Тремя постановками Верди в Граце отметили не только 100-летие со дня смерти композитора и закрытие сезона, но и смену власти в местной опере. Отныне Петер Конвичны, самый модный оперный режиссер Германии, здесь не появится. Равно как и его спектакли. С подробностями специально для Ъ — корреспондент "Домового" АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
Жизнь европейского театра определяет, как известно, не главный режиссер или худрук, но интендант. 11 лет власти Герхарда Бруннера (Gerhard Brunner) составили золотую пору в жизни оперы Граца. С ней сотрудничали крупнейшие режиссеры Европы, включая Рут Бергхаус (Ruth Berghaus), да и многие известные певцы начинали свой взлет в этом австрийском городе. За кузницей талантов пристально следят и критики.
Главным их героем в последние годы стал 56-летний Петер Конвичны (Peter Konwitschny), один из немногих воспитанников театральной системы ГДР, определяющих ныне культурную ситуацию на континенте. Четыре года подряд влиятельный журнал Opernwelt признает его режиссером года. С его именем связан даже шумный судебный процесс. Некоторых фэнов Имре Кальмана так шокировала его трактовка "Королевы чардаша" в дрезденской Semperoper, что интендант сам отцензурировал спектакль, вырезав из него три сцены. Конвичны обратился в суд за защитой авторских прав. Суд принял его сторону, интенданта принудили восстановить изъятое, а режиссер отказался от дальнейшего сотрудничества с музыкальным цензором.
В Граце до суда не доходило, но и здесь не все восприняли постановки опер Верди (всего Конвичны поставил здесь семь опер) "Макбет", "Аида" и "Фальстаф". Премьера каждой из них вызывала бурю негодования у сторонников традиционно-музейного подхода к опере. А Конвичны все ставил с ног на голову. Действие "Макбета" начинается на послевоенной кухне, где и беседуют ведьмы. В "Аиде" мы так и не увидим ни одной батальной сцены, хор почти все время невидим, а действие разворачивается в стерильно белом пространстве. Декорации же "Фальстафа" напоминают строительную площадку: с театром покончено, его закрывают, а здание перестраивают. Действие постоянно прерывает комиссия чиновников, наперебой обсуждающих, что лучше: построить на ярусах магазины, открыть сауну или вырыть в партере бассейн?
Диалоги воспринимаются тем обостренней, что сам "Фальстаф" как раз являет современность, если не вовсе завтрашний день оперы. Поскольку Конвичны начинал в драме, то и оперные роли у него психологически отточены, и мизансцены смешны и ироничны. В его трилогии в Граце главенствует хроника болезненных страстей: силе власти противостоит причудливая и столь же нелогичная сила любви. Современные костюмы лишь подчеркивают драматичность музыки Верди, исполняемой порой с вагнерианским космизмом. А незримыми декорациями для спектакля оказываются скандалы, сотрясающие в последние годы элиты Германии, Франции, Австрии. Не случайно Конвичны, много лет проработавший в постбрехтовском Berliner Ensemble, считает себя политическим режиссером, а оперу — вечно актуальным искусством, где даже дирижер не может быть всего лишь эстетом, но обязательно политически мыслящей личностью. В качестве примера он называет дирижеров Клаудио Аббаду и Николаса Арнонкура. Да и Фальстаф в его интерпретации выглядит не просто последним романтиком, обаятельным поначалу и циничным к концу. Его позднее прозрение сродни одинокой старости революционера уровня Че Гевары. Кстати, в 1974-м Конвичны ставил оперу о Че в берлинской Deutsche Staatsoper, но, как это случалось со многими его проектами гэдээровской поры, до премьеры дело не дошло.
В Граце же во время мини-фестиваля Верди финальные овации длились по четверть часа. Публика прощалась не только с эпохой Бруннера, но и с немецким режиссером. Новый интендант американка Кэрэн Стоун объявила о своих планах: приоритетом будущих сезонов станут оперы барокко и мюзиклы. Показанные оперы Верди изымаются из репертуара, видимо, навсегда, хотя премьера того же "Фальстафа" прошла лишь в апреле, и девять представлений очевидно мало для произведения, получившего международный резонанс.
Случись подобное в России, в обществе наверняка заговорили бы о зажиме творческой свободы, гонении на художников. Но в устойчивых демократиях подобные ситуации в порядке вещей, хотя даже исход из театра сразу десятков артистов, как сейчас из Граца,— все-таки редкость. И даже осознание неизбежности не в силах преодолеть грусть Фальстафа. Конвичны не смог сдержать слез во время своей речи на церемонии в честь Бруннера, вместе с ним расплакалось и ползала. Верди умер сто лет назад, театр закрыт, но эпоха его была прекрасна.