Международный фестиваль искусств, носящий имя Андрея Платонова, открылся в Воронеже в середине прошлой недели пятью выставками, концертом классической музыки и спектаклем Тбилисского академического театра имени Котэ Марджанишвили и итальянского Emilia Romagna Teatro Fondazione «Записки сумасшедшего» по мотивам одноименной повести Николая Гоголя. Чуть позже местная публика познакомилась в Воронежском ТЮЗе с Академическим малым драматическим театром — театром Европы, который привез из Санкт-Петербурга постановку одной из самых социальных пьес норвежского драматурга Генрика Ибсена «Враг народа».
Фото: Сергей Пенкин
Фото: Сергей Пенкин
В «Записках сумасшедшего» соединись немое кино, грузинский юмор и итальянские страсти. Гоголя в Грузии и Италии хорошо знают и нередко ставят, но актер Массимо Скола до «Записок» про башмачкиных и поприщиных ничего не знал. Разобраться ему помогла работа в администрации своего региона. Впрочем, в спектакле Левана Цуладзе канцелярское безумие выглядит довольно безобидным: клерки за конторками методично изводят бумагу и перешучиваются, и только Поприщин выбивается из ритма, скучает и фантазирует. От пространного текста «Записок» режиссер Леван Цуладзе оставил немногое. Густой поток сознания героя он разбил на роли и голоса, дописав диалоги без стилизации под Гоголя. Актеры говорят на своих языках, время от времени вставляя для колорита словечки типа chinovnik, spasibo или troyka. Русские субтитры лаконичны, как дубляж фильмов, где самые яркие фразы героев передаются как «непереводимая игра слов».
Те, кто ориентировался в основном на экранный текст, могли счесть спектакль плоским и даже обидным для классика. От истории осталась фабула: chinovnik Поприщин страдал от своей никчемности, спасался мечтами, безнадежно влюбился в девушку из высшего общества и тронулся умом, размышляя над вопросом «Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник?». Визуальное решение «Записок» снимает с режиссера все подозрения. Господин Цуладзе нашел простой и выигрышный ход, разделив сцену прозрачной ширмой-кинопленкой. Повседневный мир Поприщина по одну сторону, волшебный мир кино, где герой находит утешение (у Гоголя он ходит в театр), — по другую. Авксентий Иванович грезит о возлюбленной-актрисе, его коллеги чеканят: «Чиновник должен знать свое место. Любовь не для нас. Слава Богу, любовь нас миновала. А не то превратились бы уже в прах». Вину общества в болезни Поприщина спектакль не педалирует, выводя на передний план чистую лирику.
И — эксцентрику, очень органичную и для грузин, и для итальянцев, но удивительную для российского зрителя. В нашем представлении «маленький человек» — серо-бледный, грустный, неуверенный и трогательный, как Башмачкин в недоснятой «Шинели» Норштейна. А тут подвижный итальянец с шапкой волос, орлиным профилем и гротескными реакциями. Да еще собачка Меджи, которая оказывается по-бабьи отзывчивой служанкой, разгуливает по сцене в комбинации и орет как оглашенная. В какой-то момент кажется, что экспрессии в «Записках сумасшедшего» чересчур много. Но, когда Поприщин уже воображает себя Фердинандом VIII и вдохновенно правит Испанией, он вдруг берет по-настоящему высокую, трагическую ноту: «Боже! Что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду!.. Матушка, спаси твоего бедного сына!» После этой фразы в зале стоя аплодировали практически все зрители, в их числе губернатор Воронежской области Алексей Гордеев.
Постановка «Врага народа» посвящена 150-летию Константина Станиславского. Именно он сыграл главную роль в аналогичном спектакле Московского художественного театра 1900 года. Действо приобрело революционное звучание. Так, в 1901 году день показа в Петербурге закончился студенческой манифестацией у Казанского собора и казаками с нагайками. В Воронежской области казаки и нагайки в последние годы стойко ассоциируются с не менее животрепещущей, чем у Ибсена, экологической темой — разработками никеля в Новохоперском районе региона. Впрочем, демонстраций после спектакля в Воронеже не наблюдалось. Более ста лет назад спектакль МХТ заканчивался призывом к строительству нового человека. У Льва Додина он заканчивается разочарованием в нравственности и духовности большинства и личной трагедией порядочного и умного доктора Томаса Стокмана (Сергей Курышев), считавшего своих сограждан столь же высоконравственными и разуверившегося в этом.
Лев Додин отметил, что Станиславский не играл революционера, а МДТ не делает политических спектаклей, а пытается создавать «размышления о людях, о самих себе». Он воплощает этот замысел кристально точно. Постановка выжимает из пьесы самую суть размышлений, оставляя за бортом ряд персонажей и диалогов Ибсена. Сценография художника Александра Боровского лаконична и четка, как мысли доктора Стокмана. Подобно им, декорации и костюмы четко разделяют белое (доктор и его семья), черное (мэр Петер Стокман) и серое (владелец кожевенного завода Мортен Хиль, редактор Ховстад и владелец типографии Аслаксен).
Согласно расцветке вырисовывается и основное противостояние — доктор Стокман, обнаруживший губительность зараженных вредными выбросами вод лечебницы, и его брат мэр, выступающий за сокрытие данной информации из-за риска истощения бюджета. Тесть доктора, владелец кожевенного завода Мортен Хиль (Игорь Иванов), чьи стоки, в частности, стали причиной заражения, а также Ховстад (Екатерина Клеопина) и Аслаксен (Филипп Могильницкий) сначала восторгаются смелостью исследования доктора, называя его другом народа. Но их мнение меняется на диаметрально противоположное, как только мэр вырисовывает перед ними картинку нищенского будущего без средств, приносимых лечебницей. Доклад доктора предлагают задержать ради общего блага. Впрочем, понимание общего блага для чиновников, предпринимателей и ученых за век с лишним по-прежнему осталось разным. И Томас Стокман, не нашедший понимания у общественности, горько обличает безнравственное и глупое большинство, за что его на общем собрании провозглашают врагом народа.
Декорации милой гостиной доктора, в которой начиналось действие, разрушены, оглушительный звон стекла будто отделяет доктора от того времени, когда он был абсолютным светом — светилом науки, полезным для общества. Теперь он вероломно отвергнут этим обществом и уже не может быть белым. Перевоплощаясь в серое, Стокман произносит финальный монолог о другом абсолюте — одиночестве, которое приносит силу. Но сильным доктор уже не выглядит — скорее, усталым и разочарованным. Такова цена правды, преломленной сквозь призму одной человеческой жизни.