Гений в контексте

В миланском Палаццо Реале открыта замысловатая выставка с незамысловатым названием «Леонардо да Винчи. 1452-1519». По выходным она открыта до полуночи: все же Леонардо обходит по популярности Рембрандта и Ван Гога

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 9

Фото: Parigi, Musee du Louvre, Departement des Peintures, gia in Collezione Campana, Roma

"Святой Иоанн Креститель", 1506–1515 годы

Фото: Parigi, Musee du Louvre, Departement des Peintures, Collezione di Luigi XIV

Этюд драпировки, 1470 год

Фото: Parigi, Fondation Custodia, Collezione Frits Lugt

"Прекрасная Ферроньера", 1493–1495 годы

Фото: Parigi, Musee du Louvre, Departement des Peintures, Collezione dell’Imperatore Francesco I

"Святой Иероним", 1485–1490 годы

Фото: Citta del Vaticano, Musei Vaticani

Эскиз головы воина для фрески "Битва при Ангиари", начало XVI века

Фото: Oxford, The Ashmolean Museum. Lascito di Francis Douce

Эскиз "Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом", 1500–1501 годы

Фото: Venezia, Gallerie dell’Accademia, Gabinetto dei Disegni e Stampe

Этюд для портрета Сесилии Галлерани, 1486–1488 годы

Фото: The Royal Collection / HM Queen Elizabeth II

"Голова девушки", 1504–1508 годы

Фото: Parma, Galleria Nazionale

Выставка Леонардо, как и все в Милане, приурочена к Expo 2015. То есть официально художественная выставка у миланской Expo одна: "Искусство и еда. Ритуалы с 1851 года", колоссальное исследование Джермано Челанта о роли кухни в культуре и культуры в кухне, занимает весь Палаццо Триеннале. Но и остальные затеи, конечно, подразумевают аудиторию Всемирной выставки, даже Фонд Prada подгадал открытие к Expo. И на эту деловую и неделовую публику ориентирована музейная программа, смысл которой в том, чтобы изменить привычный туристический имидж города, города Леонардо и "Тайной вечери", в сторону большего разнообразия. Тут и Кастелло Сфорцеско, где открылся прекрасный музей одного шедевра: отныне "Пьета Ронданини", последняя, неоконченная работа Микеланджело, выставляется в отдельном помещении замка, чтобы хоть как-то отвлечь толпы туристов от трапезной Санта Мария делле Грация. Тут и Палаццо Реале, затеявший большую выставку "Искусство Ломбардии от Висконти до Сфорцы" с тем, чтобы опровергнуть популярно-искусствоведческий предрассудок, будто Возрождение пришло в Милан только вместе с Леонардо. Но бороться с культом Леонардо бесполезно — Микеланджело не спасает, долеонардовская Ломбрадия выглядит утонченно-готическим Севером. И, пойдя навстречу всеобщим ожиданиям, в том же Палаццо Реале все же сделали выставку о Леонардо. В роли кураторов выступили два известных миланских искусствоведа — специалист по Леонардо Пьетро Марани и специалист по его школе и ломбардскому маньеризму Мария Тереза Фьорио. И у них получилась совершенно неожиданная выставка.

Все, что знает о Леонардо любой образованный человек и без чего любой образованный человек, вероятно, будет разочарован, собрано в последнем зале. Там мы с чувством глубочайшего удовлетворения собственной искушенностью можем убедиться в том, что Леонардо — это легенда, миф и поп-идол, что, несмотря на множество биографий, жизнь его тайна и, несмотря на множество авторитетных интерпретаций — как тут не вспомнить Фрейда,— искусство его тайна, а что, как не тайна, может быть притягательно для поп-культуры. Правда, даже в разделе "Легенда Леонардо" кураторы умудряются оставаться в пределах фактов, не переходя в область популистских спекуляций.

Первый этап "жизни после смерти" был связан с большой миланской школой, транслировавшей в будущее его искусство. Его манеру, приемы и мотивы — сфумато и туманные, полные влаги пейзажи, улыбки и взгляды, одновременно на зрителя и чуть в сторону, золотисто-оливковый инкарнат и локоны, закручивающиеся водоворотами и словно бы растворяющиеся в воздухе, скульптурные контрапосты и скульптурные складки тканей. Его сюжеты — "Леду и лебедя", леонардовский оригинал которой утрачен и которая у леонардесок временами превращается в "Венеру и Амура", или же "Обнаженную Джоконду", "Gioconda nuda", которая, кажется, целиком на совести учеников. Его учение, систематизированное в виде "Книги о живописи" Франческо Мельци, любимым учеником, душеприказчиком и наследником. И, разумеется, столь мифологизированный образ учителя, познавшего тайны четырех первоэлементов и божественной пропорции.

Второй этап "жизни после смерти" тоже был связан со школой, точнее — с освобождением Леонардо от школы, начатым в позитивистском XIX веке. В итоге знатоки и эксперты оставили мастеру лишь две фрески да дюжину картин. Лишившись многих патентованных шедевров Леонардо, превознесенных Стендалем и прочими "новыми Винкельманами", но оказавшихся произведениями учеников, XIX век, так обожествлявший универсальный гений "титана Возрождения", нашел новый предмет культа — "Мону Лизу". Его зарождение отмечено картиной скучного академика Чезаре Маккари "Леонардо, пишущий Джоконду" 1863 года, где элегантный седобородый старец, весь в черном бархате, от хламиды до берета, сидя у мольберта с готовым подмалевком, вперился своим титаническим взором в насупившуюся даму, пока банда учеников развлекает ее дрессировкой ручной обезьянки и игрой на лютне, пытаясь вызвать пресловутую улыбку. Финал культа отмечают два не менее мифологизированных ремейка "Моны Лизы": с усами работы Марселя Дюшана и "белая на белом" работы Энди Уорхола. Но история восприятия на этой выставке совсем не главное — Леонардо, напротив, пытаются очистить от помутневших слоев лака этой самой истории восприятия.

На афишах, буклетах и обложках каталогов выставки красуется "La belle ferronniere" — ожидать, что из Лувра привезут самые знаменитые вещи, естественно, не приходится, "Фероньерка" и так приехала из Парижа в компании позднего "Иоанна Крестителя" и раннего "Благовещения", а расстаться с тремя Леонардо в разгар туристического сезона — это большое музейное мужество. Из Ватикана пожаловал неоконченный "Святой Иероним", из миланской Пинакотеки Амброзиана — "Портрет музыканта", из Национальной галереи в Вашингтоне — "Мадонна Дрейфус". Однако и шесть более или менее бесспорных картин Леонардо из разных собраний редко когда сходятся вместе. Целый зал посвящен конной скульптуре, прежде всего монументу Франческо Сфорцы, так называемому "Коню", "Il cavallo", известному по леонардовским рисункам и поздним, неавторским моделям (авторская глиняная модель в натуральную величину была уничтожена солдатами Людовика XII, когда тот взял Милан). Впрочем, основное богатство экспозиции — огромное количество рисунков и рукописей Леонардо, выставленных в оригиналах, а не в факсимиле. К тому же все сохранившиеся леонардовские фрески — и "Тайная вечеря", и "Зал веток" в замке Сфорцы,— находятся в пешей доступности. Словом, миланская выставка дает самое полное представление о разнообразии художнических талантов Леонардо.

Работа с оригиналами кураторам принципиальна, поскольку выставка возвращает Леонардо в поле искусства, откуда он давно изъят любителями разбирать его научно-технические открытия и прозрения. На выставке есть немного собственноручных рисунков и сделанных по ним макетов инженерных изобретений Леонардо — куда же без них; впрочем, нам напоминают, что идеи летательных аппаратов, парашютов и прочих удивительных вещей тогда буквально носились в воздухе — их находят в записках сиенских инженеров, вероятно, попадавшихся на глаза придворному художнику герцога Сфорцы. Однако основная мысль выставки заключается в том, что Леонардо не отделял искусство от науки, вернее, искусство и было для него основной наукой.

Наукой рисунка: от простых геометрических тел — к геометрии складок, от геометрии складок — к задрапированной фигуре, от фигуры — к частям тела и анатомическим штудиям, что при всем старомодном, "готическом" подходе к детали почти предвосхищает академический класс будущего. Именно у Леонардо рисунок становится основным инструментом наблюдения за природой — его главной учительницей. Главной отчасти поневоле: подобно многим художникам своего времени, он не был обременен книжной мудростью, так как не мог свободно читать на латыни. Эта учительница его порой подводила: почерпнув у кем-то переведенного ему Витрувия метафору, уподобляющую человеческое тело архитектурной постройке, он наивно пытался распространить ее и на строение Земли, о чем не любят вспоминать "леонардоманы". Наука рисунка, в свою очередь, служила постижению природы в другой дисциплине — науке живописи, где в воздушной перспективе Леонардо обнаруживает инстинктивное знание законов оптики, а в том, как пишет скалы,— понимание геологии. Для чего он писал справа налево, так что читать его рукописи удобнее всего с помощью зеркала,— на этот счет имеются разные объяснения, но, когда видишь эти манускрипты во множестве, само собой приходит такое: он, возможно, просто визуально подражал древнееврейскому письму — для пущей важности. Ведь уже тогда гуманистический "стандарт образования" предполагал владение тремя древними языками: латинским, греческим и древнееврейским, а он и латинского-то толком не знал.

Да и где бы ему выучить латынь в совершенстве? Сведения о его домашнем воспитании скудны — тут все отдано на откуп Фрейду и компании, рассматривавшим леонардовские рассказы о снах не как дань входящему в моду литературному приему, а как признания пациента на кушетке. Его настоящим университетом стала мастерская Андреа дель Верроккьо, живописца, скульптора и декоратора широкого профиля, тоже в своем роде универсального гения. Сопоставления "Святого Иеронима" Леонардо со "Святым Иеронимом", вышедшим из мастерской Верроккьо, и "Фероньерки" — с верроккьевой "Дамой с букетом" весьма убедительно показывают, сколь многим он был обязан учителю, от которого, кажется, и идет эта чарующая скульптурность леонардовских лиц и фигур. Как и от изучения античности, вкус к чему ему опять же привил Верроккьо: барельефы с профильными портретами Публия Корнелия Сципиона и Александра Македонского, изваянные кем-то из однокашников Леонардо, позже отзовутся и в памятнике герцогу Сфорце, и в "Битве при Ангиари". Интерес к античности, как и интерес к механике, оптике, алхимии, астрологии, физиогномике и теории темпераментов, перспективе и идеальным городам — все это нисколько не вырывается за интеллектуальные горизонты его времени. Но как только Леонардо аккуратно возвращают в родной исторический контекст, он делается гораздо глубже и многограннее большинства своих современников.

Милан, Палаццо Реале, до 19 июля