"Когда-то меня не брали рабочим сцены"

Валентину Гафту исполняется 80 лет. "Гафт — это не фамилия. Это диагноз,— заметил как-то его друг Григорий Горин. И добавил: — Я болен "Гафтом" неизлечимо". Неизлечимо больны "Гафтом" множество его поклонников — его ролями в театре и кино, эпиграммами и философскими стихами

— Валентин Иосифович, как вы собираетесь отметить юбилей?

— Ненавижу это слово. Оно означает, что ты уже причислен к числу уходящих. Честно говоря, вообще не люблю торжеств, юбилеев, шумных компаний. Единственное, чего мне хочется, чтобы этот юбилей прошел поскорее.

— И мы даже не увидим в театре нового спектакля с вашим участием?

— Никакого нового спектакля не готовим. Понятия не имею, что будет в эти дни.

— В "Современнике" вы работаете уже 45 лет, но в самом начале пути вас вполне можно было назвать чемпионом по смене театров. Вы же начинали с Театра сатиры. Известнейший театр, почему же вы ушли оттуда?

— Я не ушел. Меня оттуда выгнали. Попал я туда совершенно случайно. Снимался в небольшой роли французского певца в картине "Русский сувенир" Григория Александрова. Ко мне подошел Эраст Павлович Гарин и спросил: "Молодой человек, не сыграете ли вы у меня роль Ученого в пьесе "Тень". У меня артист запил". Пьесу эту я не читал, но сразу ответил: "Конечно, сыграю". Он говорит: "Давайте встретимся с вами, поговорим. Приходите ко мне завтра домой". Сам Гарин приглашал меня домой, я, конечно, явился. Помню, что мы шли к нему в кабинет через какие-то комнатки, комнатки, комнатки... И вот, проходя одну из них, я увидел слева какую-то полудетскую кровать, чуть ли не с сеткой, и там, о боже, под простынкой, мне показалось, лежит мертвый человек. Простынка накрывала такое худющее-худющее тело, и безжизненная головка усопшей повисла с кровати. Абсолютный морг. Мы сели, он стал рассказывать о Мейерхольде, о "Тени", о роли, но мне все время хотелось сказать: "Знаете, Эраст Павлович, по-моему, у вас там в соседней комнате случилось несчастье". Он мне показывал какие-то скульптурки и спрашивал меня: "Знаете ли вы, кто это?" Я говорил: "Это вы".— "Нет, это Мейерхольд". Так, показав штук шесть слепков, он понял, что я ни черта про Мейерхольда не знаю. Короче говоря, были назначены первые репетиции. Гарин не явился ни на одну, а репетировала со мной его жена Хеся Локшина, которой я очень не понравился. Впоследствии выяснилось, что во время моего визита к Эрасту Павловичу на кровати крепко спала именно она. Кстати, она пережила Эраста Павловича на 25 лет.

И вот настал час моей премьеры! Я перепутал партнерш, стал разговаривать с Аросевой, а нужно было с Зелинской. Ольга Александровна прошептала: "Идиот, она стоит сзади!" Я повернулся, задел декорацию и почти упал в оркестр с балкончика, который отвалился на авансцене. Правда, я спасся, но он каким-то чудом повис. А в зале сидели мои мама с папой и моя любимая девушка. Конечно, после этого меня в Сатире не оставили. Я оказался совсем без работы. Мне нужно было где-то хоть что-то зарабатывать. И я попросился у директора оставить хотя бы рабочим сцены, но меня не взяли. Единственное, что меня согревало в этой истории, так это то, что после того злополучного спектакля ко мне подошла Татьяна Ивановна Пельтцер, с которой впоследствии у нас были очень хорошие отношения, и сказала: "Не волнуйтесь, вас не взяли не потому, что вы плохой артист, а потому что здесь своя политика, свои интриги".

Надо сказать, что к своему провалу я отнесся легко. Уверен, для того, чтобы что-то получить, надо потерпеть поражение. Если идти от удачи к удаче, можно растеряться. Поражения очень важны.

Правда, через 10 лет я все-таки поступил в этот театр и играл графа Альмавиву в "Женитьбе Фигаро". И это была одна из моих лучших ролей (во всяком случае, так говорят). Спектакль был замечательный. Мы с Андрюшей Мироновым приходили на час раньше, репетировали. Как меня терпел главный режиссер Плучек, удивляюсь до сих пор. Много на себя не беру, но из-за меня там сняли чуть не полсостава и, главное, заменили Сюзанну.

— А что произошло в Театре Моссовета, откуда вас уволили?

— Когда меня никуда не брали, известный чтец Дмитрий Журавлев позвонил Юрию Завадскому и сказал: "Тут есть парень. Он никуда не может устроиться на работу. Возьми его". И он меня взял. Я играл в спектакле "Корнелия" с Верой Марецкой и Ростиславом Пляттом. У меня опять ничего не получалось, и когда Завадскому кто-то сказал, что он должен сделать мне замечание, тот ответил, что не надо меня трогать, будет еще хуже. А первой моей театральной партнершей была сама Любовь Орлова. В спектакле "Лиззи Маккей" Жан-Поля Сартра она играла главную роль, а я какого-то сыщика с двумя словами. Потом мне дали роль в спектакле братьев Тур "Выгодный жених". Я понимал, что это не мое, это не имеет отношения к моей душе. И накануне премьеры (мы были на гастролях) я пошел на аэродром, взял билет и улетел в Москву. Меня по КЗоТу уволили. За прогулы.

Несколько лет я работал в самом маленьком, ну просто крошечном театре Москвы на Спартаковской. Там можно было, стоя на краю сцены, поздороваться за руку с человеком, сидевшим на балконе. Но, несмотря на это, театр был очень известен, потому что возглавлял его замечательный режиссер Андрей Александрович Гончаров, которого я считаю одним из своих учителей.

— Но вы же работали и с Эфросом. И играли у него уже не каких-то сыщиков с двумя словами, а прекрасные роли. Что же там не сложилось?

— Эфрос гениальный режиссер. И отношения у нас с ним были прекрасные. Как-то он подарил мне свою книгу "Репетиция — любовь моя" и подписал ее: "Вале Гафту — самому мощному типу из всех типов, которых я знаю". А ушел я от него, потому что поругался с Ольгой Яковлевой. Она уникальная, великолепная артистка, но партнеров недолюбливала. А Эфрос любил ее бесконечно. Когда я уже работал в "Современнике", Эфрос предложил мне сыграть Отелло вместо Николая Волкова, который ушел. Мне нужно было всего за 9 дней выучить текст и срепетировать Отелло. Мы с Эфросом репетировали, на репетиции приходили операторы и остались кое-какие пленки с репетиции — это было совсем неплохо. Но я не устраивал партнершу, которая для режиссера была главным импульсом для создания спектакля. Я решил уйти. Анатолий Васильевич сказал мне: "Валечка, она замечательная. Она всех вас любит. Зачем так. Не надо. Она очень хорошая". Но я ушел. Так же как ушли Олег Даль, Анатолий Петренко, Александр Ширвиндт и Михаил Державин. Конечно, многие терпели капризы героини, а куда деваться? Но я не мог это выдержать и ушел.

— Это ведь не единственный случай, когда вы ушли от потрясающего режиссера. В кино, к примеру, вы отказались сниматься у Георгия Данелии в фильме "Кин-дза-дза".

— В кино огромную роль в моей судьбе сыграл Эльдар Рязанов. Роль благородного полковника Покровского — гусара, покорившего немало городов и женщин, преданного Отчизне, Григорий Горин написал специально для меня. Но меня утверждать не хотели. Эльдару Александровичу с большим трудом удалось отстоять меня. До этого у меня не было больших ролей. Так что эта картина — особая в моей судьбе. А в "Гараж" и "Небеса обетованные" я, можно сказать, попал по воле случая. В "Гараже" должен был сниматься Александр Ширвиндт, но потом из-за занятости не смог прийти на съемки. Тут-то я и появился. А в "Небесах обетованных" Президента должен был играть Георгий Бурков, но неожиданно он умер. Уверен, если бы снимались эти прекрасные актеры, картины получились бы другими. Что же касается Данелии, то тут совсем другая история. Я был утвержден на роль инопланетянина Би. Мне очень хотелось сниматься. Начался первый съемочный день. Пришел Евгений Леонов, которого Данелия очень любил. И Георгий Николаевич начал заниматься только им. Я понимал, что Леонов великий артист. Он замечательно играл всегда. Он просто не мог играть плохо. Но Данелия в тот день уделял внимание исключительно ему. Я смотрел-смотрел, а потом сказал: "Занимайтесь Леоновым, а я пошел домой. Не буду я играть эту роль". После этого мне звонили и ждали, что я соглашусь и поеду на съемки в пустыню. Но я не передумал. В результате эту роль превосходно сыграл Юрий Яковлев. Честно скажу, я был не прав. Мне очень нравился сценарий Резо Габриадзе. Но так случилось, что я вспыхнул, погорячился. Жалею. Но что теперь жалеть. Был неправ.

— Вы вообще человек вспыльчивый?

— Я очень тихий. Но иногда сдержаться трудно.

— Когда, например?

— Когда мешают работать. Как-то шел спектакль "Из записок Лопатина", в котором я играл вместе с Мариной Нееловой. Мы сидим на сцене, и вдруг я явственно слышу, как Людмила Иванова наигрывает и поет: "Между мною и тобой ниточка завяжется". В театральной тишине все было прекрасно слышно. Я, ни слова не говоря, убежал со сцены и рванул на четвертый этаж, где сочиняла свою песенку Иванова. Меня не было минуты четыре, что делала в это время Марина, не знаю, но она — гениальная актриса. Она может все. А у меня произошла там чуть ли не драка.

— А как вы попали в "Современник"?

— Олег Ефремов увидел меня в "Фигаро". Пришел за кулисы и сказал: "Переходи к нам". Я спросил: "Когда?" Он ответил: "Завтра". И я немедленно подал заявление об уходе. Плучек меня отговаривал, называл мне роли, которые я буду у него играть. Но я понимал, что это не мой театр. Хотя там были великие, очень яркие артисты, и мне очень нравились репетиции Плучека.

— Чем же вас так зацепил "Современник"?

— Этот театр был прекрасен. Я не пропускал ни одного его спектакля. Хотя вообще-то в то время чаще ходил на стадион, чем в театр. Видел "Без креста" Тендрякова, "Обыкновенную историю" смотрел раз шесть. Билеты в "Современник" было не достать. Помню, я звонил Кваше и просил: "Игорь, вы не можете сделать два места — мне и моей жене? Или хотя бы одно место..." Я сам мог и на ступеньках лестницы посидеть — лишь бы увидеть, как мой однокурсник Олег Табаков гениально играет Адуева в "Обыкновенной истории". Олега за невиданный талант я обожал с первого курса. Он перевоплощался, был смешным, всяким. Это была моя любовь на курсе. Он и, конечно, Женечка Урбанский. Он мог стать великим артистом.

— Когда Ефремов ушел во МХАТ, он вас приглашал?

— Приглашал. Не сразу, но приглашал. Я чуть было не перешел. Слава богу, что этого не сделал. Меня удержала Галя Волчек. Я уже пришел к ней подавать заявление. Потом обернулся и понял, что этого делать не надо. Это какая-то мистическая сила. Но это правильное решение. У меня неплохая жизнь в "Современнике". Я сыграл много ролей. А начал с маленького эпизода в пьесе "Валентин и Валентина". Эту роль специально для меня написал Рощин. Я имел успех. Стал сниматься в кино. Стал сочинять капустники, эпиграммы. Ко мне в театре очень хорошо относятся. Мне было интересно работать и с Товстоноговым, и с Вайдой, и с Волчек, и с Фокиным.

Своей лучшей ролью считаю Фирса в "Вишневом саде". Сейчас я стал понимать его. Марина Неелова, которая играет Раневскую, говорит, что со мной совсем другой спектакль и ей со мной интересно играть. Для меня это очень важно.

— В "Современнике" вы дважды играли Глумова в "Современной идиллии". Второй раз выступили еще и в роли режиссера. Чем вас так привлекает это произведение Салтыкова-Щедрина?

— Салтыкова-Щедрина можно играть и сейчас, и в будущем. Это писатель на века. Но его надо уметь читать, а актеры хихикают, а сыграть достаточно хорошо не могут. Это глубокая вещь. Страшная. К сожалению, ошибки государственные, человеческие в нашей стране повторяются и повторяются. В каждую эпоху.

— Я вспоминаю еще один ваш спектакль — "Сон Гафта о Сталине". Это ваша пьеса в стихах, в которой вы играете Сталина. Сейчас она в театре уже не идет, но мне хотелось бы узнать, а ваше отношение к Сталину со временем меняется?

— В театре она не идет, но совсем недавно на сцене Концертного зала им. Чайковского вместе с Камерным хором Владимира Минина я исполнил поэтическую композицию, в основе которой этот спектакль. Что же касается моего отношения... Мой отец, много раз раненный в боях Великой Отечественной, однажды вдрызг разругался с родным братом. Тот выступал против Иосифа Виссарионовича и в пылу ссоры выбросил с четвертого этажа статуэтку Сталина. Это отца ошеломило. После этого он больше не пожелал знать брата. Как видите, лезвие непонимания этой личности даже семьи разрезало! Когда кончилась война, я еще учился в школе. Помню, когда он умер, рыдали все. Помню похороны товарища Сталина, когда в толпе задавили моего товарища. Я ходил на похороны, но до Колонного зала не дошел. Мы с приятелем переночевали в подъезде и оказались вблизи Мавзолея. Запомнилось выступление Берии Лаврентия Павловича, которого я потом трижды играл. Он стоял с поднятым воротником, в низко опущенной почти до бровей шляпе. В пенсне. Я про себя подумал: "Предатель".

К Сталину у меня отношение такое же, как и у большинства людей моей страны. Это страшный человек. Если представить себя жертвой сталинских репрессий, ничего страшнее, унизительнее и больнее нет. Сердце разрывается на части. Сотни, тысячи, миллионы замученных людей. Ставишь себя на их место и хочется орать. Кажется, у тебя вырывают душу, сердце. Но в то же время этот страшный человек, убийца совершил чудо. Говорят, он был грандиозный военный стратег. С ним считались Жуков, Рокоссовский и все маршалы. Гитлер его боялся. Конечно, победа стоит на крови и на боли людей. Но страна победила в схватке с Гитлером при нем. Люди шли в бой с его именем, подчинялись ему беспрекословно. При нем царила дисциплина, был порядок — то, без чего не может существовать нормально государство. Огромное количество людей его тайно ненавидели. Но парадокс в том, что миллионы по-настоящему любили!

И сейчас феномен этот существует. Многие говорят: "Сталина на вас не хватает", а другие, наоборот, отрекаются от своей истории и готовы сделать вид, что такого руководителя не было и вовсе.

В моем спектакле есть моменты, которые мне хотелось бы, чтобы произошли в жизни, но этого, увы, не произошло. На сцене я устраиваю Сталину встречу с Иисусом. Вождь просит: "Прости меня. Прости страну. Прощенья вместе просим. Я твой библейский сын. Я твой Иосиф". Но на самом деле Сталин так и не покаялся. Нужно, чтобы мы осознали сталинский путь. Не дай бог, повторятся его принципы управления. Не хотелось бы...

— Валентин Иосифович, почему вас не видно в кино? Вы не хотите сниматься или вас не приглашают?

— Недавно мне предложили в картине "Помните!" Павла Пархоменко сыграть ветерана, который приходит к детям в школу и читает письма с фронта — к матери, жене, сыну. Сначала я отказался. Они пришли ко мне домой, и меня вдруг так схватило за сердце, что я стал сниматься. Я читаю 6 писем. Это то, что попало мне глубоко в душу. В моей семье погибли многие. У моей бабушки было 13 детей. Из них 6 сыновей погибли на фронте. Мамину сестру угнали в Германию, а ее детей убили. Отец прошел почти всю войну.

— Что вас устраивает в театре, а что не устраивает?

— Меня в театре устраивает все. Я отдал ему всю свою жизнь. Театр — это мой дом, где происходит творчество. А это для меня самое главное.

— Есть ли правила в жизни, которым вы никогда не изменяете?

— Недавно, размышляя об этом, я написал стихотворение:

Ты дела своего не знаешь,

А говоришь, что все умеешь,

Забыв, чего не понимаешь,

Им никогда не овладеешь.

Я не люблю, когда люди, которые не умеют делать свое дело, очень много об этом деле говорят. Таким образом они приобретают себе имя.

Беседовала Елена Владимирова