23 августа 1991 года Виктор Геращенко пострадал от путча, перестав быть главным банкиром Советского Союза. Спустя десятилетие главный банкир России объясняет, чья экономическая безграмотность привела к путчу, как экономически безграмотно его провели, какая экономическая безграмотность за ним последовала и какой экономической безграмотности нам ждать в будущем. Все это аккуратно записала корреспондент Ъ НАТАЛЬЯ Ъ-КУЛАКОВА.
С середины 80-х страна проходила через сложный период своего политического развития. Было понятно, что союзный договор, подписанный в 1922 году, уже не отвечал потребностям дня, потребностям экономического развития, пониманию того, что страна должна двигаться через экономические реформы. А с признанием необходимости иметь разные формы собственности, которые поощряли бы деятельность организаций и предпринимателей (уже были приняты соответствующие постановления о госпредприятиях, развитии кооперации), это осознавалось еще острее.
Правительство Союза в это время работало над концепцией экономических реформ. Такого же рода работа проводилась на российском уровне. То есть необходимость экономических реформ осознавалась многими. А реформы, подразумевающие передачу значительной части функций субъектам хозяйствования на территории страны, требовали усиления политической роли республик. Отсюда необходим был новый союзный договор, потому как старый с заложенным в нем распределительным механизмом регулирования экономики на практике ограничивал возможности республик и субъектов хозяйствования.
Вдобавок к этому уже велись, в том числе и на уровне партийного руководства, дебаты о необходимости изменения организации партийной жизни. Жизнь требовала наличия оппозиционных партий. И этот вопрос обсуждался где-то начиная с 1989 года. Что делать: оставить центристскую коммунистическую партию, переименовать ее в социал-демократическую, создать на базе профсоюзов оппозиционную лейбористскую или еще какую партию? Чтобы была конкуренция между ними, а у народа было бы право выбора. В общем, страна была, используя небезызвестное высказывание, "беременна необходимостью перемен". Но проводились эти перемены, на мой взгляд, келейно, междусобойчиком и отсюда зачастую неправильно.
Я в то время был молодым (не по возрасту, а по стажу) председателем Государственного банка СССР. Меня назначили на этот пост в августе 1989 года. В декабре 1990 года Госбанк получил относительную независимость: был принят закон о Госбанке, который вывел его, одно из главных экономических ведомств страны, из правительства. Банк не подчинялся непосредственно правительству. И у меня в то время было много своих ведомственных проблем. На обсуждения разрабатываемого нового союзного договора меня не привлекали.
В феврале 1991 года ушел в отставку председатель Совета министров СССР Николай Иванович Рыжков и на его место был назначен Валентин Сергеевич Павлов, министр финансов СССР, весьма знающий опытный экономист, который достаточно много лет проработал в системе Минфина, Госплана, Госкомцен. Он вместе с Абалкиным, Ситаряном стал одним из основных разработчиков союзных экономических реформ. Интересных реформ. В их основу кроме дерегулирования вкладывалось больше самостоятельности республик. Там же говорилось о системе самофинансирования, о необходимости реформы структуры цен. Поскольку существующая структура цен, отсутствие налоговой системы не позволяли субъекту хозяйствования, будь то большая корпорация, маленькая фабрика, артель или индивидуальный предприниматель, решать, что производить и сколько это будет стоить. И насколько я понимаю, может быть, в силу занятости экономическими реформами Павлов к переговорам по союзному договору не очень-то привлекался. А может быть, у него с кем-то отношения не складывались. Но у меня сложилось такое впечатление, что он был не очень-то в курсе проекта нового союзного договора.
Когда же стало известно, что Михаил Горбачев поехал отдыхать, а после его возвращения из Фороса в августе будет подписываться новый союзный договор, естественно, мы зашевелились. Что будет в этом договоре? С Центральным банком, с денежным обращением? Нас-то ни о чем не спрашивали.
Про чушь собачью
Звонки к лицам вполне ответственным ровном счетом ничего не давали. Выяснялось, что никто договора толком не видел, что он где-то там делается, а что там в нем пишется, никто не знает. Ни в аппарате Совмина, ни даже в аппарате ЦК (там был экономический отдел). Минфин тоже не знает, в Госплане ничего сказать не могут.Пришлось применять различные методы и доставать по крайней мере статьи, которые касались Центрального банка и денежного обращения. Там было три или четыре статьи. И сказано в них в общем-то немного, но настолько аморфно, что, по моему мнению, по мнению моих коллег, создавало определенную опасность для денежно-кредитной политики. При существовавшем тогда стремлении республик к самостоятельности такой подход мог внести такую несбалансированность в вопрос проведения денежно-кредитной политики при единой денежной единице, что мы потом бы из проблем не выбрались.
В общем, я посовещался со своими коллегами в банке, и было решено написать письмо, в котором были бы описаны все последствия такого подхода. Что и было сделано. И с помощью журналистов эта моя статья была опубликована в "Московских новостях", правда, только 18 августа. Причем кроме газеты этот же текст был послан председателю правительства и в ЦК КПСС.
Договор же, как известно, был объявлен к подписанию 20 числа. А 16 августа мне позвонили и сказали, что завтра в 11 часов состоится заседание президиума Совета министров СССР с моим участием. И там Валентин Павлов напомнил о том, что 20 августа открывается договор к подписанию, а дальше вопрос поставил так: "Вот вы, коллеги, члены президиума, вы уполномочиваете меня, председателя Совета министров СССР, поставить подпись под этим договором? По-вашему, в договоре все сказано нормально и правильно, в нем прописан нормальный процесс перехода к новым условиям, к проведению реформ? Или по существу он ведет к развалу союзного государства?"
И вот здесь каждый в силу своих знаний, убеждений стал говорить о недостатках договора. Но в результате все выступления сводились к тому, что сделать-то уже ничего нельзя. Сегодня 17 августа, а где мы раньше были? Глава Госплана Владимир Щербаков заявил, что к его замечаниям особенно не прислушивались. В общем, получилось, что союзный договор писался без привлечения глав экономических ведомств.
А участвовали в переговорном процессе зачастую первые секретари республик. Они по степени подготовки были разные. Назарбаев имел хозяйственный опыт работы в Госплане республики, работал председателем Совмина республики. И у него при обсуждении союзного договора был подход человека, который привык отвечать за конкретное дело, а не просто за какую-то политическую идеологию. У Каримова, например, был опыт работы министром финансов. А ведь некоторые товарищи такого опыта не имели. Кто имел за плечами опыт комсомольской работы, кто — партийной.
Я однажды уже после августовских событий попал на такого рода встречу. На ней, правда, присутствовали руководители не всех республик, но где-то десять из них были. Горбачев был еще при власти и руководил встречей, был Борис Ельцин как глава Верховного совета, ну и другие. Обсуждался вопрос, что делать с резервными средствами, которые были на балансе Госбанка СССР. Ранее некий депутат по фамилии Орлов предложил их разделить между республиками. А мы, представители Госбанка и Минфина, выступали против. Говорили: когда разделите баланс, поделите долги между республиками, тогда вот и резервы можно использовать. А просто взять и раздать их сейчас вряд ли будет правильно. Наше предложение было поддержано, в том числе и Борисом Николаевичем. Но главное не это. Я посмотрел, как главы республик обсуждают этот вопрос... Дилетантство. Они люди политически, может быть, и подкованные, но их понимание экономики было уж слишком упрощено.
В силу экономической безграмотности тогда много глупых вещей случалось. Классический пример. В 1990 году в июне Верховный совет принял декларацию о суверенитете Российской Федерации, а затем 13 июля, в пятницу, в последний день работы совета, около 12 часов ночи Борис Николаевич Ельцин говорит, что нужно очень важное постановление принять. Я уже дома был, смотрел по телевизору. А народу уже все равно, что принимать, все хотят побыстрее освободиться и результаты работы совета отметить. Постановление касалось Госбанка СССР и банковской системы на территории республик. В нем говорилось о том, что все российские банки (Госбанк, Сбербанк, Промстройбанк, Агробанк и т. д.) со всеми их активами и пассивами объявляются собственностью РСФСР. То есть одной этой фразой вклады населения в Сбербанке объявлялись собственностью республики. Более глупого экономического перла я вообще в жизни своей не видел. Я в субботу подхожу к Павлову, говорю: "Вот, Валентин Сергеевич, глупость такую приняли". Он говорит: "Безобразие, пойдем Рыжкову скажем". Рыжков Горбачеву передал. Горбачев говорит: "На следующей неделе соберемся и обсудим". Ну собрались у него Яковлев, Маслюков, Павлов, министр финансов Орлов, от России Хасбулатов, Силаев и Федоров. Я говорю: "Вот приняли постановление; по-простому — чушь собачья".
Я там немножко испортил свои отношения с Хасбулатовым. Я не знал, что он Имранович. Говорю: "Но вы-то, Руслан Абрамович, вы доктор наук, ну как такую чушь можно было принимать? Я вот выйду в телевизор и скажу населению, что ваши деньги национализированы российским парламентом. Что вы будете делать?" — "Мы не это имели в виду",— отвечает. Я говорю: "Что вы имели в виду, надо писать как следует, даже при желании иметь свой Сберегательный банк". В общем, Горбачев сказал, чтобы я не кипятился и все так на тормозах спустил.
Про бардак
В понедельник, 19 августа, мне позвонил помощник часов в 7 утра и говорит: "Создан ГКЧП". Я ему: "Чего?" — "ГКЧП",— отвечает. Ну я тут же включил телевизор. Диктор читает текст. Его, кстати, потом выгнали как неблагонадежного. А ведь просто его смена была. Так же, как Квицинский исполнял обязанности министра иностранных дел (министр был в отпуске) и пустил сообщение о ГКЧП по дипканалам, потому что обязан был это сделать. А потом ему сказали: неблагонадежный. Он и сейчас работает в МИДе, но не на тех должностях, которых достоин.Приезжаю в Москву, гляжу, тут уже около кино "Ударник" стоят танки... Добрался до Неглинной. Сидим с парой замов в кабинете, обсуждаем, кто чего знает, кто чего слышал. Телевизор опять же смотрим. Часов в 11 звонит Павлов. Говорит: "Виктор (без Владимировича, потому что я его еще с института знаю), вот Орлова (Владимир Орлов — министр финансов СССР.— Ъ) нигде не могу найти". Я ему говорю, что он мне не подчиненный. А Павлов продолжает: "Ну вы хоть сейчас можете написать телеграмму, чтобы налоговые платежи, которые должны идти в союзный бюджет, не задерживались в платежных каналах, в том числе Госбанка, на уровне Российской республики". Я говорю: "Это вопрос Минфина". Он: "Это так, но вот вы вдвоем напишите телеграмму". А потом, все равно счета Минфина по исполнению бюджета, что республиканского, что союзного, всегда были в банковской системе. Я говорю: "Ладно" — и дал поручение исполнителям. А в 15 часов собрался валютный комитет, который решал, какие потребности республик в валюте удовлетворять, какие нет. После его окончания выхожу, навстречу идет Орлов и говорит: "Вот телеграмму надо подписать, чтобы отправить". В общем, я ее подписал тоже. А потом он спрашивает: "А ты куда?" Я говорю: "В банк". А он: "Сейчас будет Павлов заседание правительства проводить". А я отвечаю: "Мне никто ничего не говорил, и я не член правительства". Но он меня убедил в том, что меня все равно вызовут, только время потеряю, потому что на Пушкинской уже стояло оцепление.
Пришли на правительство с опозданием. Вышел Павлов. "Ну чего, мужики, будем делать?" Мне коллега из Минфина говорит: "По-моему, премьер под градусом". Я думаю: что-то здесь не то, раз Валентин Сергеевич, который хоть и компанейский мужик всегда был, но в то же время знал, как вести себя на работе. В общем, он сказал, что вот есть известное обращение ГКЧП, прошла пресс-конференция его руководителей, и спросил, что мы по этому поводу думаем. Основная масса присутствующих высказывалась витиевато. Кто-то более резко, что должен быть хоть какой-то порядок, нужно разобраться, что творится в стране. То есть все и за экономические реформы, и за суверенитет, и самостоятельность. Но бардак в стране устраивать нельзя. И был там Николай Николаевич, забыл его фамилию, вроде Образцов, но не кукольник, а министр природных ресурсов. Вот он аккуратно все записывал, кто что сказал. Ну чтобы потом перед Борисом Николаевичем выслужиться. А там без него было кому записывать, в том числе и специальные устройства наверняка были включены. Так что он зря свою верноподданническую роль играл. Министр-то он был никакой, ученый, может быть, и да.
Меня Бог миловал. (Смеется.) Мне никто не предлагал выступить, я не член правительства. Но в принципе я бы то же самое сказал, что в субботу на президиуме. Что в проекте договора написаны такие вещи, которые могут привести к развалу денежного обращения при одной денежной единице. Так быть не должно.
Ну, разошлись. А вот 20 августа уже по телевизору ничего не поймешь. К вечеру (я был на каком-то совещании) приезжаю к ЦБ на Неглинную — полный двор солдат, два танка на улице стоят. Я говорю: "Кто вызвал, на кой черт они нам нужны? Наличности тут нет, и давно. Были когда-то хранилища, но небольшие". А мне в ответ: "Командующий Московским округом распорядился".
А народ уже вышел на улицы с протестом. И началось противостояние. Хотя, по существу, противостояние было только на полуторакилометровой дистанции от Кутафьей башни до Белого дома. И здесь, я бы сказал, реакция населения, и молодежи и немолодежи, показала, что те оценки, на которые, по всей видимости, опирались гэкачеписты, были очень ошибочными. Даже если у них и была цель бороться с расколом государства, так нецивилизованно это не делается.
Вообще, на мой взгляд, события августа 1991 года — дело темное. Что бы там кто ни писал, ни говорил, я не могу поверить, что Горбачев о готовящихся событиях ничего не знал. И не могу понять: почему нельзя было быть несогласным с проводимой политикой центра и республик и просто уйти в отставку? Использовать военную силу для объединения нации — это же слишком глупо, особенно в наше время.
Про увольнение
В общем, та неделя до конца была какая-то путаная. Для меня дело кончилось первым освобождением от должности. В пятницу, 23 августа, я был на приватной встрече. В конце рабочего дня прихожу, а тут стоит симпатичный молодой человек, замминистра финансов республики. Говорит: "Вот есть бумага с предложением И. Силаева об освобождении меня от должности. И с резолюцией Горбачева 'Согласиться'". Якобы некоторые товарищи, написал Силаев, во время событий оказались неблагонадежными. Поэтому на их места предлагается назначить новых людей. Причем не освободить такого-то — назначить такого-то, а списком, по должностям. Там, наверное, должностей семь было. В том числе моя, председателя Внешторгбанка Ю. Московского, министра финансов В. Орлова.Я говорю: "Нет проблем". Раз Иван Степанович (Силаев.— Ъ) так считает (мне, правда, наплевать на его мнение, поскольку я ему цену знаю), но еще и президент страны (юрист по образованию) пишет "согласиться", я уйду. Хотя так не делается. Это юридически неправильно. Я написал: "Верховному совету СССР. 23 августа с 18 часов я снимаю с себя ответственность за положение дел в Госбанке СССР". Это мне так телеграмма, которую Павлов просил написать, боком вышла.
А этот, простите, милый мальчик мне тогда знаменитую фразу говорит: "Виктор Владимирович, а где ключи?" Видимо, посмотрел в детстве фильм "Выборгская сторона". Я ему: "Какие ключи? У нас тут кассы нет. Вот у меня ключи от личного сейфа, я завтра приду, заберу вещи при тебе и ключи эти отдам". В общем, они там всю ночь двигали мебель, искали, наверное, какие-то потайные сейфы — деньги партии, может быть. А через несколько дней ко мне подошел депутат Владиславлев и говорит: "Мы тут посовещались, договорились, они уже ушли, ты иди назад. Работай".
Про то, что ежу понятно
Августовские события стали такой чертой подведения итогов. Возвращаюсь к примеру: если человек беременный, то нельзя долго перехаживать, потому что рожать будет трудно. Да и плодоноситель может умереть. Экономические реформы были нужны. Однако у молодых реформаторов был такой подход: все либерализовать. Но такой подход оправдан, когда уже проведены какие-то предварительные реформы. А при той централизованной и милитаризованной экономике, которая была у нас, такой подход не годился. Был такой анекдот. Одной сотруднице фабрики по производству швейных машинок исполнилось 75 лет. Ее подруги спрашивают: "Что тебе от профсоюза подарить?" Она: "Швейную машинку". А ей: "Ты что, за столько лет работы сама машинку по частям с фабрики вынести не могла?" — "Да три раза выносила, каждый раз, как дома собирали, оказывался автомат Калашникова". Вот какая экономика у нас была.Поэтому мне кажется, что в такой стране идти сразу на какие-то резкие перемены очень опасно. В данном случае не боюсь выступить человеком с консервативным, осторожным подходом. Конечно, эти десять лет в относительной степени изменили облик страны. Даже не столько облик страны, сколько ощущения людей, живущих в ней. Появилось достаточно много естественной личной свободы. Однако сейчас мы, а также люди, приезжающие из-за границы, судим о развитии и состоянии общества по Москве и Санкт-Петербургу. А что творится в провинции? Вот у моей жены тетка Оля всю жизнь живет в Туле. Муж у нее работал не последним, но и не первым человеком на оборонном заводе. Она все время была на его иждивении, воспитывала двух детей. Ее пенсия сейчас составляет 400 рублей. Ее сын, доктор технических наук, перебивается с воды на хлеб. А его младшая сестра работает на заводе, который производит патроны. Вот там завод работает в три смены, там есть заработок. Но завод-то работает в три смены почему? Чечня. Да, есть загадка: как народ выживает? На мой взгляд, то ощущение демократии и свободы (я без кавычек говорю), которые есть сегодня, оно слишком высокой ценой оплачено большинством населения. Когда его-то интересы будут учтены? Население волнуют всего несколько вещей — и не курс рубля, и не инфляция. Будет ли занятость? Медицинское обслуживание? Каким будет пенсионное обеспечение? Все эти вопросы могут решаться только через экономическое развитие страны.
Вот сегодня правильно поставлен вопрос: нужно обеспечивать переток капитала из тех отраслей, где он создается, в другие отрасли. Но решать-то его никто не решает. Японцы после войны, понимая, что им запрещено производить оружие (они же воевали на своем оружии, а не на импортном, были у них и самолеты, и тяжелые корабли — они все делали сами), приняли государственное решение производить автомобили. Первый автомобиль, "Тойота", который они выставили 50 лет назад на Парижском салоне, был сделан на коленках. Японцы говорят, на него страшно было смотреть. Но тем не менее, понимая, что автомобилестроение станет хребтом их экономики и затем экспорта, они вложили сюда деньги. Потом уже пришла электроника. То есть страна выбрала себе свой путь экономического развития.
А мы? По-моему, ежу понятно, что как бы хорошо к нам Запад не относился (после слова "хорошо", даже без кавычек, ставлю много вопросительных знаков), мы как равные партнеры им все равно не нужны. Поэтому нам без своей промышленности, без своего собственного пути развития не обойтись. И при том жизненном уровне населения, который сейчас существует, развитие экономики — это must. Пусть "Жигуленок" не идет в сравнение с "Фольксвагеном". Но население должно иметь возможность купить хотя бы его. Потому что возможность иметь дешевый, даже несовершенный автомобиль все равно меняет менталитет человека. Ему, может быть, уже и не так будет завидно, что кто-то ездит на "Мерседесе".
Вот этим вещам у нас, мне кажется, не придается большого значения. Говорим вот об инфляции, о том, что ЦБ покупает валюту, создавая монетарный фактор, хотя им и не пахнет. Мы говорим: "Вы в свой огород посмотрите — 'кротов' развели, а валите все на Центральный банк".
Про это
Незабвенный Александр Галич в свое время пропел до высылки в Париж: "...Больно тема какая-то склизкая, ох, не марксистская, брат, не марксистская". В следующее десятилетие я уйду на пенсию. Это я вам гарантирую. А что касается прогноза, его трудно дать. Я считаю, что у нас нет продуманной экономической политики. Мы вот занимаемся структурной перестройка экономики. А во имя чего? Чего мы хотим достичь? Мы хотим быть частью мирового процесса развития экономики или сырьевым придатком? Или чего мы хотим? А если провозглашаем, что хотим благополучия для населения, то что мы для этого делаем? Ну есть у нас программа развития на десять лет. Обсуждали ее активно одно время. Но в ней нет целостности. Потом, целостность должна быть не просто декларативной.Мое личное мнение такое. Нашей стране нужно развивать следующие отрасли. Во-первых, энергетику. Уже из-за нашего климата и территориальной расположенности; плюс, естественно, продукты этой отрасли можно продать. Второе — транспорт: без него никакой рынок не работает. Третье, в том числе и в целях национальной безопасности,— промышленность. И четвертое — жилье. В любой экономически развитой стране из бюджета семьи 25-30% идет на погашение жилищного кредита. Это основной локомотив любой экономики, а у нас для улучшения жилищных условий — непочатый край.
Разговоров много, но мало чего делается. Даже с точки зрения законодательства. Вот говорят, банки не стоят лицом к реальному сектору. А почему они должны стоять лицом, если экономика стоит то ли задом, то ли лежит на боку? Как я могу дать кредит предприятию на базе баланса, из которого ничего не видно о состоянии предприятия? Потому что делается этот баланс не для предприятия, не для инвестора, а для налогового инспектора. Вся надежда на Налоговый кодекс.
Или вот последние новости. Банки-миллионщики. Имей 100 млн долларов капитала — и все операции через тебя будем проводить. А где эти миллионы взять? Кто-то, конечно, может из-за границы деньги перевести, уже давно туда уведенные. И все, и почти герои нашего времени. И это серьезно обсуждается на уровне правительственных комиссий без приглашения представителей Центрального банка. Что изменилось-то с августа 1991 года? В смысле принятия решений мало что изменилось. Я не сержусь и не плачусь. В одном старом, но прекрасном фильме говорилось: "Мужчины не плачут, мужчины огорчаются".