«Формально меня судили только за подлог»

14 июля 1960 года 24-летний журналист Александр Гинзбург был арестован по обвинению в распространении антисоветской литературы и подделке документов (пошел сдавать за приятеля экзамены, вклеив свою фотографию в его паспорт). Осужден он был только по второму из обвинений (два года лагерей общего режима), но документы дела, воспоминания современников да и суровость приговора не оставляют сомнений в том, что взяли Гинзбурга за издание неподцензурного поэтического сборника "Синтаксис", в котором печатались стихи Сергея Чудакова, Генриха Сапгира, Иосифа Бродского и других поэтов, по большей части не публиковавшихся официально. Однако ни бумаги, изъятые при обыске, ни опрос сотни свидетелей, ни допросы обвиняемого не дали следствию повода, юридически достаточного для осуждения за антисоветскую деятельность, и это обвинение было официально признано недоказанным.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Александр Гинзбург в лагере в Коми АССР, 1961 год

Фото: Из архива Арины Гинзбург

Титульный лист журнала «Синтаксис», 1959-1960 годы. Автор обложки Евгений (по другим сведениям его сын — Леонид) Кропивницкий

Фото: Архив Международного Мемориала

Анкета арестованного Александра Гинзбурга, 15 июля 1960 года

Фото: Архив Международного Мемориала

Это (первое) дело Гинзбурга примечательно в двух отношениях. Во-первых, оно показывает, что советская власть какое-то время после ХХ съезда в случаях обвинений в антисоветской деятельности была чрезвычайно озабочена доказательной базой. Во-вторых, практика осуждения инакомыслящих по сфабрикованным или формально подогнанным уголовным делам, использованная по отношению к Гинзбургу, была признана эффективной и в дальнейшем широко использовалась. Впрочем, самого Гинзбурга впоследствии судили уже за антисоветскую пропаганду и агитацию: в 1967 году поводом было составление и распространение "Белой книги" — сборника документов о процессе Даниэля и Синявского, а в 1978-м — работа в составе Московской Хельсинкской группы.

"Дело было, если не ошибаюсь, весной 1960 года. Александрас Штромас меня познакомил в Вильнюсе возле ресторана "Паланга" с приятного вида молодым человеком, который оказался Аликом Гинзбургом. И мы стали ходить-говорить <…>. Алик начал издалека: "Я — ленинец". Это смешно, потому что большего антиленинца, как вскоре выяснилось, трудно себе представить. Но тогда он сказал, что при Ленине было все более-менее правильно, но сами видите, что из этого получилось. Мы грустно покачали головами: мол, сами видим. Хотя ленинцами мы уж точно не были. Он сказал, что все это надо как-то исправлять, и дело мыслящих личностей делать это общими усилиями. "Вот я и приехал в Литву искать мыслящих личностей". Мы опять покачали головами и сказали: "Да, да, мы мыслящие личности, очень приятно". Тогда он приступил к делу: "Я решил издавать неподцензурный журнал — первый эдак примерно с 1918 года. Называется Синтаксис. Могу вам кое-что показать". И показал нам два или три номера: на белой бумаге — бледная машинопись. На нас это произвело большое впечатление: вот это настоящая конспирация, мы только на кухне разговоры разговариваем, а тут люди делом занимаются. Он говорит, что один экземпляр в КГБ отсылает, чтобы они знали, что там ничего антисоветского нет и что мы не скрываемся. Это, кстати, тоже в первый раз было: мы вот легалисты, ничего против закона не делаем. А там ничего против закона, собственно, и не было. <…> Вот он и говорит, хочу, мол, издавать национальные номера. По моим сведениям, в Союзе есть две интересные литературы — грузинская и литовская. Предлагаю вам принять посильное участие. На это я сказал, что в принципе можно, но десять поэтов мы точно не наберем, не потому что их нет, а потому что побоятся".

Литературные забавы вот-вот должны были обернуться политическими страстями, и на выходе из юности подстерегало отчаяние. Вот тогда и появился "Синтаксис". <…> В нем, конечно, был легкий привкус недозволенности, но невозможно его назвать антисоветским или подпольным, просто рукописный сборник, свободная печать, вольное слово. "Синтаксис" не боролся с советской властью, но советская власть стала немедленно бороться с "Синтаксисом".

<…>. Это абсолютно неожиданно было. Было весело, было известно, что Алик сдает экзамены за Сашу Юдина экстерном. Саша Юдин отличался тем, что экзамены сдать не мог. Высокий блондин, все говорили, что очень талантливый актер, но сдать экзамены... Формально это и стало основанием для дела против Гинзбурга — подлог документов, наклеенная фотография на чужом экзаменационном удостоверении. Не придерешься! Безусловно, это было за "Синтаксис".

<…> рождаются иногда [в творческой среде] идеологически вредные группы, во главе которых становятся различного рода дельцы от искусства. Они вредно влияют на творческую молодежь, прививают ей чуждые советскому искусству взгляды и нравы, пытаются играть роль борцов за "подлинное правдивое искусство". В настоящее время Комитетом государственной безопасности разоблачена подобная группа, возглавлявшаяся политическим проходимцем и уголовным преступником Гинзбургом.

<…>Таким образом в ходе следствия установлено, что Гинзбург с клеветнических позиций оценивает советское искусство и демократию, а по некоторым вопросам имеет антисоветские убеждения, однако следствием не добыто достаточных доказательств распространения этих его взглядов в целях подрыва или ослабления советской власти.

Александра, или как его зовут приятели,— Алика Гинзбурга некоторые из вас, читатели, наверное, не раз видали. Это он на различных художественных выставках или литературных дискуссиях с пеной у рта доказывал необычайное "новаторство" абстракционистов, "смелость и безукоризненность художественных их средств раскрытия современного мира". Да, это наверняка был он. <…> Кощунственна его демагогия. Она — родная сестра самонадеянности, безапелляционности, нескромности. <…> Ведь скромность, по словам Гинзбурга, ширма для бездарностей. А он — человек избранный. Ему все можно. Можно жить на иждивении матери, которой пора бы на пенсию. Можно месяцами бездельничать. Можно охаять всех советских писателей и художников. <…> Можно, наконец, подделать документ, прикрыв этот уже уголовно наказуемый поступок красивой фразой о дружбе и товариществе. Все это разрешает себе А. Гинзбург.

Формально меня судили только за подлог. Однако все дело было оформлено так, чтобы создать впечатление в том, что я опасный и активный политический преступник. Уже в тот день, когда дело по статье 72 УК направлялось в суд, было известно, что <…> в этой части меня должны реабилитировать. Чем же объяснить, что обвинительное заключение подробно излагает обвинение в антисоветчине, приводит цитаты, а в дело вшиты посвященные этому допросы, позже опровергнутые? <…> Я осужден к максимальному наказанию, какое только возможно. Такую суровость я объясняю только тем мрачным впечатлением, которое оставляют инсинуации из прекращенного дела <…>. Поэтому я прошу об отмене приговора и о передаче дела в милицию, а затем в нарсуд в установленном порядке.

Виновность осужденного Гинзбурга в подделке документов и паспорта установлена с достаточной полнотой и находит свое подтверждение как в показаниях самого осужденного, признавшего себя виновным, так и заключении графической и криминалистической экспертиз. Мера наказания определена судом в соответствии с законом. Просьба осужденного об отмене приговора <…> удовлетворению не подлежит. То обстоятельство, что в настоящем деле имеются следственные материалы, касающиеся расследования иных фактов, одновременно вменявшихся в вину Гинзбургу, о которых дело выделено в отдельное производство, не препятствовало рассмотрению настоящего дела по существу.