«Нельзя из позиции делать профессию»"

В гостях у Академии журналистики ИД «Коммерсантъ» побывал Андрей Макаревич. Тема лекции, с которой выступил музыкант перед тем, как ответить на вопросы слушателей Академии, была посвящена красоте, золотому сечению и, как ни странно, музыке. Предлагаем вам остановиться на этом.

Андрей Макаревич: И себе, и другим сложно объяснить значение слов и понятий, которыми оперируем ежедневно. Отсюда возникает огромное количество совершенно бессмысленных споров. Что такое любовь? Один говорит – это биохимическая реакция организма, в результате которой выделяются феромоны, которые привлекают особь противоположного пола; другой говорит, любовь – это когда тебя целуют и небо открывается, и ты самый счастливый человек на свете. Оба правы. И оба говорят о совершенно разных вещах. Поэтому этот разговор слепого с глухим.

Я первым делом лезу в словарь, чтобы для себя выяснить, определилось ли человечество с данным понятием. Что такое красота? А что такое любовь? Пока мы не найдем какого-то рационального начала, мы не сможем объяснить это слово, потому что эмоции у всех разные. Я полез в словари, и оказалось, что в большей части словарей слово «красота» отсутствует. Тут я офигел совершенно. Например, у Даля, с которого я начинал, есть «краса». Но краса, понятно, женская. Сейчас еще бывает мужская. Но «красоты» нет, а «краса» - это довольно суженное понятие красоты. У Ожегова это звучит так: «Красота - это то, что производит художественное впечатление». Хорошо объяснил, я сразу все понял, что такое красота, что такое художественное впечатление заодно. Самое невероятное определение я нашел в Большом энциклопедическом словаре. Оказывается, красота - это специальный научный термин, который определяет количество базонов в постоянном магнитном поле. Т.е. в этом узком смысле слово «красота» присутствует, а в другом нет. Тут я понял, что надо как-то с этим разбираться. Вообще для себя я красоту определяю как присутствие божественного в человеческом. Хотя это тоже ничего не объясняет.

Мне страшно повезло, потому что мой отец был совершенно гениальный рисовальщик, и в силу стесненных жизненных обстоятельств мы с ним жили в одной комнате - я с детских лет смотрел, как он рисует. Мне просто было деваться некуда. Потом он как бы невзначай стал меня привлекать к этому делу. Он говорил, что опаздывает, что надо сдавать проект - «помоги, закрась вот эту плоскость». И я с чувством дикой ответственности брал кисточку и, высунув язык, ему помогал, совершенно не понимая, что это он меня просто натаскивает на какие-то элементарные вещи. Вообще говоря, по другому научить видеть красоту нельзя. Никакая теория здесь не поможет. Отец не мог провести некрасивые линии, что совершенно удивительно. И я до сих по не знаю, сколько здесь генетического, а сколько здесь усердия, школы и труда. Процентное соотношение для меня совершенно загадочное. Когда он читал лекции для первокурсников архитектурного института, где все студенты были очень важные от того, что поступили, что они все гениальные, так как конкурс-то был большой. Он собирал их на лекцию, ставил две точки на доске на расстоянии чуть больше метра и соединял их молниеносно идеальной прямой. И говорил, ну, давайте, кто повторит? Никто, конечно, не мог этого сделать даже рядом. Гениальность слетала, как шелуха.

Вы замечали, что во всех сувенирных лавках мира - неважно, Гонконга, Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Москвы или Питера - продаются сувенирчики, которые, такое ощущение, все сделаны на одной фабрике. Т.е. степень прекрасного в них очень четко выверена. Они не перебарщивают с этим делом. Меня это поражало. Потому что именно это и продается, потому что именно это и есть среднестатистический уровень человечества в смысле понимания и ощущения красоты. Немножко блестит и чуть-чуть напоминает. А матрешка или Эйфелева башня - это не важно.

Взрослого человека переубедить невозможно. У меня есть товарищ из Днепропетровска, он великий изобретатель. У него несколько патентов, он незаурядный человек, но он любит группу «Ласковый май». Боюсь, что вы уже не знаете, что это такое в силу вашего возраста. И когда я пытался поставить ему голову на место, он говорил: а мне нравится. И я понимал, что все, аргументы исчерпаны, я ничего не могу ему сказать, он получает от этого удовольствие. А почему ему это нравится? Потому что, когда он это услышал, когда это запало на его матрицу, ему никто не объяснил, что такое хорошо, а что такое плохо. У ребенка, мне кажется, эти чакры открыты от года и, наверное, до 5 лет. Дальше у него уже появляются свои представления о мире, свои убеждения. И дальше будет труднее и труднее… а потом он начнет на уровне подсознания, а то и сознания, воевать с миром взрослых, и обучить его чему-либо будет еще сложнее. Ребенок рождается абсолютно чистым, как белый лист. Вот, например, маленькие дети видят существ из другого мира. И я их видел. Потом появляется бабушка и говорит - да ты что, не бывает такого. И ребенок их перестает видеть. Потому что бабушка сказала, что их не бывает. Точно так же происходит с представлением о красоте. Ребенку дают книжку и говорят – смотри какие красивые картинки. Дай бог, если эту книжку оформлял Конашевич - тогда это действительно хорошо. А если Пупкин, то у ребенка в руках просто яркая книжка. И все. И у человека это будет любимое эстетическое воспоминание о детстве. И он будет всю жизнь вешать на стену у себя дома чудовищные картинки. Мне казалось, что если человек разбирается в театре, кино, читает серьезную литературу, то у него не может висеть на стене плохая картинка. Еще как! Оказывается, в одном он видит, а тут у него бум - пробел. Он этого не знает, а другие не хотят его огорчать. Так и жизнь проходит.

Если говорить о том, что безусловно в смысле красоты, то, это, наверное, прежде всего природа. Во всяком случае я еще не видел ни одного человека, который бросился бы доказывать, что закат или рассвет над морем - это не красиво. Значит, каким-то образом Всевышний нам открывает глаза.

Если мы будем разбирать работы великих (а великие - это те, кто наиболее признан человечеством при всей широте отношений к тому, что мы называем искусством), мы там найдем золотое сечение. Вы ведь все знаете, что это такое? Мне не хочется опускаться до уровня ликбеза. А тем не менее, я знаю, что люди кивают головой с важным видом, а на самом деле не очень знают, что такое золотое сечение. Вообще, открыл его Эвклид. Но он его открыл как математическую величину, которая к искусству отношения не имела. А вот потом спустя 1000 лет Леонардо да Винчи обнаружил, что во всем прекрасном, во всем живом эта пропорция присутствует. В любом кузнечике, в любом живом создании, в любом дереве, в листе можно найти это золотое сечение. Почему так происходит, мы не знаем. Почему природа пользуется именно этим соотношением, когда она создает свои творения? Это соотношение единицы к 1, 618, т.е. грубо говоря, если разделить отрезок прямой в этом соотношении, то большая часть будет относиться к целому отрезку так же, как меньшая – к большей, и дальше можно эту штуку продолжать до бесконечности. Мы найдем золотое сечение в работах великих людей эпохи Возрождения. И не потому, что они брали линейку и отмеряли. А потому что, я думаю, это все наоборот как раз. Вот это соотношение, которое вызывает у человека состояние гармонии, покоя, равновесия. Обратного эффекта эта штука, правда, не имеет. Ты можешь сколько угодно исчеркать холст золотыми сечениями, картины не получится. Интересно, что, казалось бы, красота в изобразительном искусстве более объяснима чем, скажем, красота в музыке. Потому что музыка - это вообще набор абстрактных звуков. Вот тут оказалось ровно наоборот. Во всяком случае я сам сделал открытие, которое меня поразило своей простотой. И я удивлен, что никому это не приходило в голову. Например, композитор Кабалевский много занимался с детьми-музыкантами. Он восхищался тем, что маленький ребенок безошибочно говорит – это грустная мелодия, это веселая мелодия. А почему, объяснить не может, но никогда не ошибается. Все оказалось смешно. Если мы запишем человеческую речь, а потом посмотрим ее на мониторе эквалайзера, мы увидим, что это не прямая линия - мы разговариваем интонациями. Мы поднимаем, опускаем наш голос, мы практически поем, разговаривая. Так вот, когда мы говорим о грустном, у нас в интонации присутствует малая терция. Т.е. это то, что определяет грустную мелодию. Когда мы говорим о возвышенном и веселом, у нас присутствуют кварты, квинты. Половина гимнов земного шара начинается с кварты, потому что нет ничего торжественнее кварты. Когда говоришь «Вставай!», это кварта, которая звучит в твоей интонации. Так вот мелодия – это разговор со стеной. Тот, кто жил в блочном доме хрущевской поры знает, что очень хорошо слышно, что за стеной говорят, а что говорят, не слышно. Слова не разбираешь, но отлично понимаешь, ругаются они или милуются, или смеются, или смотрят телевизор. Интонация проходит. Вот это и есть музыка. Музыка - это есть человеческая интонация, лишенная информации. А информацию мы уже накладываем свою. И это есть переживание. Удивительно, что в восточных языках, где язык более тональный и по другим принципам устроен, и музыка точно такая же, совершенно другая - она в интонации повторяет восточный язык. Но вернемся все-таки к изобразительному искусству: что произошло в конце 19 века? В общем, произошел слом всего, случилась техническая революция, благодаря которой любое искусство, музыка, изобразительное искусство и литература стали доступны широким слоям общества. До этого, надо сказать, искусство столетиями было достоянием тончайшей прослойки, для которой это искусство делалось, развивалось, покупалось, коллекционировалось. Строились музеи, а 95% людей жили в малограмотности и не сильно богато. У них было свое искусство, которое мы называем народным, этникой. Это искусство, которое передается от поколения к поколению - от бабушки к внучке - поэтому оно гораздо более консервативно. В нем не происходило культурных революций. И поразительно, что есть совпадения, которые никто не может объяснить. aОдна моя подруга из Архангельска делала в Русском музее выставку северного русского народного искусства - тканые настенные коврики. Выставку хотели закрыть с аргументом - зачем вы нам выставляете американское народное искусство. А дело в том, что совпадение невероятное - и в языке символов, и в цвете, и в стилистике. Я бы еще понял, если бы совпадали, скажем, индейские вещи с нашими якутскими вещами. Но как они попали из Архангельска и Мурманска в Америку или наоборот. География, история нам не рассказывают. Уже практически перед войной в 1941 году специальная комиссия поехала в Архангельскую область, чтобы отучить русских северных бабушек вязать свастику. Свастика - это мужской знак, это солнце. А лягушечка такая - это женский знак. Так вот комиссия потерпела поражение. Бабки говорили: так руки сами вяжут. Они совершенно не думали, как это делается, их так бабушка научила. Но народное искусство, несмотря на то, что оно сегодня живет в заповедниках и превращается в китч, оно все-таки существует по своим законам, и они незыблемы. А в искусстве светском, скажем так, несколько раз происходили взрывы. Надо сказать, что греки за каких-то 400 столетий, а население их было чуть больше, чем Чертаново, сумели придумать все, чем человечество пользуется до сих пор. Все основы искусства, философию, театр, поэзию. До нас не дошла их музыка, но я уверен, что у них была потрясающая музыка, потому что не может быть при всем остальном музыка некрасивой. Архитектура невероятная, которая вернулась через 1000 лет в эпоху Возрождения и вернулась повторно в 30-ые года 19 века как очередное утверждение империи. Нам в кино показывают греческие храмы и статуи безупречно белыми, мраморными. Мало кто знает, что они были раскрашены, как пряники. Они были невероятно пестрыми – красными, зелеными, желтыми, синими. Так как у нас на севере любили, кстати. Греческие статуи были с нарисованными глазами, с раскрашенными одеждами. Это все напоминало музей мадам Тюссо и выглядело, как я подозреваю, отвратительно – на наш сегодняшний вкус. По нашему сегодняшнему представлению мрамор, который сам светится, который почти прозрачный, который имеет свой рисунок, и скульптор этот рисунок сумел подхватить, гораздо ближе к красоте, чем размалеванное чучело. В эпоху Возрождения, когда археологи все это дело раскопали, то красочки на этих вещах уже не осталось. Они стали любить просто мраморную скульптуру. И слава тебе, Господи.

Конец 19 века. Начало двадцатого. Возникает «Черный квадрат» Малевича. Малевич был не простой, он их сразу штук 11 нарисовал на всякий случай. Это произошло, на мой взгляд, потому что изобразительное мастерство дошло до верхний своей планки. Все понимали, что лучше, чем Рафаэль, де Ла Тур, лучше, чем Голландцы, никто владеть кистью уже не будет. Значит, что надо сделать? Значит, надо это разрушить. То же самое случилось с панк-музыкой. Если мы не можем петь лучше чем Битлы, значит, мы все это сломаем. Ломать не строить. У Даля в определении слова «искусство» было два понятия. Первое – искусство как … я не помню дословно, создание художественного произведения, приближение к божественному. А второе: искусство – это степень ремесла. Не надо теперь владеть рукой, нужно создать концепцию. Главное – это идея, искусство рождается в твоей голове, а воплотить это можно какими угодно средствами. Я не согласен с таким подходом к искусству. Я за то, чтобы цвели все цветы, и я совершенно не принижаю великих художников современного актуального искусства, которых, к счастью, не много. Я просто хочу, чтобы мы остались в какой-то чистоте определений. Мы понимаем, что «Форд» - это машина и «Мерседес» - это машина. А «Зингер» - это не машина, а швейная машинка. Вот давайте договоримся, чтобы не было путаницы. Давайте будем называть современное искусство словом перформанс, инсталляция, как-нибудь еще. А искусством мы будем называть то, что искусством считалось на протяжении столетий и тысячелетий. Не получается. Потому что все галерейщики, все искусствоведы прекрасно понимают: как только убрать слово «искусство», сразу один, а то и два нолика от цены придется убрать. И кому же это интересно. Да и художнику это не очень интересно. Удивительно, что вплоть до появления импрессионистов, которые сегодня тоже уже стали классикой, вот тот флер гениальности на художниках совершенно отсутствует. Т.е. второе понимание значения слова «искусство» преобладало. Художник был ремесленник, просто очень хороший. И у хорошего художника картинки стоили дороже. Продавались они в зависимости от размера, на площадь. Большая картинка подороже, маленькая подешевле. Все было очень просто. А когда люди стали рисовать черные и красные квадраты, необходимо же было еще как-то доказать, что ты гениален. Потому что так-то и дурак квадрат нарисует. Нет, ты идею донеси. Поэтому сначала речь шла о гениальности, а потом уже продавался квадратик за 3 млн. долларов. Я не против черных квадратов, но все должно иметь свою цену, на мой взгляд.

Могу сказать, что все равно мы никогда не поймем, не переведем язык цифр в язык точного ощущения красоты. У меня есть замечательная американская книжка «Энциклопедия китча». Например, Венера Милосская: настоящая скульптура и Венера Милосская, которая продается где-то в современном магазине сувениров. И вот вроде одинаковые скульптуры, все то же самое, но чего-то не хватает, самого главного. Наверное, если отсканировать два изображения, проанализировать в компьютере, то мы найдем различия. Но для того, чтобы с уверенностью сказать, где квинтэссенция красоты спрятана, боюсь, этого будет недостаточно. У Краковского в книжке «День творения» главы перебивалась короткими притчами, а заканчивалась она такой притчей: жили были две сестры близняшки, и все у них было одинаковое: и волосы, и глаза, и рост, и голос. Только одна была красивая, а вторая нет. Поэтому люди, которые видели красоту, их различали, а все остальные путали. Вот, собственно, такая маленькая история, а теперь я хотел бы вас послушать, наверное. Потому что так будет интереснее.

Андрей Колесников: Спасибо за эту историю. Хорошо, что хоть кто-то думает о том, что такое красота, что такое искусство. И не политизирует ничего. Но я вот слышал твою новую песню, там есть такая фраза: «Я видел дракона с тысячью пастей, имя которому власть».

Андрей Макаревич: Мы живем в больное время. Я очень надеюсь, что оно скоро закончится. У всех головы съехали совершенно набекрень. И у антикоммунистов, и у коммунистов. Поэтому остается только о красоте говорить. А никому в голову не приходит, что власть всегда была драконом с тысячью пастей. И 2000 лет назад, и 1000 лет назад, и 20 лет назад.

Андрей Колесников: Теперь позволим слушателям Академии журналистики задать свои вопросы Андрею Макаревичу. Пожалуйста.

Многие исследователи утверждают, что эпоха 60-х была временем профессионалов. Сейчас все чаще люди, которых мы знаем как профессионалов в одной области, начинают заниматься другим делом, в котором они являются дилетантами. Какое развитие эта тенденция может получить, на ваш взгляд?
Это была эпоха прекрасных дилетантов. Простите, но все великие группы, которые появились в 60-е годы, консерваторий не кончали. Это был абсолютно народный порыв: просто так получилось, что луч света упал на это время и в это место. Когда я снимал фильм про Битлов, меня поразило даже не то, что они из заштатного, замурзанного, портового, очень провинциального городка, а то, что они еще жили на расстоянии 100 метров друг от друга. То есть луч был очень узкий. И вот четыре гения оказались в этом круге. И именно потому, что в этом попсовом жанре, рок-н-ролле, встречались гениальные люди, который вообще гениев не предполагает, этот жанр перешел в категорию музыки, и это было как раз в конце 60-х. Рок-н-ролл развился бог знает во что: джаз-рок, психоделика, появился «Пинк-Флойд», Сантана, этно-рок, и все это расползлось и перестало бить в одну цель. Поскольку всегда гениальных людей меньше, чем хотелось бы, но в общем это все постепенно развивалось и постепенно умерло.

А на сегодняшний день?

Когда идет обращение к каким-то позавчерашним корням, это прежде всего говорит о полнейшем застое в дне сегодняшнем. Иначе было бы не до корней. Занимались бы сегодняшним с огромным удовольствием.

Я, скорее, спрошу про другое, про тенденцию к тому, что профессиональные возможности нельзя принизить, вот, например, сейчас сатирики пишут исторические книги.
На самом деле такое бывало и раньше. Просто сегодня коммуникация значительно проще. Я бы, например, и писателей, и композиторов, и художников обучал в архитектурном институте. И не удивительно, что во всем мире из архитектурных институтов вышло огромное количество музыкантов, писателей, и те же «Пинк-Флойд», и Фредди Меркьюри. У нас это Леша Козлов, Слава Бутусов, Петр Налич. Потому что законы пропорции, ритма и гармонии абсолютно едины и для музыки, и для литературы, и для живописи. Но когда тебе их преподают и объясняют в зримых образах, их гораздо легче понять и постичь, чем в абстрактных звуках, как, скажем, в музыке. То есть это просто более понятный путь для постижения каких-то ходов, и все.

В начале двадцатого века появился не только «Черный квадрат» Малевича, но и джаз, которым вы в последнее время очень увлечены. Он в свое время тоже сломал все каноны музыкальной гармонии. Почему тогда джаз - искусство, а авангард в живописи – нет?
Джаз возник как гибрид и африканской музыки, и музыки американских негров, это генетически блюзовая история соединения с белой музыкой. И вообще эта золотая джазовая эпоха поразительна: был отрезок времени, когда модно было писать красивые мелодии, делать красивые сложные аранжировки, когда в моде были прекрасные голоса. То есть в моде было все красивое. И джаз на протяжении нескольких десятилетий выполнял функцию, которую потом выполняла поп-музыка и рок-н-ролл. Это были клубы, дансинг-холлы, концертные залы. Большую часть произведений, которые были написаны тогда, играют до сих пор все музыканты мира. А прошло от 70 до 100 лет, это огромный срок для поп-музыки. Дальше на фоне всей этой красоты произошло совершенно необъяснимое: ПТУ-шники с электрогитарами, не умеющие ни петь, ни играть, начинают создавать что-то такое, роко-подобное, а еще и Пресли нет и в ранг искусства это не возведено. Битлами еще не пахнет. Я слушаю и понимаю, что все это очень плохо: гитары у них не строят, поют они какую-то ахинею, и только один очень мощный плюс – тебе кажется, что ты можешь точно так же: взять гитару, выйти на сцену, и быть как они, потому что они совершенно простые, и все девки твои. И вот эта штука сработала невероятным образом, она отодвинула искусство. И я совершенно поражен и очень удовлетворен тем, что увидел на джаз-фестивале в Сочи. Огромные фестивальные залы, Зимний театр набиты битком, играется серьезный джаз в исполнении музыкантов со всего мира, и слушатели понимают, что они слушают. А в Сочи, извините, не самый изысканный контингент отдыхающих, но слушают с удовольствием, аплодируют после соло, что говорит о том, что они понимают, что происходит, то есть джаз возвращается семимильными шагами, чему я очень рад. Почему? Потому что рок-н-ролла объелись, поп-музыки объелись, все, кончилась эта история на какой-то отрезок времени. Все, что там ни делается, это повтор. А джаз-то уже и подзабыли. Копнули, а как же там было красиво все! Ну и потом всегда на новом витке это немножко по-другому.

Вы проявили себя во многих ипостасях. Вы музыкант, поэт, композитор, актер, художник, писатель, путешественник. В чем еще очень бы хотелось состояться? И не могли бы вы рассказать, как к вам попал Андрей Державин, и гармонично ли вписался в вашу компанию?

На счет ипостасей: их могло бы быть чуть поменьше. В кино мне совершенно не обязательно было сниматься. Несмотря на то, что опыт это интересный. Я много полезного подсмотрел и теперь знаю, что и как изнутри. И если я, скажем, работаю как кинокомпозитор, мне гораздо проще.

У меня нет задачи попробовать все на свете. Абсолютно. Уверяю вас. Что же касается Андрея Державина, я его знаю очень много лет. Еще когда он приехал в Москву с группой «Сталкер» - это была такая смешная штука. Они очень быстро покорили молодежь. Вообще он хороший музыкант и хороший малый. И то, что вы видели и слышали, - это далеко не все из того, что он умеет. Когда мы наконец расстались с Петей Подгородецким, потому что уже не было больше сил, то надо было срочно искать какую-то замену. Я хочу сказать, что это сегодня исполнительский уровень молодых музыкантов очень здорово вырос. Сейчас не проблема найти исполнителя, поставить ему ноты, и уже завтра он все сыграет. А 15 лет назад проблема была. Мы знали такого, такого, такого, мы посидели, подумали, а давай Андрюше Державину позвоним. И позвонили:

- Хочешь в «Машину»?
- Но я не могу так сразу, неприлично. Дайте мне один день на размышление.

Сын ему сказал, что ты думаешь, это же круто. Ну и все. И никто из нас об этом не пожалел ни разу.

В начале этого года в интервью белорусским СМИ вы говорили: "Кочевники привыкли гадить, потому что они не сидят на местах, они завтра едут дальше. Можно не заботиться о чистоте". Считаете ли вы правильным, будучи знаменитым общественным деятелем такой многонациональной страны, как Россия, делать такие заявления?
Сейчас чего ни вякни, кого-нибудь обидишь. Я имел в виду те кочевые народы, которые естественным образом за собой не убирали, потому что земля была огромная и пустая, они перемещались с места на место. Я совсем не хотел обидеть ни великий татарский, ни великий монгольский народ. Я говорил о каких-то традициях, которые возникли благодаря соитию некоторому, перемешиванию татарского народа и русских племен. Только получилось так, что русские не кочевые. Поэтому они где живут, там это и делают. С этим еще долго бороться придется. После войны с Наполеоном пошел у нас стиль ампир, посмотрели, какие за границей красивые особнячки строят с колоннами, и тут же наши помещики стали строить такие дома, все снаружи было очень красиво, только там сортиров не было. Поэтому какать ходили под парадную лестницу все равно.

Изменилась ли ваша мотивация, ваш двигатель, который заставляет вас писать песни раньше и сейчас?
Абсолютно не изменилось. В какой-то момент ты получаешь информацию, что ты должен написать песню. Когда она появляется в голове, главное, этот момент не проворонить и успеть ее записать, потому что если немножко опоздаешь, она тут же и уйдет, и останутся какие-то обрывки фраз, которые соединять потом будет мучением. И такое тоже бывает. Как правило, это работа, которая происходит в подсознании, она идет постоянно, но я ею не руковожу.

Недавно вы записали новую песню, где есть такие строчки: "Солнце с луной не менялись местами, Ночами не сделались дни, Но как же послушно стали глистами Бывшие братья мои", которая в очередной раз вызвала нападки на вас в прессе и в интернете. Скажите, это была сознательная провокация? И кого вы имели в виду ?
Я вообще не занимаюсь провокациями, хотя песни пишу в полном сознании. Так что за каждое слово я там отвечаю. Если бы я хотел рассказать про кого-то лично, я бы написал песню про Ваню Иванова, но мне это неинтересно. Я считаю, что все взрослые мальчики и девочки, и каждый абсолютно осознанно поступает так, как считает нужным. Это их полное право. И если кто-то вдруг это примет на свой счет, значит, что-то у него внутри не в порядке, значит, где-то он сам с собой не согласен, вот и все.

Недавно группа «Ундервуд» записала песню под названием «Крым», где есть такая строчка: «Скажи мне чей Крым, и я скажу, кто ты». Но почему-то группа не подвергается нападкам со стороны прогосударственных изданий. По вашему мнению, в чем секрет?
Во-первых, я думаю, что мы живем в обществе с очень большой инерцией. Вот решили пинать вот этого, давайте, мы все будем пинать этого, пока он не сдохнет. Потом выберем кого-нибудь другого. «Ундервуд» не вошла в число пинаемых, поэтому их пинать не интересно. А вокруг того, кого пинают, все что угодно произойдет, и обязательно будет шум. Только и всего.

У меня к вам вопрос как к москвичу. Мы сегодня говорили о красоте. Москва в последнее время очень преобразилась: появились пешеходные улицы, обустроили парки и модернизировали музеи. Сейчас уже некоторое время идут обсуждения по установлению памятника Владимиру. Скажите, считаете ли вы эти преобразования красивыми, и как вы относитесь к спорам по поводу места установления этого памятника?
Начнем с того, что я не очень понимаю, зачем в Москве памятник Владимиру. Я понимаю, что наша власть пытается создать новую мифологию и на ее базе новую идеологию, но получается у нее это, как у всякой советской власти, коряво. Так что я не поклонник этого памятника, и вообще у нас ужасные памятники. Это трудно понять, пока не увидишь памятники в Европе, например. Потому что в Европе памятники делали большие художники, а советские власти всегда боялись больших художников. Художник изначально внутренне свободен, он будет предлагать свое видение, а нужен художник, который скажет - есть, товарищи! Эти художники, как правило, не очень талантливы. Поэтому в Москве у нас есть замечательный памятник Чехову, который чудом появился, мне кажется, в Камергерском переулке, и замечательный памятник Гоголю, который во дворике стоит - это, по-моему, памятник еще дореволюционный. Ну вот, пожалуй, и все. А остальные такие, что их только под кремлевской стеной надо ставить.

Вы любите путешествовать и уже побывали во мноих уголках планеты. Куда вы собираетесь в ближайшее время?
Я с друзьями отправлюсь на север Монголии через неделю. Это совершенно дикие места, практически граница пустыни Гоби, маршрут будет проходить мимо древних и частично заброшенных буддистских храмов, а еще часть маршрута у нас идет по реке на плоту. Маршрут мы прокладываем сами сначала по карте. Мы переписываемся: один парень живет в Америке, один в Киеве, остальные в Москве. Продумываем маршрут, потом ищем проводников. Надо сказать, что организационные дела - это дело самое хлопотное, в котором я, по счастью, не участвую. Но пока все получалось очень хорошо. А с Монголией трудно идет, у них свое представление о жизни. Посмотрим это на практике, будет окончательно понятно, насколько оно совпадает с нашим. Но надеюсь, что мы все вернемся.

На меня произвел невероятное впечатление такой же поход в Бутан, потому что до недавнего времени это была совершенно закрытая территория, они вообще не пускали к себе иностранцев. Сейчас они пускают очень ограниченное число, берут за это большие деньги - ты должен в день платить за пребывание 200 долларов просто на развитие Бутана. При этом это совершенно потрясающий ни на что не похожий мир. У них, например, есть индекс счастья населения. Не знаю, по каким принципам они это дело вычисляют, но получается, что их население одно из самых счастливых в мире. И самое интересное, что это вообще похоже на правду, потому что они пребывают в какой-то благости, хотя живут крайне небогато, почти все мужчины монахи, женщины выращивают рис, но я ни разу не наблюдал, чтобы кто-то повысил голос или вообще строго посмотрел. И надо сказать, что к этому очень быстро привыкаешь и сам начинаешь так общаться. Через две недели возвращаешься в Москву и думаешь, что же все орут так? Что происходит? Там удивительный свой буддизм, довольно замкнутый. Потрясающая архитектура храмов, невероятная природа - я говорю сейчас пустые слова, потому что даже фотографии не передают ту атмосферу. И все это высоко в горах, поэтому воздух помимо того, что он очень чист, он еще и разрежен. И пребываешь от этого в легкой эйфории, ничего другого тебе не нужно. Дорога, которую построили, наверное, 20–30 лет назад, представляет собой серпантин: стена, заросшая какими-то доисторическими растениями, облака над головой - кажется, что ты в парке юрского периода и скоро выйдет динозавр. В некоторых местах край дороги осыпался, ни одной машины, естественно, нет, ты едешь через эти облака, периодически объезжая огромные глыбы, которые свалились на эту дорогу, и все время думаешь, этот камень упал 30 лет назад или 15 минут назад? Ни одного указателя, и наконец, когда добираешься наверх, видишь какую-то табличку, след человека, думаешь, гадаешь, что там написано? Может быть, «Осторожно, камнепад». Но нет, там написано: «Enjoy a beauty of nature».

Альбер Камю писал: " Пока мне не жмут башмаки, я не могу творить". Вот советская власть для творческих людей была таким башмаком, которая сильно натирала ноги. Это больше помогало творческому процессу или мешало? И не жмут ли вам сейчас башмаки?
Это все очень индивидуально. У меня это не слишком зависело от того, что происходит во внешнем мире. Когда мы были молодыми, мы в нашей битловской капсуле сидели 24 часа в сутки. Нас совершенно не интересовало, что происходит за ее пределами. Сейчас я не согласен с тенденцией, что художник должен быть голодным. Если художник будет голодным, в первую очередь он будет думать, как бы ему пожрать, а не как бы порисовать. Поэтому художник должен быть художником прежде всего, желательно, чтобы он не испытывал мук голода, это негуманно. Меня сильно расстраивает многое из того, что сегодня происходит в мире и в нашей стране, и я не могу сказать, что это мне помогает как человеку творческому что-то делать, скорее мешает. Я с большим удовольствием занимаюсь своей работой, когда я знаю, что за дверьми все хорошо и не о ком беспокоиться.

Несколько лет назад вы выступали в составе блюзовой группы «Удачное приобретение», как музыкант. Насколько вам интересно работать в таком формате, то есть не будучи солистом и не в своем проекте?
В одинаковой степени интересно и то, и другое. У меня есть несколько джазовых проектов, я просто как инструменталист сижу и играю на гитаре. Получаю дикое наслаждение, потому что имею возможность играть с очень сильными музыкантами. И я понимаю, что каждую секунду у них учусь.

Как вы считаете, какая она, современная журналистика, надо ли ее спасать, или там уже спасать нечего?
Здесь есть две вещи: во-первых, извините, никого не хочу обидеть, но надо в школе все-таки хорошо учиться грамотности. В ненавидимое мной советское время в центральных газетах грамматические ошибки были невозможны. Это было событием. А сегодня ошибки входят в норму. Что касается спасения журналистики, я думаю, что когда степень свободы высказывания журналиста ограничивается, когда появляется внутренний цензор, который до главного редактора ему говорит - слушай, а вот это не надо, говорит он сам себе, похлопывая себя по плечу, потому что это вычеркнут все равно, надо будет ерундой заполнять это пространство, ну, зачем же, давай сразу сделаем как надо. Вот так уходит мастерство. Понимаете? Джазовый музыкант, который пару лет поиграл в кабаке, может продолжать играть в кабаке. Потому что уходит звон, мастерство уходит.

Скажите, что для вас рок? Только музыка или нечто большее, образ мыслей и состояние души?
Я занимаюсь музыкой 46 с половиной лет, и я так и не нашел для себя определения, что такое рок. Потому что одни считают, что это когда громко играют на электрогитарах в черных кожаных проклепанных куртках. Другие считают, что рок это обязательно какие-то оппозиционные тексты, а когда я спрашиваю, а как же «Лед Зеппелин», они разводят руками. Я не знаю, что такое рок. В Америке были очень модными в 50–60 годы так называемые песни протеста. У нас это называлось бардовским искусством. Все зависит от того, в какой степени ты художник. И художник не бывает несвободным. Слушайте, профессиональные оппозиционеры - это еще хуже, чем профессиональные патриоты, нельзя из позиции делать профессию. Потому что мир меняется каждый день, каждую минуту, сегодня все ускоряется, происходят новые и новые события, ты просто должен не потерять способность трезво оценивать. И все. Если наш президент вдруг сделает что-то совершенно, с моей точки зрения, неожиданное и совпадающее с моим представлением о том, что надо делать, я ему буду аплодировать стоя. И мне плевать, что будут оппозиционеры про меня говорить. Но пока как-то не очень он это делает.

Считаете ли вы себя верующим человеком?
Я с огромным уважением отношусь к любой конфессии, но к большому сожалению, трактовки приобретают все более причудливую форму. Когда у нас Чаплин заявляет по радио, что русскому человеку нужна война, что он в покое киснет, я считаю, что его надо отлучать от церкви за такие слова. Слушайте, жрецы всегда старались быть поближе к царю, потому что это помогало им решать свои вопросы. К сожалению, при этом вера сильно деформировалась в угоду власти.

Как вы относитесь к музыкальным фестивалям? Способны ли они сплотить народ, объединить? Или наоборот, на них приходят только развлечься и послушать музыку?
Я в течение пяти лет был президентом фестиваля «Сотворение мира». Причем в данном контексте слово «мир» было именно антитезой войны. Мы искренне хотели показать всем, что когда музыканты из разных стран, несмотря на какие-то конфликты, происходящие в мире, собираются вместе и играют, это лучший пример для всего остального человечества. В первый год этого фестиваля у нас играла группа «Уайт флэг», участники которой живут в Голландии. Они не могут жить ни в Израиле, ни в арабских странах, потому что там половина арабов, а половина евреев, и их просто заклевали. На третий, по-моему, год как раз был грузино-абхазский конфликт, и мы начали фестиваль с того, что вышли грузинская и абхазская певицы и, обнявшись, вдвоем спели песню. Вот это, на мой взгляд, сегодня надо делать. А к нам сегодня украинские группы не едут, потому что не пускают. Все наоборот происходит, к сожалению.

Сегодня мы говорили о красоте, о любви, а можно конференцию завершить рассказом о счастье? Что для вас счастье?
Это гораздо проще. Для меня счастье – это когда ты что-то задумал, осуществил, и получилось даже лучше, чем ожидалось. Все.