В Оренбургской области количество детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, за последние годы почти не уменьшилось. Побывав в Оренбурге, спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова попыталась выяснить, почему так происходит.
Фото: Коммерсантъ / Ольга Алленова / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ольга Алленова / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Ольга Алленова / купить фото
"А куда их девать?"
Старый двухэтажный дом на несколько хозяев. Деревянные, покосившиеся лестницы. Во дворе два автомобиля. Я стучу в ближайшую дверь на первом этаже. В открытое пластиковое окно выглядывает дама среднего возраста. "А вы что ж, поздравлять их пришли?" — саркастически спрашивает она, кивая на торт в моих руках.
— Нет, это просто детям. А где живут Зайнулины?
— Вон там! — машет в правую сторону. — Вы из собеса? Вы скажите им, что надоели! Я только из больницы, а их дети с семи утра орут. Я спать не могу. А она опять рожает! Заберите уже их куда-нибудь!
Накануне в Оренбургском роддоме у Зайнулиных родился пятнадцатый ребенок, так что в полуподвальной квартире я нашла только главу семейства Михаила и трех детей в возрасте от года до трех.
Михаил и его жена Елена — выпускники детдома.
— У нас все нормально, всего нам хватает,— стоя на пороге, Михаил недоверчиво меня разглядывает.
— Как же хватает, на всех-то детей?
— Я работаю. Электромонтер я, в ЖЭУ. Семь тысяч у меня зарплата. Детские нам платят. На всех детей около 12 тысяч. Фонды нам помогают. Картошку, мясо дают. Все у нас есть. Вот холодильник даже купили.
Разговаривает он неохотно, посматривает в сторону соседей и явно хочет поскорее закрыть дверь. В окне появляется лицо мальчишки. "Иди обратно! — строго говорит Михаил, а потом поясняет мне.— На улицу хочет".
— Ну так выпустите, пусть погуляют, двор закрытый.
— Соседи начнут орать — им все не так. За машины свои боятся.
Разговорившись, Михаил приглашает меня в дом. Крошечная кухня-коридор, комната с двухъярусными кроватями, каморка с окном и матрасами на полу. В гостиной из "предметов роскоши" только большой телевизор на стене и стиральная машина. На полу лужа. Передо мной выстраиваются полуголые дети, разглядывая мою сумку. "Опять надул,— Михаил бросает тряпку на пол и вытирает лужу.— В сад его не берут, потому что на горшок не ходит".
— И они все время дома? — я показываю на погодков.
— А куда их девать? Вот в садик хотим, но пока не берут.
— А остальные дети где?
— Два в садике, один в школе. Один вот вчера родился.
— А остальные? У вас же их пятнадцать?
— Четверо в детдоме,— бросает Михаил, отворачиваясь к окну.— А две старшие выпустились уже из детдома, учатся в колледже.
— Вы с ними видитесь?
— Заходят иногда.
Михаил и его жена не пьют, у него есть работа, за бедность и тесноту детей теперь из семей не забирают. Так что у органов опеки не было повода забрать детей. Но все понимали, что жить в таких условиях невозможно. И Зайнулиным предложили: "Чего вам мучиться? Отдайте в детдом, их там хоть кормить будут и одевать. У вас помрут с голоду. А там — воспитают".
— Ну а почему не отдать-то? Там им сытнее,— объясняет Михаил.
Он ничего не знает о базовых потребностях ребенка, одна из которых наличие рядом близкого взрослого человека. Не знает о том, что ребенку необходима стабильная окружающая среда. Как многие выпускники детских домов, он не понимает, насколько в раннем детстве важна привязанность и как сильно ее отсутствие влияет на последующие отношения с окружающим миром. В детском доме выстроить привязанность почти невозможно, и дети выходят из сиротского учреждения в жизнь навсегда травмированными.
Но у этой семьи выбора не было. Более важной, институциональной, поддержки им не оказали. Больше всего эта семья мечтает о собственном доме, без соседей за стеной и чужих автомобилей во дворе.
Когда Михаил вышел из детского дома, ему не объяснили, что он имеет право на собственное жилье: "Я выпустился в 1991 году, из 2-го интерната, сейчас там санаторий. Я не знал, что мне должны дать квартиру. Сейчас мы уже стоим в очереди. Ждем. Может быть, в следующем году нам дадут жилье. Эту квартиру мы купили, когда уже дети были. На материнский капитал. Тут не было воды, канализации, отопления. Я сам все провел, своими руками подключал. Но это не дом, конечно. Это сарай. Сами видите. Хочу, чтобы дети во дворе бегать могли".
"Мы ни разу не отдыхали всей семьей"
Поселок Новосергеевка в часе еды от Оренбурга считается большим населенным пунктом — здесь есть два детских сада и школа.
В коридоре маленького дома Ведяшевых спит старый слепой спаниель — в прошлом году его выгнали хозяева, и Ведяшевы взяли собаку домой; в детской на диване потягиваются коты Вася и Люся, в клетке живет кролик Василиса. Ванная комната заставлена детской обувью, а в кухне пахнет свежеиспеченным пирогом. У Екатерины и Андрея двое биологических детей — старшая дочь живет в Оренбурге, младшая с родителями. Катя воспитывалась в школе-интернате, но на выходные всегда возвращалась домой, в то время как ее сверстники оставались в интернате. Ей всегда хотелось дать семью хотя бы одному детдомовскому ребенку. В 2009 году в их семье появилась Настя, а через год знакомые рассказали о четырехлетнем Ване, который лишился семьи и ждал перевода из больницы в детский дом. С первого дня в семье Ваня проявил выдающиеся музыкальные способности, сейчас он занимается в музыкальной школе и играет на фортепиано и баяне.
До появления приемных детей Катя работала в местной администрации в отделе культуры, но дети потребовали много времени, и ей пришлось уволиться. Обогрев двоих, Ведяшевы, как это часто бывает, решили дать семью еще двум мальчишкам — двухлетнему Степе и трехлетнему Денису.
— Мы знали от волонтеров, что ребята живут в детском доме,— вспоминает Катя.— Документы собрали быстро, но три недели ждали своей очереди к региональному оператору государственного банка данных детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Там всего два приемных дня в неделю, работают два часа в день, а очередь огромная.
Когда Ведяшевы попали на прием к региональному оператору, выяснилось, что у Степы и Дениса есть еще пятилетняя сестра Оля.
— Нас стали убеждать, что эти дети нам не подходят, предлагали подобрать других,— говорит Катя.— А мы уже хотели именно этих. В итоге нам дали направление на знакомство с детьми.
Три месяца Ведяшевы оформляли документы. Каждую неделю ездили в приют к детям. Однажды им сказали, что Олю забрал отец.
— У детей разные отцы,— поясняет Катя.— Но Оля никогда с отцом не жила. Она жила с мамой, бабушкой, прабабушкой и младшими братьями. Мама и бабушка пили, и прабабушка сама пошла в органы опеки и попросила забрать детей. Потому что их нечем было кормить, они жили в лохмотьях, а Степа вообще был нездоров — порок сердца и искривление шеи. Детей забрали, они провели в приюте девять месяцев. А когда появились мы и стали оформлять на них документы, органы опеки отыскали Олиного папу.
Полгода Оля прожила у отца, в однокомнатной квартире, вместе с его семьей.
— Ребенок спал на полу, у нее не было игрушек, одежды, отец не работал, пил пиво, ребенок не развивался. В итоге прабабушка снова подняла шум, и органы опеки снова забрали Олю.
Так пятилетняя Оля оказалась в больнице: детей, изымаемых из семей, сначала помещают в инфекционную больницу, а после обследования передают в детский дом или приют. Обследование можно провести за несколько дней, но Оля почему-то провела в больнице месяц. Однажды, когда Катя навещала девочку, врач ей сказал: "Вы активизируйте опеку, у нас больница переполнена, а ребенок сидит круглые сутки на подоконнике и вообще ничего не хочет". Ведяшевы предложили свои услуги: "Зачем ребенок будет жить в больнице, у нее и так травма — давайте мы заберем ее под предварительную опеку". Но так как отец не был лишен родительских прав, то Олю Ведяшевым не отдали, а отправили в приют на окраину города. "В этот приют нас не пускали, говорили, что у девочки стресс, и с ней работают психологи,— вспоминает Катя.— Мы писали во все инстанции, но нам говорили: "У нас выборы губернатора, а вы перед выборами воду мутите"".
Только через три месяца отец Оли официально отказался от нее, и тогда Ведяшевым позвонили: "Не передумали еще? Ну тогда оформляйтесь". Так Оля оказалась дома.
Катя знала, что биологическая мать ее детей оказалась в тюрьме и, выйдя оттуда, возможно, захочет восстановить родительские права. "Я понимала, что, если суд решит, мне придется их отдать". Однако мать к детям так и не пришла: освободившись, она не стала восстанавливаться в правах, а вскоре погибла в пьяной драке.
Пока Катя рассказывает историю семьи, Андрей отправляется в детский сад за детьми. Катя ставит на стол пирог, выкладывает в вазу конфеты.
Я осматриваю дом: три небольшие комнаты, тесно, чисто, уютно. Ведяшевы мечтают перестроить дом, чтобы появилось еще две комнаты — тогда у детей будет больше пространства для занятий и игр.
— Мы писали письмо нашему губернатору, просили денег на достройку, но пришел ответ, что метров нам хватает, а приемных детей в 14 лет поставят на учет и когда-нибудь им дадут квартиры. Я понимаю, денег в бюджете не хватает. Ну хоть бы стройматериалы дали — мы бы сами все сделали.
За пять лет эта семья ни разу не получила ни путевки в санаторий, ни приглашения на елку или в театр. О летнем отдыхе мечтают все члены семьи — от младшего Степы до мамы Кати.
— Мы ни разу, никогда, не отдыхали всей семьей,— говорит она.
В прошлом году оренбургский фонд "Сохраняя жизнь" на благотворительные средства вывез несколько приемных семей на базу отдыха с красивым названием "Затумания". В эту программу помощи попала и Катя с тремя детьми, имеющими психологическую травму.
"Это был потрясающий отдых, днем с детьми занимались педагоги, родителей собирал психолог, и мы обсуждали какие-то наболевшие проблемы, связанные с воспитанием детей, а потом мы плавали в бассейне, сидели у костра, пели песни",— вспоминает она.
Катя включает компьютер и показывает фотоальбомы из "Затумании". Дети обступают ее со всех сторон и наперебой кричат: "А это наш бассейн", "а я с бортика прыгал в воду", "а я плакал, когда первый раз увидел бассейн, испугался!"
— Последние пять лет я живу только ради них, и мне это нравится,— улыбается Катя.— Мы даже сделали детям загранпаспорта — вдруг когда-нибудь сможем на море поехать.
Мечта об отдыхе на море для этой семьи сегодня неосуществима. Как приемные родители Ведяшевы получают зарплату 13 тыс. рублей на двоих. За каждого из четырех приемных детей государство платит 5300 рублей (Настю Ведяшевы удочерили, поэтому за нее государство деньги уже дает). Их суммарный доход — 45 тыс. в месяц, а этого хватает только на полноценное питание и одежду. Зато о новой поездке в "Затуманию" здесь говорят как уже о решенном деле. Фонд "Сохраняя жизнь" обещает Ведяшевым недельный отдых уже в первой смене — в июне.
Катя и дети провожают меня до ворот. Денис теребит уши старого спаниеля. Оля держит на руках кота Ваську и говорит: "Когда мы построим большой дом, мы еще корову заведем и курочек". А Степа показывает на стоящие в глубине двора ульи: "Там вкусный мед". Степа теперь здоров — порок сердца вылечен, а шея выпрямлена благодаря массажу и уходу. Катя уже почти не вспоминает, как ее отговаривали в детском доме: "Зачем берете калеку?"
Через несколько дней я узнаю о том, что фонд "Сохраняя жизнь" закрывает программу по реабилитации детей, перенесших психологическую травму, насилие, жестокое обращение, из-за нехватки денег, и поездка в "Затуманию" не состоится.
"Главное правило для приемного родителя — не "пилить" ребенка плохими оценками, не давить на него"
Небольшой торговый комплекс в пешеходной зоне в центре Оренбурга. На втором этаже магазин детской одежды и фотоателье. Владелец Анна Межова когда-то стала приемной мамой и, столкнувшись с огромным количеством проблем, решила создать фонд поддержки приемных семей. В этом магазине фонд "Сохраняя жизнь" и расположился. За стеклянным стеллажом с детскими игрушками — маленькая гостиная с креслами и гипсовым камином. Здесь по субботам собирается клуб приемных родителей, которым со своими вопросами больше пойти некуда.
— Многие родители вскоре после того, как в семье появляется приемный ребенок, впадают в панику и страх: почему ребенок совсем не слушается, почему он агрессивен, почему он кричит... В органах опеки многих родителей стараются сначала отговорить: "Зачем вы его берете, у него плохие гены, он будет драться, материться, он вам сломает жизнь". Понятно, что в органах опеки должны проверить вас на устойчивость, но проблема в том, что напугать они могут, а вот потом, когда ребенок уже в семье, не помогают. И вот ребенок приходит в семью и начинает проявлять агрессию. И родители в панике: они вспоминают все эти слова про гены и чувствуют себя загнанными в угол. На самом деле ребенок испытывает стресс, ему страшно, он чувствует злость на биологических родителей, и ему просто нужно помочь выйти из этого состояния. И вот наш психолог работает с такими детьми и вытаскивает их. А родителям объясняет, что гены — это не важно, если вы ребенка любите,— объясняет Анна.
В клуб приемных родителей приходит 30 человек, у них всегда много вопросов. Например, ребенку нужен невролог, а чтобы к нему попасть, нужно выстоять очередь. Анна звонит в областной минздрав и пытается решить проблему. Кому-то нужна юридическая помощь в судебных процедурах, кто-то нуждается в индивидуальном психологе.
Около 20 детей ходят на занятия песочной терапией и на беседы с психологом. В программе есть дети, пережившие насилие — психологическое, физическое, сексуальное. Чтобы убедить их в том, что мир не враждебен и что теперь они в безопасности, нужно потратить много сил.
— К нам на реабилитацию приходят приемные родители и ребенок, у которого на глазах пьяный отец избивал мать, а потом выкинул ее в окно,— рассказывает Межова.— Мальчик, по словам воспитателей в детском саду, очень агрессивный, чуть что не так, сразу машет кулаками. И никто не хочет понять, что ребенок три года жил в обстановке, где ему приходилось каждый день защищаться, бояться за жизнь мамы и за себя. А потом два месяца в детском доме и всего полгода в приемной семье. Для него жизнь в нормальной семье еще не стала нормой. Он не злой, не агрессивный, он просто защищается по привычке. Агрессия у приемных детей — часто всего лишь защитный механизм, чтобы справиться с пережитой болью. Наше общество должно быть терпимее и дружественнее к приемным детям и их новым родителям, но, к сожалению, пока мы этого не видим.
Психолог фонда Светлана Зайнутдинова рассказывает о маленькой пациентке, которая подверглась сексуальному насилию со стороны отца: "Она не понимала, что произошло, но была напугана, не хотела есть, плохо спала, отказывалась разговаривать. Страх из нее надо было "вытащить" и трансформировать. Я приезжала к ней с маленькими куклами и мы играли. Благодаря куклам она разрешила себя покормить. Когда я приехала снова, она уже ждала — кукол и меня. Постепенно ребенок успокоился. Никакой особенной методики тут нет — с ребенком просто нужно внимательно общаться, замечать, на что он откликается. Если ребенок столкнулся с насилием, надо убедить его в том, что больше этого не повторится, и помочь ему все забыть".
Во всем мире приемные семьи сталкиваются с одними и теми же проблемами: приемный ребенок может быть гиперактивным, неусидчивым, плохо учиться в школе.
— Иногда ребенок просто хочет привлечь к себе внимание, а может быть, у него такой темперамент, в любом случае нужно вводить правила жизни в новой семье и стараться следовать им вместе. Не надо считать гиперактивность болезнью — гиперактивные дети обычно талантливы, надо просто пронять, что именно им интересно, и в этой интересной им области они добиваются больших успехов. С плохой учебой в школе тоже можно справиться, если потратить несколько месяцев на регулярные занятия с ребенком. Есть специальные методики для развития мышления, внимания, памяти — они помогают всем. Главное же правило для приемного родителя — не "пилить" ребенка плохими оценками, не давить на него, его мозг должен отдыхать, и он должен чувствовать, что его любят, несмотря на плохие отметки,— говорит Светлана.
Часто психологи наблюдают у приемных детей нарушения поведения, связанные с отсутствием границ: в детском доме ребенок не понимает, где заканчиваются его личные границы и начинаются личные границы других людей. Впоследствии это выражается в том, что ребенок может взять чужую вещь или деньги. Светлана Зайнутдинова считает, что спокойные, регулярные объяснения ребенку, почему нельзя брать чужое, рано или поздно дают хороший результат: "Еще я стараюсь сделать так, чтобы они на себе поняли, как неприятно, когда кто-то забирает твою вещь".
Светлана вспоминает одну из своих подопечных, девочку восьми лет, которая взяла из маминой шкатулки колье с драгоценными камнями и подарила своей подруге. Колье потом вернули, а маме объяснили, что ее приемная дочь всего лишь хотела завоевать расположение подруги, не понимая, почему брать чужое нельзя.
— Дети, которые убегают из дома или крадут вещи, делают это не потому, что у них плохая генетика,— объясняет Светлана.— Генетика может влиять на тип темперамента и возможности интеллекта, и это всего лишь на 10% определяет развитие личности. На остальные 90% влияют воспитание и окружающая среда.
Несмотря на все проблемы, с которыми сталкиваются приемные семьи, помочь сиротам больше не сможет никто, убеждена психолог. Помимо фонда Светлана работает психологом в одном из детских домов Оренбурга. Иногда воспитанники детского дома оказываются в приемных семьях, которые потом приходят в "Сохраняя жизнь". Светлана говорит, что не узнает детей, которые еще недавно жили в детдоме:
— Когда у ребенка нет семьи, он не хочет развиваться, отстает в весе, росте, интеллектуальном развитии. Но стоит только появиться в его жизни взрослому человеку, который оказывает ему персональное внимание, — и ребенок меняется на глазах. Наши приемные семьи вытягивают самых сложных детей.
Фонд "Сохраняя жизнь" существует с 2013 года. За это время здесь поняли, что устраивая детей в приемные семьи, проблему социального сиротства не решить. Ее можно решить, только работая с кровными семьями, которые по ряду причин являются поставщиками детей в сиротскую систему. Такая деятельность называется профилактикой социального сиротства, и ее, как и поддержку приемных семей, обязаны осуществлять государственные структуры. Однако неблагополучные семьи поддерживаются слабо, а самая "серьезная" помощь, которую им оказывает государство,— забирает их детей в детский дом. Считается, что на время забрав детей из неблагополучной семьи, государство дает их родителям возможность наладить жизнь. Но чаще всего дети остаются в детдоме навсегда.
— У нас мало ресурсов, мы существуем на пожертвования, и мы сразу поняли, что не сможем оказывать помощь всем,— объясняет Анна Межова.— Мы не работаем с пьющими родителями, хотя их очень много — наш опыт в этом направлении не был успешным. В программе поддержки у нас десять семей, в основном это выпускники детских домов. Они не пьют, но у них нет работы, они инфантильны, не знают самых простых вещей о том, как оплатить коммунальные услуги или устроить ребенка в сад.
Одна из подопечных семей фонда — Зайнулины и их 15 детей. Им помогают продуктами питания, памперсами, предметами быта. "Такие семьи живут в тяжелейших условиях и поставлены перед выбором: отдать ребенка в детдом или биться дальше,— говорит Анна.— Многие сдаются, потому что отдать ребенка в систему легче, чем биться за него. Но так мы никогда не решим проблему сиротства".
Недавно в программе помощи фонда появилась 19-летняя Света. Вскоре после выпуска из детского дома Света забеременела и родила, сейчас ее ребенку полтора года. Родители Светы давно умерли, оставив ей квартиру, на квартире — огромный коммунальный долг. Работы у Светы нет, платить за квартиру нечем. Кто-то из друзей посоветовал ей родить второго ребенка, получить материнский капитал и погасить квартирный долг, и теперь она снова беременна.
— У нее нет денег, еды, в квартире отключены вода и электричество,— рассказывает Анна.— Наш юрист объяснил ей, что значительную часть долга можно списать, и сейчас помогает ей оформить документы. Но разве это нормально — выпускать таких детей во взрослую жизнь без поддержки?
Самый успешный и многообещающий проект фонда — реабилитационный лагерь для приемных семей с детьми, пережившими психологическую травму, насилие, жестокое обращение. Тот самый лагерь "Затумания", о котором мне рассказывали Ведяшевы. Прошлым летом лагерь состоялся впервые, на базе семейного отдыха побывала одна группа приемных семей. Программа была рассчитана на пять дней, ее оплачивали спонсоры фонда. Семьи сопровождал психолог фонда и волонтер, который мог бы присмотреть за детьми, пока их родители общаются с психологом. "Главное в этом лагере вовсе не отдых,— поясняет Анна,— мы стараемся там научить приемных родителей работать с травмой ребенка. Мы берем туда только семьи с детьми, у которых сильная депривация, расстройство привязанности и поведения".
Проект оказался невероятно простым по исполнению и очень эффективным. В его основе лежит обычное человеческое общение, которого приемным родителям, погруженным в повседневные заботы, катастрофически не хватает.
— Приемной семье тяжело всегда, особенно поначалу,— говорит Светлана Зайнутдинова.— Здесь и усталость физическая, и эмоциональное выгорание, и ощущение себя "выключенным" из общества. И когда такие родители собираются вместе и делятся своими переживаниями, они понимают, что их проблемы не такие уж глобальные, что они не одиноки и что есть люди, которые их понимают. Мы создаем в лагере доверительную обстановку: родители сидят на матрасах на полу, в круге, а если мы работаем с детьми, то высыпаем на стол много конфет,— чтобы у них появилось ощущение свободной зоны. Вечерний чай из собранных в лесу трав, земляника в кузовках усиливают чувство доверительности. Наши семьи вспоминали этот лагерь весь год.
В этом году Анна с коллегами планировала организовать три смены реабилитационного лагеря. Количество приемных семей, желающих побывать в "Затумании", выросло до 44 — столько заявок получил фонд к концу мая. "Таких проектов в стране очень мало,— говорит Анна.— Приемным семьям нужна серьезная системная поддержка. У нас не хватает ресурса даже на семьи, которые живут в Оренбургской области, а нам пишут и из других регионов". Проживание взрослого на турбазе стоит 1 тыс. рублей в день, ребенка — 500 рублей. Для таких приемных семей, как Ведяшевы, отдых выливается в круглую сумму. Поэтому фонд "Сохраняя жизнь" собирает благотворительные средства, чтобы приемным семьям не пришлось платить за реабилитационный лагерь. Но в этом году собрать деньги на оплату турбазы не удалось.
— Когда я начинаю объяснять, что этот лагерь необходим для того, чтобы дети, пережившие травму, адаптировались, а их приемные родители просто отдохнули, благотворители теряют к нам интерес,— говорит Анна.— Никто не хочет слышать про насилие, про усталость приемных семей. Люди хотят позитивных историй про то, как можно быстро кому-то помочь.
"Органы опеки не занимаются поддержкой семей, они только контролируют"
Приемные семьи, с которыми я говорила в фонде Анны Межовой, убеждены, что семейное устройство детей-сирот происходит медленнее, чем могло бы, потому что, во-первых, приемная семья не поддерживается государством, а во-вторых, чиновники создают для усыновителей искусственные барьеры.
Лера и ее муж Николай в декабре прошлого года приняли в свою семью маленького Мишу. Ему было чуть больше года. Но перед тем, как попасть к своим новым родителям, Миша провел три месяца в больнице.
— Мы собрали документы и подали их в органы опеки,— вспоминает Лера.— Нам обещали в течение десяти дней отдать заключение о том, что мы можем быть приемной семьей. Но мы ждали два с половиной месяца, и все наши документы оказались просроченными.
Лере пришлось собирать документы снова, и это продлило пребывание Миши в больнице.
На работу местных органов опеки жалуются многие приемные семьи. В начале весны в редакцию "Власти" пришло два письма от жителей Оренбурга, в которых говорилось, что местные чиновники не разрешают ставить дату на входящем заявлении кандидата в приемные родители и таким образом сильно затягивают процесс передачи детей в семьи. "Они не разрешают ставить дату, потому что так им придется в десятидневный срок отдать заключение. А они все время затягивают",— говорилось в первом письме.
Автор второго письма утверждал, что чиновница из органов опеки, узнав о том, что у супругов в роддоме умер новорожденный ребенок, потребовала от них справку, подтверждающую, что они не убивали своего ребенка, а ребенок умер своей смертью. Такое требование является незаконным, поскольку в списке документов, которые кандидат в приемные родители обязан представить в органы опеки, и так есть справка из МВД об отсутствии судимости. Я попыталась связаться с сотрудницей органов опеки, в адрес которой прозвучали такие обвинения, однако в течение нескольких дней мне отвечали, что ее нет на работе.
— А еще нас в опеке отговаривали от Миши,— рассказывает Лера. — Спрашивали: "Зачем вы берете таджика? Вы же русские".
Мишу забрали домой 23 декабря 2014 года. У него в медицинской карте было много разных диагнозов, но через несколько месяцев в районной поликлинике все диагнозы сняли.
Усыновить его Лере и Николаю не дали до сих пор: опека заявила им, что без собственного жилья (семья стоит в очереди) это невозможно. Однако супруги имеют постоянную работу и официально арендуют дом, так что отсутствие собственного жилья не может являться препятствием для усыновления.
У Леры два приемных ребенка и три кровных. Она иногда приходит как волонтер в детский дом-интернат, где живет около 200 воспитанников. Говорит, что взяла бы еще детей, но не выдержит новых битв с органами опеки:
— Нас постоянно спрашивают: "Вы берете ребенка из-за денег? Зачем он вам?" Они платят мне как приемному родителю 5 тыс. рублей в месяц и думают, что можно за эти деньги меня унижать. Звонишь региональному оператору, чтобы получить какую-то первичную информацию о ребенке, они отказывают в информации, разговаривают грубо. И вообще непонятно, зачем у них стоит телефон, если они не способны информировать людей? Мы переехали недавно в деревню, снимаем там большой дом, а наш старший 16-летний сын остался в городе с бабушкой — у него ЕГЭ, и ему в городе больше нравится. Мы с ним постоянно видимся, в выходные он приезжает к нам. В опеке мне говорят: "Вы взяли приемного из-за денег, а родного бросили на бабку". Я начинаю плакать от обиды, а мне говорят: "Да вы неадекватная, как вам ребенка дали?" Органы опеки не занимаются поддержкой семей, они только контролируют. Многие приемные родители испытывают трудности, но они боятся даже обратиться в органы опеки за какой-то помощью, потому что потом к ним будут каждую неделю ходить с проверками и унижать. Люди предпочитают обратиться в частный фонд или к платному врачу, только бы не связываться с органами опеки. Если они таким образом борются с приемными семьями и защищают право государства держать детей в детдомах, то об этом должны знать и в Москве, и в Кремле. Если президент и правительство говорят о том, что у нас приоритет семейного устройства, а в регионе семьям только препятствуют, то это настоящий саботаж!
Из официального ответа заместителя министра образования Оренбургской области О. П. Озеровой редакции журнала "Власть":
"...Каждому гражданину, обратившемуся по вопросам усыновления в отдел опеки и попечительства Управления образования администрации г. Оренбурга, предоставляется полная информация о порядке усыновления и подготовки документов... Главная задача для специалистов отдела опеки и попечительства — найти для каждого ребенка, оставшегося без попечения родителей, семью, которая обеспечит ему полноценное физическое, психическое, духовное и нравственное развитие, в которой он будет счастлив, а каждому горожанину, обратившемуся по вопросу приема ребенка в семью, предоставить наиболее полную информацию о формах жизнеустройства детей, чтобы он смог выбрать ту, которая является наиболее подходящей для его семьи. За истекший год в Управление образования администрации г. Оренбурга или иные компетентные органы ни одной жалобы по вопросам усыновления не поступало, ни одного отрицательного заключения о возможности быть усыновителями подготовлено не было".
По информации министерства образования Оренбургской области, в 2011 году на региональном учете в государственном банке данных было 1978 детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей; в 2012-м — 1867; в 2013-м — 1918; в 2014-м — 1837. При этом в 2013-м на воспитание было передано в семьи 1095 детей; а в 2014-м — 1049.
На 1 января 2015 года на региональном учете в государственном банке данных числилось 1683 ребенка, однако это число к концу года может увеличиться, потому что детей из неблагополучных семей забирают в детдома в течение всего года. Приведенная статистика говорит о том, что количество детей, оставшихся без попечения родителей, из года в год не сильно уменьшается.
Из этой статистики можно сделать два вывода: с неблагополучными семьями или семьями, попавшими в кризисную ситуацию, работа ведется плохо, поэтому дети постоянно пополняют детские дома, а работа по семейному устройству детей ведется недостаточно активно. Впрочем, минобразования области утверждает, что делает все возможное — даже сотрудничает с местными СМИ, информируя граждан о детях, которым нужна семья. Так, с 2012 года редакция ОРЕН-ТВ и региональный оператор государственного банка данных снимают передачи про сирот. В эфире за это время рассказали о 55 детях. 27 из них нашли семью. Это говорит о том, что потенциальным усыновителям важно увидеть и услышать ребенка. Но в регионе до сих пор не снимают видеоанкеты детей, оставшихся без попечения родителей. Чиновники обещают, что к концу 2015 года такие анкеты появятся. Для сравнения: один только московский фонд "Измени одну жизнь" в 2014 году снял около 7500 видеоанкет детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. А к маю 2015-го фондом снято еще около 3000 анкет. Эти анкеты появляются в государственном банке данных, на сайте "Усыновите.ру", а также на сайтах благотворительных фондов и в СМИ.
Сегодня в Оренбургской области восемь детских домов, два дома ребенка и один детский дом-интернат для детей с умственной отсталостью.
Как выживать российским НКО
Множество российских фондов столкнулось в последнее время с нехваткой финансирования — особенно после того, как был принят закон об иностранных агентах. Теперь благотворительные организации могут надеяться только на российских спонсоров или бюджет, но получить государственные деньги очень сложно, особенно в регионах.
Юрист московского Центра лечебной педагогики Павел Кантор поясняет, что благотворительная организация может оказывать социальные услуги населению и получать за это государственное финансирование. Это можно делать двумя способами: через получение госзаказа или компенсацию понесенных расходов.
— Госзаказ — это когда государство говорит: "У меня в этом году нет своих сиделок, но есть НКО, которое может дать обученных сиделок". И государство заключает с НКО договор и оплачивает ее услуги заранее,— поясняет Кантор.
НКО получить госзаказ очень сложно. Если региональная власть считает, что реабилитационный лагерь для приемных семей не нужен и не востребован, то доказать обратное можно только одним способом — сами граждане, нуждающиеся в такой услуге, должны написать обращения к руководству региона. "В таком случае региональная власть обязана отреагировать на обращения граждан и обеспечить им эту услугу,— говорит Кантор.— Если руководство субъектов станет говорить, что законы не позволяют оказывать такие услуги, это будет неправдой. Субъекту сегодня никто не мешает оказывать необходимые услуги получателю".
Второй вариант, связанный с компенсацией уже понесенных некоммерческой организацией расходов, применяется, если гражданин, которому положены определенные соцуслуги, идет получать их не в государственное учреждение, а в НКО. Например, приемная семья, которой власть обязана предоставить услугу психолога, может выбрать для получения такой помощи не государственное учреждение, а неправительственное. И тогда НКО по итогам оказанных приемной семье услуг получит от государства компенсацию.
Однако и тут есть загвоздка. В регионах по-разному оценивают услуги, предоставляемые гражданам неправительственными организациями. По словам представителей благотворительного фонда "Маяк", работающего в Оренбурге, в регионе услуги логопеда оцениваются в 12 рублей в час, а санитарки — 10 рублей в час. В оренбургском фонде "Сохраняя жизнь" говорят, что работа психолога оплачивается по тарифу 32 рубля в час, тогда как частный психолог в регионе за час работы получает от 300 до 600 рублей. Таким образом, многим НКО очень трудно выжить, надеясь исключительно на компенсацию расходов от государства. А в условиях кризиса и сокращения потенциальных спонсоров многие НКО вынуждены сокращать свои программы или закрываться вообще.
В Москве от дифференциации стоимости социальных услуг отказались: здесь любая соцуслуга, будь то работа логопеда, сиделки или юриста, стоит 315 рублей в час. "Я не знаю, чем руководствовались московские чиновники, когда принимали такое решение,— скорее всего, общий бюджет соцзащиты поделили на количество получателей соцуслуг",— говорит Кантор.
Чиновничий показ
В мае в Оренбурге прошел показ документального фильма "Блеф, или с Новым годом" — о разрушительном воздействии детского дома на личность ребенка, а по большому счету о том, что детских домов быть не должно. Режиссер Ольга Синяева и актриса Ольга Будина, учредитель фонда "Обереги будущее", приехали на показ, чтобы пообщаться с местными чиновниками.
Посмотрев фильм, министр образования Оренбургской области Вячеслав Лабузов заявляет, что в Оренбурге хорошие детские дома, и приглашает режиссера погостить в одном из них. По словам министра, в фильме показана "ситуация, доведенная до крайности". А Ольге Синяевой чиновник советует снимать фильмы о ситуациях в семьях. "Государство берет уже тех, от кого отказалась семья,— говорит министр,— а начинать надо с воспитания семьи". Вице-губернатор по социальной политике Павел Самсонов в свою очередь с сожалением замечает, что институт семьи разрушился 100 лет назад. "Вот вы видите храмы? — спрашивает он Ольгу Будину. — А почему так мало людей туда ходит?" "Вы лучше скажите, почему в Оренбурге всего одна школа приемных родителей, на базе детского дома? — отвечает вопросом на вопрос актриса.— У человека должен быть выбор: пойти в государственное учреждение учиться или в неправительственное. А вы этого выбора не даете. Поэтому и поддержки приемным семьям нет — одна школа просто не справляется".
— Наша ШПР прекрасно справляется,— возражают Будиной подчиненные министра образования.— Она готовит хороших приемных родителей".
— Функция ШПР заключается не только в подготовке приемных родителей, но и в дальнейшем постоянном сопровождении приемных семей,— заявляет Будина.— А если ШПР одна, то она не в силах оказывать такие услуги, и люди остаются предоставленными самим себе. Вот скажите, почему отдел опеки и попечительства Оренбурга отправил приемную семью к платному психологу? Потому что нет бесплатных?
— Это неправда! — возмущают чиновники.
Синяева называет фамилию приемной семьи.
Министр обещает разобраться — и даже уволить сотрудника опеки.
— Бывают, конечно, разные случаи, но мы всегда открыты для таких сигналов,— подытоживает министр Лабузов.
Открытость демонстрирует и вице-губернатор Самсонов, пообещав пустить волонтеров в областные детские дома — сегодня большинство детских сиротских учреждений области закрыто для НКО. Ни в дома ребенка, ни в интернат волонтеров не пускают, хотя на федеральном уровне давно декларируется, что развивать социальное волонтерство необходимо хотя бы для того, чтобы в закрытых учреждениях был гражданский контроль.
Вице-губернатор заявляет, что область успешно сокращает количество сирот: в 2014 году их стало меньше на 9%, а из семей в том же 2014-м изъяли всего 500 детей, хотя еще в 2009-м произошло 900 изъятий. Об успешности действий местных чиновников, по мнению вице-губернатора, говорит и тот факт, что с 2006 года в области расформировано десять детских домов.
Режиссер Синяева рассказывает, что в течение месяца звонила в региональный банк данных, но так и не смогла застать на месте специалиста, который дал бы информацию об интересующем ее ребенке; а также спрашивает, почему у конкретного ребенка двух лет стоит диагноз "низкорослость" и "умственная отсталость", хотя в этом возрасте такие диагнозы не ставятся. Ей обещают разобраться, но посоветовали не судить по "частным случаям".
Также чиновники обещают плотнее заняться съемкой видеоанкет детей — сейчас Министерство образования области вместе с некоммерческой организацией "Медиацентр" снимает по четыре анкеты в месяц, но до конца года число видеоанкет детей-сирот обязуются увеличить до 100. Будина возражает, что такими темпами и через пять лет не снять всех анкет, а каждая анкета, опубликованная на сайте "Усыновите.ру", вдвое повышает шансы ребенка найти семью. "Привлеките другие НКО,— советует она,— подключите московские организации". Но ей отвечают, что "видеоанкеты — это деньги", и что снимать их нужно профессионально, и поэтому требуется время.
Встреча закачивается, все выходят в фойе. Областной уполномоченный по правам ребенка Ольга Ковыльская говорит местному телеканалу, что проблем, о которых рассказывается в фильме Ольги Синяевой, в Оренбургской области нет. Другими словами, в Оренбургской области изобретен пока еще неизвестный миру способ, который позволяет избежать детдомовской депривации, расстройства привязанности, аутостимуляции.
"К сожалению, многие чиновники по-прежнему негативно реагируют на участие общественных организаций в решении каких-то важных проблем государственного масштаба,— говорит Ольга Будина.— Им кажется, что мы непрофессионалы, что мы не понимаем, о чем говорим. Но больше всего удивляет, когда чиновник, вместо того чтобы попытаться исправить проблему, говорит, что ее просто нет".