«Я не могу влиять на Госдеп США, даже если бы хотел»

В мае основной владелец «Северстали» (79,2% акций) АЛЕКСЕЙ МОРДАШОВ покинул пост гендиректора компании и возглавил совет директоров, объяснив это желанием заняться другими своими бизнесами. Предприниматель рассказал “Ъ”, почему «Северстали», выплатившей за 2014 год и первый квартал этого года 72,4 млрд руб. дивидендов, некуда инвестировать и что будет происходить с его остальными активами.

— «Северсталь» долго собирала активы в США, затем чистила их, а в прошлом году продала последние — металлургические Dearborn и Columbus и угольную PBS Coals. Когда было принято решение, с чем это было связано?

— Мы пришли к выводу, что продажа создает больше стоимости, чем сохранение внутри компании. Все американские активы прошли непростой путь, но в конечном счете оставшиеся компании демонстрировали по меркам США очень хорошую маржу, можно сказать, на уровне лучших практик местной индустрии. Однако это все равно было намного ниже, чем у российских активов, и американские компании размывали нашу общую маржу. Объем генерации доходов, EBITDA и денежного потока, который был рекордным для них, все равно составлял меньше 6% общих доходов «Северстали». А цена, которую мы получили за американские активы, превосходила их EBITDA раз в 12, то есть чистый кэш-аут за 20 с лишним лет вперед. Мы просто получили хорошую цену и за счет продажи снизили свой чистый долг до 0,7 EBITDA на конец года, заплатили спецдивиденд в $1 млрд, достигли самой высокой маржи в стальной индустрии по итогам 2014 года.

Вот, собственно, и вся логика. Да, отчасти грустное размышление — столько нервов, сил, времени потрачено на развитие американского бизнеса, но, с другой стороны, это бизнес. Активы попали в хорошие руки и, надеюсь, будут развиваться. Мы же монетизировали нынешнее положение этих компаний, пусть и с убытками выйдя из истории, но с хорошими результатами под конец.

— Чему вас научил опыт работы с американскими активами?

— Первое: надо всегда смотреть на фундаментальные основы конкурентоспособности приобретаемой компании. Банальный вывод, но он верный. Нельзя увлекаться мечтами, нельзя полагаться, что хорошие времена будут длиться вечно: американские активы в июле и августе 2008 года зарабатывали по $40 млн EBITDA, после кризиса в сентябре все рухнуло, и за 2009 год они показали минус $900 млн EBITDA. Второе: этот опыт показал, что у нас нет никаких ограничителей и препятствий в ведении международного бизнеса, мы очень хорошо себя чувствовали в США, местные власти давали нам различные преференции и льготы, безотносительно того, что «Северсталь» — российская компания. Не было никаких культурных препятствий к взаимодействию с американцами, итальянцами, французами. Мы остались убеждены, что компания вполне может работать на международной арене и за рубежом.

— Вы акционер банка «Россия», включенного в санкционный список правительства США. Были опасения, что вы лично или ваши публичные компании — «Северсталь», Nordgold, TUI — могут попасть под санкции? Что делалось, чтобы этого избежать?

— Ничего не делалось. Во-первых, мы не чувствовали и не чувствуем никаких проблем и рисков, никогда не получали вопросов и замечаний ни в мой адрес, ни в адрес компаний, входящих в нашу группу. Никогда. А во-вторых, как можно этого избежать? Я не могу влиять на Госдеп США, даже если бы хотел. Да, кстати, и не хочу. В целом очень жаль, что такая ситуация сложилась между Россией и нашими западными партнерами, но будем надеяться, что она нормализуется. Не думаю, что какие-то претензии были и к банку «Россия», к его партнерам, ключевым акционерам конкретно,— все их проблемы возникли не из-за них самих, а из-за больших политических схем.

— У вас сохраняется убеждение в оптимальности вертикально интегрированной модели бизнеса «Северстали»?

— Несомненно, энтузиазм по поводу сырьевых активов стал меньше: цены на железную руду за год упали практически вдвое, на уголь — чуть меньше. Но все равно мы считаем, что вертикальная интеграция полезна, если это интеграция хороших активов. Когда у вас есть хорошие сырьевые компании, это важный фактор конкурентоспособности. При всем падении цен рентабельность наших сырьевых активов продолжает оставаться слегка выше, чем рентабельность стальных, хотя баланс, похоже, склоняется в сторону стали. Но, конечно, мы не считаем их большим отдельным бизнесом и не планируем инвестировать в новые проекты.

— Как в России, так и за рубежом?

— Сейчас наращивать активы было бы крайне опрометчивым шагом, мировой уровень использования мощностей достаточно низкий, цены находятся под давлением. Инвестировать большие деньги в мощности, которые будут усугублять проблему низкой загрузки, очевидно, нет смысла.

— Баланс склоняется в сторону стали, а девальвация рубля с прошлого года поддерживает производителей... Как удалось на этом фоне отрасли убедить правительство не вводить экспортные пошлины?

— Это ведь очень просто. Наша отрасль чрезвычайно циклична. И руководители, которые принимали решение по этому вопросу, несмотря на жалобы отдельных покупателей, прекрасно понимали это. Цена, которую мы обсуждали в феврале 2015-го, равнялась той цене, которую мы выставляли летом 2011 года…

— В долларах?

— В рублях. С лета 2011 года цены падали, падали, потом резко возросли. У нас рентабельность упала до 13–14%, а ведь мы считались одними из лучших в отрасли. И никто не жаловался в правительство, наши потребители воспринимали все совершенно нормально: цены в мире пошли вниз, и в России тоже. Но когда конъюнктура в мире резко изменилась вслед за курсом и мы начали поднимать цены, все стали говорить: «Ну как же так, что металлурги делают?»

Слушайте, рынок есть рынок. Сегодня мы видим, что цены снова падают и в мире, и в России, так устроен рынок. И рыночная экономика тем и сильна, что позволяет создавать правильную мотивацию для производителя — несмотря на все эти трудности, мы постоянно снижаем издержки. Когда разговаривали с руководителями разного уровня, мы как раз эти факты и приводили. Не мое дело учить наших потребителей, им виднее, что делать, но я думаю, что не в этих препирательствах будущее.

А что значит экспортные пошлины? Они приведут к затруднению для нас экспорта, потере нами экспортных рынков, но факт остается фактом: Россия производит существенно больше стали, чем потребляет. Мы, если взять грубые оценки, производим 70 млн тонн, а потребляем 40 млн тонн. Если просто ввести пошлины и снизить экспортные возможности, кто от этого выиграет? Что будет с отраслью, которая является крайне важной для российской экономики, для экономики целого ряда регионов? Вот эти простые соображения были услышаны.

И еще один момент — кто на нас в основном жалуется? Автопром. Но проблемы автопрома не в этом, они — в спросе, который упал примерно в два раза в первом квартале. В этих условиях, какая бы цена на сталь ни была, это не решило бы проблемы автопроизводителей. Но ничего, цены на сталь теперь снова падают. Мы очень любим и ценим наших клиентов и будем обсуждать цены и дальше.

— А вы как-то контракты пересматривали? Отдельные положения в формуле, привязки к курсу валют?

— Принципиальная формула не менялась. Просто пересчитались базы, и была пересмотрена часть старой формулы.

— На одном из конференц-звонков вы говорили инвесторам, что по внутренним ценам может быть допущен некий дисконт к экспортному паритету. Верно?

— Экспортный паритет то выше внутренних цен, то потом ниже. Но когда конкуренция возрастает, цены снижаются. Это нормально.

— Чего вы ждете от российского рынка стали в ближайшие год-два? Остаются в силе прогнозы, которые вы делали в начале года, совпадают ли с прогнозом Worldsteel?

— Worldsteel считает, что российский рынок упадет на 6–7%, я думаю, что меньше — на 4–5%. Российская экономика показала чрезвычайно высокую степень гибкости и устойчивости. И вот эта свободная игра рыночных сил, которой придерживались те, кто принимает решения, позиция ЦБ — все это очень помогло. Да, в конце прошлого года все было достаточно болезненно, это был шок, но, как оказалось, достаточно короткий. Он еще не прошел, но уже видны, мне кажется, признаки того, что ситуация улучшается. И это залог подъема национальной экономики. У нас много правильных шагов предпринимает экономический блок правительства и ЦБ. И, я надеюсь, мы увидим лучшую динамику ВВП, а это значит, что и лучшую динамику спроса на сталь. Я думаю, что происшедшая коррекция курса является фундаментально полезным фактором для национальных производителей. При курсе 55 руб. за доллар мы более конкурентоспособны, чем при 30 руб., это факт. А импорт наоборот.

— Какой, кстати, была ваша первая реакция на повышение ставки ЦБ?

— Первым делом я подумал — очень хорошо это помню, как раз вышел с совещания: интересно, как на это отреагирует экономическая ситуация в стране и, прежде всего, как будет вести себя спрос — на все. Для меня при всех наших усилиях по экспорту и его важности для всех компаний, которыми я владею, главный рынок — это Россия. А волатильность всегда несет в себе большой риск для покупательной способности. И я подумал: интересно, где остановится волатильность? Всегда происходит некая коррекция курса и макроэкономических параметров, хотя я не ожидал, что потом курс будет таким. Было видно, что происходят некие сдвиги, например, нефть падала. Но никто не ожидал, что это будет так и в такие сроки.

Более того, в сентябре мы приняли ряд решений, которые в тот момент показались нам достаточно cпорными, поскольку не подразумевали такой жесткой коррекции. В принципе мы придерживаемся сбалансированной политики, но получилось, что «Северсталь» несколько выигрывает, «Силовые машины» несколько проигрывают, потому что у них большая часть продаж номинирована в рублях. «Свеза» выигрывает, потому что у нее еще больше доля экспорта, чем у «Северстали». «Утконос» — непонятно, по идее он просто ритейлер, но тем не менее падающая покупательная способность потенциально для него негативна, и он скорее проигрывает, в том числе от инфляции. Большинство наших компаний в целом относительно устойчивы к курсу: одни слегка выигрывали, другие слегка проигрывали. Но у нас заимствования практически все в долларах и евро, поскольку валютные кредиты всегда были дешевле. Есть рублевые кредиты, но их доля в общем портфеле гораздо меньше, чем валютных.

— При стабилизации курса и сужении спредов между ценами на сырье и готовую продукцию могут ли стальные компании сохранять такую же щедрую дивидендную политику, как в 2014–2015 годах? У многих российских компаний были рекордные дивиденды, запуск программ buyback — с чем это связано?

— У «Северстали» спецдивиденды были связаны с хорошей ликвидностью, мы же продали американские активы. Мы собираемся и дальше сохранять политику выплат дивидендов из прибыли, пока наш долг будет оставаться ниже уровня 1 EBITDA. Мы не ждем каких-то рекордных доходов, первый квартал был скорее экстраординарный, и второй будет немного хуже.

По поводу причин не возьмусь отвечать за других, но у нас логика очень простая: компания генерирует хороший денежный поток, мы используем часть этого кэша на дальнейшее развитие, но в силу рыночных ограничений особенно инвестировать «Северстали» не во что. Все самые важные инвестиции мы уже сделали. Да, мы будем вкладывать деньги в развитие downstream, в качество, сортамент, но больших денег наши активы сейчас не требуют. И мы просто отдаем деньги акционерам, рассчитывая, что они используют их лучше. Мы видим такую единодушную позицию не потому, что у всех резко возникла нужда в деньгах, просто компании генерируют этот денежный поток, который не нужно утилизировать. И мы платим больше дивидендов.

— Переходя на пост главы совета директоров «Северстали», вы отметили, что ваше участие требуется в ряде других проектов. О чем стоит говорить, прежде всего?

— Первое — это «Силовые машины». Большая и очень важная компания, которая, очевидно, вступает в новый этап своего развития. Предыдущий гендиректор компании Игорь Костин был вынужден по состоянию здоровья покинуть компанию. Я хочу выразить благодарность Игорю Юрьевичу за проделанную работу. Похоже, что бурный рост, который обеспечила команда Костина, начав с отрицательной EBITDA в 2007 году и продемонстрировав свыше $500 млн в последние годы — во многом за счет внедрения базового менеджмента, на волне растущего российского рынка энергооборудования — эта фаза заканчивается. Компания стала высокоприбыльной, по рентабельности она была последние три года лидером в мировом энергомашиностроении. Но, с другой стороны, мы видим сжатие российского рынка, исчерпание возможностей роста за счет внутренних резервов. И это ставит перед нами серьезную задачу обеспечения дальнейшего роста. У команды «Силовых машин» новый гендиректор, Роман Филиппов, бывший главный экономист «Северстали», и, конечно, мы вместе с ним будем дальше искать новые возможности.

Кроме того, это деревообрабатывающий холдинг «Свеза», мы рассчитываем реализовать проект строительства целлюлозного завода в Вологодской области. Это $2,3 млрд инвестиций, если считать вместе с развитием инфраструктуры. Такого рода проектов в отрасли не реализовывали несколько десятилетий. Это тоже, конечно, будет требовать определенных усилий. Есть онлайн-ритейлер «Утконос» с командой под руководством Владимира Рюмина, очень перспективный проект. Он пока не вышел на самоокупаемость, но медленно и уверенно движется к ней. Есть туристическая TUI, в которой я крупнейший акционер с долей чуть меньше 15%, и я не исключаю увеличения своей доли.

— Как сказались на бизнесе «Силовых машин» санкции, прекратились ли импортные поставки конкурентов в Россию?

— Нет, вообще ничего не изменилось, пока никаких ограничений на импорт энергооборудования на российском рынке нет — ни экономических, ни политических. Кстати, иностранные компании тоже не испытывают на себе никакого давления, никоим образом не подвержены этим санкциям. И очень активно пытаются завоевать российский рынок. Мы с ними также активно конкурируем, что хорошо в принципе. Но при этом надеемся, что все-таки все больше и больше наши покупатели, особенно госкомпании, будут благосклоннее принимать наши предложения, и с надеждой смотрим на перспективы импортозамещения: все-таки энергетическое оборудование — это чувствительная и важная тема, в том числе для национальной безопасности.

Сами, в свою очередь, будем повышать качество наших изделий, и по издержкам будем более конкурентоспособны, чем кто бы то ни было. Перед нами стоит задача пройти очередной этап разворачивания бизнес-системы на базе культуры, что даст нам, надеюсь, повышение эффективности. Нам точно нужно совершенствовать продажи, у нас есть задача повысить удовлетворенность наших клиентов. Особенно таких крупных как «Росатом», «РусГидро», «Интер РАО» и вообще всех наших клиентов.

— Сколько сейчас в российских продажах «Силовых машин» приходится на продажи госкомпаниям? Возможно, с ними легче работать, поскольку им просто могут прийти директивы о закупке отечественной техники?

—- Ну, это было бы стратегически неправильно, я этого не жду. Конечно, дополнительные возможности всегда хороши, но я не думаю, что государство будет давать такие директивы. Пока не дает и не собирается. А доля продаж крупным госкомпаниям очень велика. Не потому, что они государственные, а из-за их масштаба — в сумме «Росатом», «РусГидро», «Интер РАО», «Газпром энергохолдинг» дают компании 70–80% объемов российских продаж. Конечно, в числе позиций очень много разных других объектов, но вот эти компании характерны очень большой мощностью — они если строят, так строят: каскад ГЭС или атомную станцию на несколько ГВт.

— Для какой генерации сейчас больше работают «Силовые машины»?

— Для любой. Потому что мы не можем пренебрегать любым рынком, в отрасли сейчас не лучшее положение: рынки сжимаются, конкуренция растет. Для производства энергооборудования, как и для стали, характерны избыточные мощности и высокая конкуренция в связи с этим. Вообще для многих промышленных отраслей это типичная ситуация сейчас. Несмотря на то что издержки входа на эти рынки очень высокие, все равно развитие шло бурно последние годы, во многом с ориентацией на дальнейший индустриальный рост и урбанизацию Китая, что сейчас явно замедляется. Китай в прошлом году впервые за последние 20–30 лет снизил потребление стали. Мощностей и производственного оборудования в мире много. И нам предстоит конкурировать с ними на рынке. Поэтому мы делаем практически весь спектр оборудования для атомной, тепловой и гидроэнергетики. У нас нет собственного бренда газовых турбин, но вместе с Siemens мы партнеры в СП «Сименс Технологии Газовых Турбин», где нам принадлежит 35%. Газовый рынок тоже избыточен сегодня, но в перспективе он будет расти. Мы будем делать все, что требуют наши клиенты, и не только в классическом энергооборудовании — будем пытаться осваивать смежные ниши, насколько сможем.

— Сами или с партнерами?

— Посмотрим. Мы точно будем идти тем путем, который является самым рациональным.

— Предметные переговоры на этот счет есть?

— Всегда с кем-то переговоры есть. Можете не сомневаться ни на секунду, что «Силовые машины» два-три переговорных процесса с кем-то всегда ведут.

— В Крыму планируется построить 400 МВт. На ваш взгляд, это реально и планируете ли вы туда поставлять?

— Интересно, что мы сегодня видим существенную конкуренцию за эти проекты, в основном со стороны западных компаний — они активно проникают на этот рынок, и почему-то их никакие санкции в отношении Крыма не сдерживают. Возвращаясь к вопросу, это зависит от государственной политики и федеральных инвестиций в развитие Крыма, которые, надеюсь, состоятся. Тогда перспективы по генерации в Крыму есть. Наверное, газовой генерации — там собственные источники газа на шельфе, с одной стороны, и, с другой стороны, экологически это все-таки самый чистый способ сегодня, что очень важно для Крыма, снова ставшего всероссийской здравницей. Я не готов конкретно прокомментировать, пока там никаких контрактов нет, но мы, несомненно, хотим участвовать в таких проектах.

— А как ФАС относится сейчас к «Силовым машинам»?

— Хорошо относится, внимательно, но пока у них нет никаких оснований для какого-либо вмешательства просто потому, что «Силовые машины» не доминируют на рынке. Да, если посмотреть на объем мощностей, мы занимаем большую долю рынка, но это совсем не означает, что есть какое-то ограничение конкуренции. Россия вообще интересна в этом смысле тем, что в отличие от многих стран, у нас нет никаких ограничений на заход иностранных поставщиков. И в России, если вы хотите строить что-то, вы можете купить турбину «Силовых машин», можете купить турбину «Уральского турбинного завода», а можете купить импортную. Много проектов GE, Siemens, китайские производители уже строят одну станцию в России. Никаких оснований беспокоиться о судьбе конкуренции в России нет.

— Есть ли у отечественного энергомашиностроения в целом и вашего, в частности, экспортный потенциал?

— Да, но есть одна особенность. В отличие от стали, которая все-таки в большей степени является стандартизированным товаром, хотя ее и делают под заказ, к энергооборудованию в разных странах применяют различные технические требования, существуют различные предпочтения. Но тем не менее по качеству наших изделий, по техническим характеристикам, качеству исполнения и по себестоимости мы точно конкурентоспособны. И валютный курс столь же сильно влияет на энергомашиностроителей. Я думаю, что доля экспорта в турбинном и генераторном оборудовании сопоставима с долей экспорта в стали. Другое дело, что сталь потребляется регулярно, как хлеб и масло, больше или меньше, но все равно каждый год какой-то объем ее идет в самых разных регионах на текущее производство, на стройку, на развитие, на реконструкцию. А продукция «Силовых машин» всегда проектная, она всегда делается под определенные проекты. А проекты новых станций, развития новых энергогенерирующих мощностей или реконструкции существующих, они штучные, единичные. В этом смысле свобода маневра, способность переключиться с одного рынка на другой меньше и требует большего времени. Несомненно, ставим себе задачи наращивать экспорт в «Силовых машинах», у нас точно есть потенциал.

— Какие экспортные рынки ключевые для компании?

— Латинская Америка, несомненно, очень важный рынок, Азия в целом — хотя, может быть, Китай не так интересен в силу того, что там свои мощности хорошо развиты, но все равно мы некоторые надежды на Китай имеем. Индия, Вьетнам и Индонезия — по любым проектам. И, конечно же, Россия.

— А насколько в этом плане у вас есть привязка к крупным ключевым российским партнерам и их проектам в этих регионах, например, к «Росатому»?

— Мы очень большие надежды связываем с активностью наших партнеров за рубежом, но никаких обязательств или жестких связок нет. Тот же «Росатом» свободен выбирать любого поставщика, что он и делает время от времени.

— Написана ли стратегия развития «Силовых машин», в чем она заключается?

— Конечно, написана. Но здесь другая в отличие от «Северстали» практика раскрытия информации, поскольку «Силовые машины» частная компания.

— Как сейчас продвигается проект целлюлозного комбината «Свезы»?

— С трудом. Мы видим понимание и поддержку со стороны руководителей разного уровня, в том числе самого высокого, и желание нас поддержать, но бюджетная ситуация такова, что сделать это трудно. Мы рассчитываем реализовать проект в форме государственно-частного партнерства. Надеемся, что государство профинансирует инфраструктуру, чтобы снизить нашу инвестиционную нагрузку и получить разумную окупаемость проекта в восемь-девять лет. Но нам много денег сразу не надо, мы рассчитываем найти взаимопонимание, постепенно войти во все списки, зарегистрировать особую экономическую зону и двигаться дальше. Мы в этот проект верим, несмотря на то что он требует гигантских частных инвестиций — $2,3 млрд. Фундаментально это должен быть один из лучших целлюлозных заводов в мире.

— Там же предполагается проектное инвестирование?

— Мы точно будем компоновать сложную конструкцию, будут мои личные инвестиции, инвестиции «Свезы», проектное финансирование и так далее. Это не такой проект, который можно реализовать, достав из кармана кэш. Это долгий, сильный, серьезный проект. «Свеза» работает, мы инвестируем в существующие активы, расширяемся. Собственно, впечатляющая история роста: «Свеза» выросла с минус $10 млн до $200 млн EBITDA за десять лет — довольно неплохо.

— С банками уже общаетесь на эту тему?

— Мы разговариваем с самыми разными финансовыми организациями, все в целом позитивно относятся, но пока мы ни к кому не приходим с конкретным проектом, потому что сейчас нужно понять позицию государства. Когда мы зарегистрируем особую экономическую зону, получим понятные перспективы по фондированию, получим проект, тогда будем уже искать проектное финансирование. Эти процедуры могут занять от года до двух.

— На ваш взгляд, инвесторы могут сейчас рассчитывать на получение денег в российских госбанках? Денег там не очень много осталось, и они, как кажется, по большей части раздаются госкомпаниям…

— Вы знаете, может, я ошибаюсь, но у меня прямо противоположное чувство. По моему опыту, денег всегда много, но есть нехватка проектов. И все зависит только от качества заемщика и качества проекта. Если у вас хороший проект и хороший заемщик, у вас прекрасные перспективы получить деньги. При этом как государство может соинвестировать, помогать — в агентстве по развитию ОЭЗ сегодня есть 16–17 млрд руб., плюс еще 4 млрд. руб. новых средств заложено на 2015 год.

— Несколько лет назад говорилось о привлечении инвесторов в целлюлозный проект — это актуально? И не нужен ли самой «Свезе» партнер, стратегический или финансовый?

— В «Свезу» в ее сегодняшнем виде — нет. Нам не нужен стратегический инвестор с точки зрения привлечения технологий, не нужен и финансовый — у компании нулевой долг, временами даже отрицательный, и неплохая генерация чистого кэша. Но нам, возможно, действительно понадобится партнер на целлюлозный завод. Посмотрим. У нас были определенные идеи, проработки. Но вы же сами заметили, что сейчас щедрые дивиденды в металлургии — может, они нам как раз помогут со «Свезой» и ее проектами. Что-то же с этими деньгами надо делать, а два костюма на себя не наденешь. Дивиденды все равно пойдут в инвестиции, куда еще?

— У вас есть инвестиции в телеком совместно с Юрием Ковальчуком. Почему решили инвестировать и в Tele2 Russia?

— Это очень перспективное направление, по нашему глубокому убеждению, на рынке есть место для четвертого крупного оператора. И этим оператором будет Tele2, у которого есть прекрасный потенциал в виде набора лицензий, частот. Есть уже завоеванные доли рынка во многих территориях, сейчас принципиально важно войти в Москву. В целом Tele2 обещает быть очень сильным игроком на телекоммуникационном растущем рынке. Мы видим, что значение «голоса» падает, а значение передачи данных растет: мы все больше и больше живем в интернете, где покупаем билеты на самолет и в театр, смотрим самые разные вещи. Не бывает ни одного дня, чтобы я не зашел в «Википедию» пару раз узнать чью-нибудь дату рождения, какие-то исторические факты. Я миноритарный инвестор в этом проекте, но он обещает быть очень перспективным.

— Инвестпрограмма Tele2 в строительство сетей на 120 млрд руб. сейчас пересматривается?

— Нет. Мы несколько уменьшили инвестпланы в середине прошлого года, но ключевые направления остаются теми же. Мы просто хотим получить большую отдачу на инвестиции и не так сильно наращивать долг, как планировали раньше, но Москва и ряд приоритетных регионов остаются в планах компании.

— Инвестировать будете пропорционально долям?

— Компания обладает достаточной заемной мощностью и привлекает деньги с рынка. Пока акционеры не вкладывают средства.

— Для Вас Tele2 это проект на перспективу, как долго вы намерены оставаться акционером?

— Как сложится жизнь. Теоретически можно оставаться всю жизнь. Или какой-то краткий период. Но, думаю, это три-пять лет как минимум, потому что компания должна встать на ноги. Устояться, завоевать рынок, стать реально большим серьезным оператором с хорошей капитализацией. А там посмотрим. Может, это будет просто дивидендный поток, поскольку такие компании обычно генерируют хороший денежный поток, может быть, IPO, монетизация — посмотрим

— Есть ли у акционеров опционы на выкуп долей друг друга либо такие устные договоренности?

— Насколько я знаю, нет. Я могу всего не знать, но у меня ни с кем не подписано подобных соглашений.

— Когда Михаил Носков из «Северстали» возглавил Tele2, на рынке считали, что эта фигура промежуточная. Это так?

— Вы задаете мне провокационные вопросы. Носков — генеральный директор и все. Обсуждение этого некорректно.

— Насколько вы вовлечены сейчас в разработку стратегии туристической TUI?

— Российских активов — очень активно, всей международной компании — достаточно активно. Я думаю, что по большому счету у российской TUI и глобальной компании одна и та же проблема — это выбор правильного рыночного позиционирования. Притом что TUI сегодня лидер рынка, она теряет долю. У TUI есть все возможности понять, какие продукты востребованы рынком, какой сервис нужен клиентам, что сделать, чтобы наращивать долю рынка плюс снижать издержки. «Северсталь» и «Севергрупп» не являются лучшими специалистами в маркетинге, но у нас есть практики построения корпоративной культуры, снижения издержек, они, мне кажется, были бы полезны TUI. Мы постараемся на российских активах прежде всего это реализовать.

— Не воспримут ли другие акционеры глобальной TUI это как некое чрезмерно активное поведение российского акционера, который пришел их учить бизнесу?

— Во-первых, мы не учим акционеров бизнесу, мы взаимодействуем с менеджментом. Второе — все, что мы делаем, мы делаем в рамках корпоративных процедур и corporate governance. Просто мы постараемся через совет директоров задавать вопросы, влиять, подсказывать. И мы делаем это в интересах всех акционеров. Моя задача в том, чтобы TUI процветала, а вместе с ней и я со своим пакетом.

— Тем более вы можете пакет увеличить.

— Могу и хочу, наверное.

— До какого размера?

— Я думаю, что не буду переходить порог в 30%, после которого нужно будет делать предложение акционерам. Мой желательный пакет — 20–25% в зависимости от ситуации.

— Во что сейчас вкладываются ваши инвестфонды?

— Есть два фонда. Один это Aterra Investments, который входит как миноритарий в некоторые активы, в основном майнинговые. Это около двух десятков проектов по всему миру: в Африке, в Канаде, в Европе, в России. Небольшие проекты с очень хорошими фундаментальными показателями. Это сектор junior miners, который сейчас переживает не самые лучшие времена, но мы считаем, что определенный подъем спроса на сырьевые товары в мире будет. Все активы, с одной стороны, требуют развития, с другой — мы никогда не входили в активы с плохими фундаментальными показателями.

— А есть среди них какие-то неожиданные проекты? В прошлом у вас был, например, интерес к урану...

— Там есть более или менее все минералы: медь, серебро, уран, хром, поташ, есть, по-моему, даже алмазы. Но это не значит, что мы будем строить второй «Уралкалий», вовсе нет. Это портфельные инвестиции в небольшие проекты: $5–10 млн в каждый, весь портфель — $100–150 млн максимум. И это всегда миноритарный пакет, временно мы иногда выходим за долю более 50%, но стараемся ее снизить.

— Чем вам интересны такие инвестиции?

— Мы считаем, что у этого сектора есть перспективы, а у нас есть определенный опыт работы в майнинге, который можно использовать для создания портфеля с хорошей доходностью.

— У вас там известные партнеры есть?

— De Beers, например.

— А второй фонд?

— Это старый фонд прямых инвестиций «СГКМ групп», но там фаза сворачивания и выхода из проектов — где-то удачных, где-то — нет. В основном это хай-тек: лазеры, справочник, прибор для определения качества лекарства и так далее. В основном инвестиции в стартапы, и это небольшой фонд — где-то $120 млн.

— Вы в этом втором фонде себя видели больше как бизнес-ангела или реально была возможность заработать?

— Нет, мы, конечно, искали доходность, а не просто занимались благотворительностью. Но рисковый характер бизнеса и условия, в которых мы тогда начинали, отличаются от сегодняшних, когда мы выходим из проектов, и далеко не все они успешные. Опыт скорее смешанный. Кое-что выгодно, кое-что не сработало. Это очень такие, знаете, рисковые вещи. Потому что не всегда получается то, что задумано в смысле параметров продукта. И не всегда легко найти ему рынок. Иногда ты делаешь уникальное изделие, но спрос на него оказывается совсем не такой, как ты ожидал в начале. И это сложно предсказать. Но если получается, то может быть выгодно. Например, есть один проект, определенный оптический прибор, куда вложено порядка $10 млн инвестиций. Сейчас его создатели прорабатывают контракт с очень крупной и известной компанией в области телекоммуникаций. Вот если контракт сложится, есть высокая вероятность, что крупная компания купит этого разработчика — это может быть $100–200 млн. У нас есть и СП с Российской венчурной корпорацией — сравнительно небольшой проект, но тоже попытка создать стоимость.

Интервью взял Анатолий Джумайло