АНДРЕЙ ПЛАХОВ поговорил с участником внеконкурсной программы Каннского фестиваля ГАСПАРОМ НОЭ о его новом фильме «Любовь».
В Канне на ночном сеансе вне конкурса была показана и вызвала овацию «Любовь» Гаспара Ноэ — длящееся 2 часа 10 минут артхаус-порно-стерео. Двое героев — американец Мёрфи и «девушка ниоткуда» Электра — проживают свою love story в Париже (где же еще), занимаются любовью (а не просто имитируют перед камерой это благородное занятие). Сначала вдвоем, потом втроем с соседкой, потом заглядывают в секс-клуб, пускаются в интимный эксперимент с транссексуалом… «Любовь» прозвучала метким выстрелом в конце фестиваля, где было слишком много выстрелов холостых, особенно из французского оружия. В общем-то Ноэ выстрелил спермой, которая брызнула зрителю прямо в очки 3D. Но в итоге постельная эскапада оборачивается историей утраты любви, обреченной на погибель в мире, где победила сексуальная революция, но это оказалось пирровой победой. Жить и любить в эпоху постреволюции оказалось еще труднее. И логика этой жизни возвращает героя к правильной жизни, но уже без любви.
— Когда «Необратимость» называли жестоким «черным фильмом», вы в нашем интервью определили его как «красный», который не умерщвляет, а оживляет. «Любовь» — уж точно красный фильм по настроению и колориту, хотя герой в нем терпит тотальное поражение. Как и когда у вас возникла идея этой картины?
— Кино о страсти, о «безумной любви», переживаемой молодой парой любовников, было задумано еще до «Необратимости». Это должна была быть не мещанская мелодрама со стыдливо вкрапленными «эротическими сценами», а зрелище, которое кинематограф редко позволяет себе по коммерческим и юридическим мотивам. Я хотел показать чувство между мужчиной и женщиной как сентиментальное насилие и любовный экстаз. Этот фильм я собирался снять с Венсаном Касселем и Моникой Беллуччи, которые были тогда молоды, но они не решились на такую откровенность. Звезды всегда говорят, что их интимная жизнь — это единственная ценность, которая им принадлежит, и не хотят ею делиться.
— Но они все же поделились в «Необратимости», которая тоже имела репутацию «порнографической»… Кстати, в «Любви» можно обнаружить элементы ваших предыдущих фильмов — и той же «Необратимости» (принцип драматургии, обращенной вспять), и «Входа в пустоту» (ракурс съемки «из причинного места»). Для чего нужны эти самоцитаты?
— Я воспринимаю кино как непрерывное действо. Каждый следующий фильм — продолжение предыдущего. Вряд ли мы можем выдавить из себя что-то абсолютно новое, и это во многом объясняет феномен авторского творчества.
— Как и где вы нашли исполнителей главных ролей?
— Девушку по имени Аоми Муйок встретил в клубе, увидел, как она танцует, и сразу представил в образе Электры. Карл Глусман был довольно известным персонажем парижской жизни, при этом американцем. Я вспомнил о нем и вызвал из Лос-Анджелеса. Свел его с Аоми, чтобы увидеть, насколько они пара. Между ними сразу заискрило. К ним присоединилась Клара Кристин: всем троим я обязан тем, что фильм получился эмоциональным и аутентичным.
— Как удалось заснять их сексуальную жизнь, заставить забыть о присутствии съемочной группы?
— Карл здорово поработал, молодчина. Мы помогали ему как могли. Старались насколько возможно уменьшить количественный состав группы. Сначала на площадке было двенадцать человек, в конце концов осталось только трое или четверо. Всегда держали наготове две камеры. Но признаюсь, иногда приходилось подбадривать артистов водкой.
— Зачем вам понадобилось 3D?
— Мы снимали на синемаскоп, вместе со стереоэффектами это придает истории утраченной любви особенную интенсивность. Мы воспринимаем происходящее с детской непосредственностью – как «реальное». Образцом использования техники 3D может служить «Гравитация», но мы решили испробовать ее гораздо в более интимном пространстве.
— Секс и страсть — тема «Последнего танго в Париже» Бернардо Бертолуччи, «Мамочки и шлюхи» Жана Эсташа. Вы вдохновлялись этими примерами?
— Скорее вторым из них. Люблю «Последнее танго», но его персонажи мне не близки. Тем не менее я разделяю идею о том, что секс помогает познать и понять страсть.
— Мёрфи — начинающий кинорежиссер, в его жилище плакаты знаменитых фильмов Пазолини, Кубрика и других великих. А сам герой после пережитого опыта способен снять что-то грандиозное?
— Мёрфи потерпел поражение в своей любви. Отыграется ли он в творчестве? Не знаю. Не раз встречал режиссеров, которые бредят Дрейером и Тарковским, вроде бы имеют хороший вкус, а сами делают ужасные фильмы.
— Есть ли в картине автобиографические элементы? Вы сами появляетесь в образе бывшего любовника Электры. Правда, в буклете играющий его исполнитель обозначен как Jean Couteau (почти Жан Кокто!)…
— Ну, это шутка. Это не автобиография, это кино о людях, которых я близко знаю и чувствую.
— Что означают для таких людей опыты с наркотиками?
— Помню свои первые трипы — это было чертовски здорово. И сейчас могу кое-что себе позволить: у меня нет привыкания. Но знаю совсем молодых, которые пытались пошире открыть двери, а они закрылись для них навсегда. Знаю и разрушенные пары…
— Расскажите про саундтрек фильма.
— У меня не было музыкального плана. Зато у меня есть компьютерная программа, позволяющая выбирать вещи, маркированные пятью звездочками. Некоторые я использовал.
— Вы редко снимаете, с перерывами в шесть-семь лет. Почему?
— Потому что я ленив, потому что трудно собирать деньги, потому что… Не могу снимать кино, пока оно не станет для меня наваждением. Долго отказываюсь от заманчивых предложений, жду, пока что-то кликнет внутри. Тогда зажигаюсь новой идеей, и меня уже трудно остановить. Заранее же никогда не знаю, какой проект станет следующим. Это может быть эротический фильм, а может — документальный. Когда-то я снимал документальную ленту в Буркино-Фасо, кто знает…
— Ваши фильмы называют провокационными. А был такой фильм, чтобы вас шокировал? Из недавних, имею в виду.
— «Сербский фильм» Срджана Спасоевича, так он называется. Хотя чаще всего употребляют в таких случаях слово provocateur, даже не переводя на другие языки. Ведь провокация — это излюбленное занятие и привилегия французов.