире.
В отличие от неорганизованных пользователей, профессиональные медиа — это дисциплинированные и сплоченные сообщества, способные следовать стандартам журналистики, к четкому, например, отделению факта от комментария или требованию проверки достоверности информации.
Собственно, суть журналистского ренессанса — в безусловном возвращении к стандартам профессиональной журналистки и осознанию, что от деятельности профессиональных медиа мир сегодня зависит куда больше, чем когда-либо прежде.
Мировая политическая турбулентность в условиях коммуникационного изобилия требует создания новой иерархии распространения информации, причем иерархии, основанной на стандартах честного распространения сведений.