За годы правления Сталина в стране был выработан ритуал торжественного перехода в мир иной высших должностных лиц, когда каждому аппаратчику полагалась точно отмеренная доза прощальных почестей. В нюансах номенклатурной похоронной системы разбирался обозреватель «Власти» Евгений Жирнов.
Фото: Фотоархив журнала «Огонек»
Впервые опубликовано в журнале «Власть» 24 февраля 2003 года.
Социалистический погост
С похоронной проблемой большевики столкнулись сразу после захвата власти. Только в Москве бескровная революция унесла жизни нескольких сотен захватывавших мосты, почту, телеграф и Кремль красногвардейцев, а также оборонявших эти объекты юнкеров. Героев штурма оплота царизма похоронили в братской могиле возле его стен, даже не удосужившись выяснить их имена.
Вопрос о месте захоронения следующих жертв борьбы со старым режимом уже не возникал. В начале января 1918 года там же, на Красной площади, предали земле погибших при взрыве бомбы в красногвардейском штабе на западной окраине Москвы — в Дорогомилово. Несколько дней спустя большевики организовали многотысячное шествие к Кремлю в ознаменование победы социалистической революции. Представители свергнутых классов попытались доказать, что победа не является окончательной, и по демонстрантам с чердаков и колоколен был открыт пулеметный огонь. Новые жертвы белого террора также упокоились возле Кремля.
Даже после переезда из Петрограда в Москву советского руководства у кремлевской стены продолжали хоронить людей, не имеющих отношение к партии большевиков или занимающих малозначительные должности. Но постепенно места на социалистическом погосте стали получать и видные большевики. 18 марта 1919 года там был похоронен первый глава советской исполнительной власти — ВЦИКа — Яков Свердлов.
Скорее всего, главную роль в превращении братского кладбища в номенклатурное сыграли, мягко говоря, непростые отношения большевиков с религией. Прокламировать отсутствие Бога и хоронить товарищей по борьбе на кладбищах при церквях и монастырях было по меньшей мере непоследовательно. Об этом говорит и то, что в Совнаркоме шли ожесточенные споры о способе захоронения граждан вообще и руководящих товарищей в частности. Декрет "О кладбищах и похоронах" дебатировался в советском правительстве на протяжении всего 1918 года, дважды — летом и осенью — отправлялся на доработку и был утвержден только 7 декабря.
Шли споры и о ритуале похорон. 15 марта 1920 года СНК РСФСР принял постановление "О запрещении употребления венков, а также нарядов войск на похоронах", которое исполнялось не дольше, чем обсуждалось. Но даже без венков единственным принципиальным отличием новой церемонии погребения от старорежимной было отсутствие священнослужителей и, соответственно, отпевания. В какой-то мере примером нового большевистского культа смерти стали похороны Ленина. Но обеспечивать всю большевистскую элиту мавзолеями было нецелесообразно — и экономически, и идеологически. "Могила Ленина — колыбель мировой революции", как гласили лозунги, должна была существовать в единственном экземпляре.
Выход из ситуации нашел главный большевистский генератор идей Лев Троцкий. Он предложил товарищам по партии завещать кремировать свои трупы. И тем подавать пример нового ритуала захоронения всем трудящимся.
Здоровый образ смерти
На самом деле кремация была чем-то новым и исключительным только в России. Первый крематорий построили в Милане в 1876 году. И вскоре после этого русские приверженцы прогресса стали лоббировать введение пламенных похорон для жителей империи. На их сторону встали чиновники Министерства внутренних дел, которые постоянно сталкивались с проблемой нехватки земель для кладбищ, в особенности в Санкт-Петербурге. Вопрос о разрешении кремаций рассматривался первой и третьей Государственными думами, но всякий раз категорически возражали священноначалие Русской православной церкви и надзиравший за духовными делами Синод. Формулировка позиции церкви не изменилась до наших дней — трупосожжение находится вне христианской традиции.
В РСФСР кремация также прижилась не сразу, но, как обычно, победила революционная целесообразность. Обсуждая декрет о похоронах 1918 года, советские руководители ожидали в наступающем 1919 году повторения эпидемий тифа и все-таки договорились о придании кремации законного статуса:
"23. Сожжение мертвых тел производится в крематориях, устраиваемых с особого каждый раз разрешения Народного комиссариата здравоохранения...
25. Сожжение трупов производится не ранее как на третий день со времени кончины...
27. Сожжение похороненных в землю трупов не допускается.
Для того чтобы состоялось сожжение трупа в крематории, предварительно требуется представление следующих документов:
1) свидетельства от милиции о том, что покойный вписан в списки умерших и со стороны милиции нет препятствий к сожжению его трупа;
2) свидетельства о причине смерти, выдаваемого врачом, лечившим покойного во время его последней болезни, или же, если покойный во время своей последней болезни совсем не обращался к врачу,— одним из местных врачей, состоящих на правительственной службе...
После сожжения трупа пепел собирается в закрывающуюся урну и предается погребению или выдается родственникам покойного на руки..."
В апреле 1919 года управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич направил в отдел организации производства Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) письмо с просьбой "разработать проекты моргов, крематориев, мусоросжигателей и другие меры борьбы с возможными летом эпидемиями".
Руководители на местах были куда расторопней. Уже 24 января 1919 года в Петрограде Совнаркомом Северной области была создана постоянная комиссия по постройке государственных крематория и морга. "Принимая во внимание острую необходимость в огненном погребении", комиссия приняла решение создать временный экспериментальный крематорий.
Для него подобрали остов бывших бань на Васильевском острове, и уже 14 декабря 1920 года была проведена первая в РСФСР кремация. Однако проработал опытный крематорий чуть больше двух месяцев. Из-за постоянных поломок печей и, как оказалось, значительного расхода топлива его пришлось закрыть. За это время в нем было произведено 379 сжиганий, причем большинство кремированных скончались именно от инфекционных болезней. И лишь 16 человек были испепелены согласно их завещаниям.
Негативный опыт нисколько не умерил пыл проводников новых революционных обрядов погребения. В 1925 году Моссовет, а вслед за ним и Ленсовет приняли решение о создании крематориев. В столице Наркомздрав открыл специальную агитвыставку по кремации "с экспонатами, всесторонне освещающими этот вопрос". Сомневающимся доказывали, что "огненное погребение" — передовой мировой опыт, о чем свидетельствовали 1500 представленных на выставке книг на многих языках. Но вершиной кремационной агитации считался особый плакат:
"Кремация —
1) идеальнейший способ погребения;
2) абсолютно удовлетворяет всем требованиям санитарии;
3) разрешает земельно-кладбищенский кризис городов;
4) незаменима при эпидемиях, войнах и народных бедствиях;
5) рассеивает вековые предрассудки;
6) наиболее красивый, целесообразный и дешевый способ погребения;
7) разрешает вопрос легкого и дешевого способа передвижения останков;
8) вносит упрощение в быт похорон, удешевляет их и сберегает время родных;
9) служит источником для архитектурного, технического, художественно-промышленного творчества;
10) признак высокой культуры".
Для расширения охвата агитируемых за кремацию масс было создано Общество развития и распространения идей кремации, которое в 1932 году было преобразовано во Всесоюзное кремационное общество. Пролетариат пытались учить на примере зарубежных братьев по классу. В одной из брошюр 1920-х годов описывалось, насколько часто пользуются услугами крематория семьи немецких рабочих, живущих в берлинском районе Трептов. В 1913 году там были кремированы 23 покойника, а в 1923 — 4100. "Эти цифры говорят сами за себя",— писали агитаторы.
Новый обряд погребения — "замуровление урны с прахом в кремлевской стене", как тогда писали — появился в 1925 году. В первое время возникли сложности с ритуалом доставки урны на Красную площадь. Судя по отдельным упоминаниям в документах, во время похорон пионера освоения кремлевского колумбария, зампреда ВСНХ СССР Мирона Владимирова, к кремлевской стене несли гроб с прахом. В дальнейшем технология была отлажена, но до открытия в 1927 году первого московского крематория, устроенного в церкви Донского монастыря, в главной стене страны Советов чаще всего хоронили видных зарубежных коммунистов.
Очевидно, что никакой стройной системы распределения мест в кремлевском некрополе в то время еще не существовало. Народного комиссара по военным и морским делам и кандидата в члены Политбюро Михаила Фрунзе похоронили в 1925 году рядом со Свердловым. В следующем году эту особо почетную шеренгу захоронений пополнила могила Феликса Дзержинского. А члены Политбюро Сергей Киров в 1934 году и Валериан Куйбышев годом позже были кремированы и похоронены в стене.
Сложившийся в первые годы советской власти ритуал похорон менялся только в деталях. В 20-е годы нередко гроб устанавливали в Кремле, но затем, по мере усиления мер по защите жизни вождей, прощание и гражданская панихида происходили в Доме союзов. После этого товарищи по партии на руках несли гроб с усопшим на Красную площадь, где проходил митинг, дополняемый прохождением войск.
С годами постаревшим руководителям становилось все тяжелее нести усопших товарищей — даже поочередно меняя друг друга. И поэтому тело перемещалось к Красной площади на артиллерийском лафете. Но главные вопросы — где и как хоронить номенклатурного работника — все время существования советской власти оставались в исключительном ведении ЦК. И все эти десятилетия при решении похоронных вопросов на Старой площади руководствовались установившимися с течением времени неписаными правилами.
"Ну что, пойдем постоим!"
Как рассказывал мне бывший управляющий делами Совета министров СССР Михаил Смиртюков, вопрос о похоронах правительственного уровня начинал рассматриваться, только если умерший занимал пост не меньший, чем заместитель министра в крупном министерстве или министр и соответствующий по должности заведующий отделом ЦК. Все вопросы с организацией погребения руководителей меньшего ранга решало ведомство в координации с Моссоветом. Записка о смерти в ЦК в зависимости от ранга руководителя рассматривалась или на Секретариате, или на Политбюро.
Поскольку далеко не всегда день, когда было необходимо принять решение, совпадал с днем заседания Политбюро, несколько членов Политбюро могли проголосовать, не собираясь вместе. Как правило, первым на такого рода документы ставил визу Михаил Суслов, хранитель и ревнитель партийных традиций.
Прежде всего решался вопрос о составе комиссии по организации похорон. К примеру, председателем правительственной комиссии, хоронившей в 1978 году бывшего президента Академии наук СССР академика Мстислава Келдыша, назначили главу военно-промышленной комиссии Совмина Леонида Смирнова. А от Старой площади хоронить Келдыша поручили Михаилу Зимянину, секретарю ЦК, причем не из самых значительных. Естественно, в комиссию включались люди из президиума АН СССР, Совмина, а также представители общественности — космонавт и рабочий. Одновременно в Политбюро или Секретариате ЦК решалось, где будет похоронен усопший. Келдыша было решено похоронить в кремлевской стене, как и других ученых и конструкторов, внесших большой вклад в оборону. Тогда же определялось место прощания. К 1970-м выбирали из трех залов: Дома союзов, где прощались с крупными руководителями, Центрального дома Советской армии, предназначенного для военных, и Дома ученых, где проходили гражданские панихиды по деятелям науки, отставным чиновникам и другим удостоенным государственных похорон лицам (иногда использовались и залы поменьше).
Несмотря на всю влиятельность Суслова, последнее слово всегда оставалось за генеральным секретарем. И он мог внести в решение о похоронах любые коррективы. К примеру, Семену Буденному, как и другим маршалам, отводилось место в кремлевской стене. Но Брежнев в 1973 году решил похоронить героя Гражданской войны в почетной шеренге могил у Мавзолея.
"Все зависело и от расстановки сил в Политбюро,— вспоминал Михаил Смиртюков.— Вот, например, командовавший во время Великой Отечественной войны тылом Красной армии генерал армии Андрей Васильевич Хрулев. Генералов на Красной площади обычно не хоронили. К тому же Хрущев его не любил. И хотел хоронить Хрулева на Новодевичьем. Но маршалы настаивали на Красной площади. Время шло, а Хрущев все вопрос мурыжил. Но в конце концов сдался и разрешил хоронить в стене".
В остальном госпохороны превосходили обычные только размахом. Во время прощания оркестр, как правило, был симфоническим. А количество венков превышало все разумные нормы. Существовало неписаное правило, что прислать венок должно каждое предприятие, на котором работал усопший или которому он когда-нибудь чем-нибудь помог. Московский горком и ведомство, к которому принадлежал покойный, обеспечивали явку на Красную площадь скорбящих трудящихся. На трибуны у Мавзолея, как правило, привозили четыре тысячи человек, а на площадь еще десять. Поминки также отличались размахом. Количество приглашенных определялось рангом покойного. Для Келдыша сочли достаточным организовать стол на 150 человек.
Порядок прощания, как вспоминал Михаил Смиртюков, как правило, не отличался разнообразием: "Сначала подъезжали самые малые секретари ЦК и кандидаты в члены Политбюро. Потом — члены по степени важности. Потом — Косыгин.
И в конце появляется Брежнев.
— Так,— говорит.— Ну что же, как же было дело?
— Да вот,— отвечают,— сидел-сидел, утром проснулись, а он умер.
— Да, жалко... Ну что, пойдем постоим!
Церемония прощания окончена. Члены правительственной комиссии по организации похорон выходят из Дома союзов и направляются на Красную площадь. Пошли, постояли в почетном карауле у гроба.
— Когда похороны?
— Завтра. В кремлевской стене.
Когда хоронили маршалов или ученых, на следующий день все ехали к Дому союзов. Меня часто звал в свою машину Устинов (он обычно возглавлял комиссию по похоронам маршалов и конструкторов) и начинал обсуждать текущие дела. У Дома союзов урну с прахом ставили на лафет и тихо везли на Красную площадь. Время, которое шла траурная процессия от Дома союзов, было известно точно: 40 минут. Впереди процессии шел комендант Кремля генерал Шорников. Мороз, жара — приходили всегда минута в минуту.
Потом комиссия, а за ней Политбюро во главе с Брежневым поднимаются на Мавзолей. Произносятся речи. Спустились вниз. Бросили земли кусок, хоть и в стену хоронят. Разошлись. Все кончилось".
Плавное течение похоронных дел было нарушено смертью Суслова и решением Брежнева хоронить его на Красной площади, в земле. Михаил Смиртюков считает, что таким образом Брежнев намекал, где нужно похоронить его, раз второй человек в его Политбюро будет лежать в одной шеренге со Сталиным, Дзержинским, Калининым и другими. Началась череда погребений в этой почетной шеренге. За Брежневым последовал Андропов, а затем, в 1985 году, настал черед Черненко. Единственная накладка случилась во время погребения Леонида Ильича. Механизм опускания гроба дал сбой, и вся страна в прямом эфире услышала скрежет и стук.
А последним похороненным в кремлевской стене стал зампред Совмина СССР Леонид Кастандов, который умер в 1984 году во время поездки в ГДР. Остававшийся на хозяйстве в ЦК Горбачев, не слишком искушенный в погребальных традициях, все время спрашивал, действительно ли нужно прохождение войск, и нехотя дал согласие не нарушать традиций. Придя к власти, он отменил похороны на Красной площади.