В поисках потерянного края

Огромные северные дома, в которых люди живут вместе со скотиной и птицей, глухие и щедрые на свои дары леса, традиционные промыслы. Настоящая Россия? Корреспондент "Денег" много лет мечтал съездить в деревню Никулино Костромской области, о которой ему еще в детстве мать рассказывала как об утерянном рае. Наконец съездил. Той России больше нет. Экономическую реконструкцию того, как она жила, позволяют сделать лишь книги, воспоминания последних деревенских старожилов да живописные развалины.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Костромская порода коров славилась на всю Россию

В Понизье осталась всего пара дворов, где держат коров

Фото: Коммерсантъ / Павел Кассин  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Павел Кассин  /  купить фото

ВЛАДИМИР ГЕНДЛИН

Глас лесопилки

— Ой, не фотографируйте меня! — кричит женщина на лесопилке.— Не надо мне этого!

И скрывается в вагончике. Несколько штабелей досок на земле, а с лесовоза манипулятор сгружает кругляк... С лесопилки открывается живописный вид на лесистую долину внизу, на самом горизонте синеет полоска водной глади — Галичское озеро.

— Ну а вообще как жизнь? — спрашиваю.

— Да лучше всех,— отзывается самый общительный, сидящий на мотоцикле.— Лучше, чем в Москве. Денег завались, девать некуда.

— На лесопилке много народу работает? — спрашиваю под всеобщий гогот.

— Тысяча,— отвечает.— Половина из Мелешино, половина из Артемьевского.

— Большое село — Мелешино?

— Мильен жителей,— довольно отвечает мотоциклист.— В каждом небоскребе по пятьсот человек.

Народ уже корчится от смеха. Этого балагура явно ждет яркая сценическая карьера. И он единственный согласился сфотографироваться. Еще, правда, согласился пес, вылезший из будки с надписью "Шарик", но пацаны всерьез предупредили: близко не подходить, порвет.

Едем в Артемьевское. С виду благополучная деревня, с раскрашенными фасадами домов. Наличники с вычурным орнаментом. Однако встретили одного-единственного человека — пожилого Анатолия, который ремонтировал гараж.

— Документы покажите сначала,— ответил он на вопрос, как дела.— Я вашу машину еще утром в Галиче приметил. Кто его знает, что вы за журналисты. У меня сын в прокуратуре, меня на мякине не проведешь.

Машина у нас и правда была заметная — красный BMW X6, любезно предоставленный для путешествия BMW Group Россия. Проверив документы, Анатолий сообщил, что дела хреновые. Пшеницу посеяли, а она не вызрела — стоит зеленая, придется скосить на сено. C сеном тоже не задалось: прошли дожди, и все, что лежало в рулонах, сгнило. А это значит, что по осени скотина пойдет под нож — кормить нечем. "В Европе вообще-то рулоны с сеном в полиэтилен заворачивают",— сверкнул я аграрными познаниями. "У нас другая технология",— недовольно проворчал Анатолий.

Сам он человек городской — из Галича, а сюда ездит, как на дачу, помогать теще. Еще рыбачит на озере. В Артемьевском почти никто и не работает, пара-тройка человек ходит на лесопилку, где мы были, ее владелец — некто Арсен. "А на что же люди живут, если работы нет?" — спрашиваю. "На пенсии, на что ж еще,— отвечает Анатолий.— Старики одни остались".

Прибыли в Мелешино. Цветы в палисадниках, расписные наличники, весело выкрашенные дома. Деревня на возвышенности — здесь, как на Валдае, захватывающие виды на леса и поля внизу, постоянный ветерок гонит в путь низкие облака. Здесь тоже встретился лишь один житель. Купили у него веников для бани и поехали дальше — в конечную точку путешествия, райцентр Антропово.

Имена, фигуры

Что привело столичных журналистов в глубинку за 500 километров от Москвы?

В моем детстве мама рассказывала о своем утерянном рае — деревне Никулино в Костромской области, где она провела несколько лет (ее отчим работал директором тамошнего лесничества). Рассказывала о глухих лесах, о походах за грибами-ягодами, о жеребце Мальчике из конюшни лесничества, на котором носилась по окрестностям. Об огромных северных домах, в которых люди жили вместе со скотиной и птицей. О вое волков и страшных метелях — в одну из таких заплутала по дороге из школы и еле добралась живой под ночь. А летом... Друзья-подруги, игра в лапту до четырех утра, пока хозяйки не начнут выгонять скотину на пастбище.

"Сначала поездом до Москвы, потом до Костромы, дальше — до станции Николо-Поломо, оттуда — несколько километров на телеге",— предвкушала она. Так и не съездили. Но лет пять назад я завернул туда с сыном во время автомобильного вояжа.

От деревни Никулино остался один обитаемый дом. Там меня встретила Виктория Николаевна. Вспомнила мою маму, ее родителей. Напоила чаем с вареньем, накормила бутербродами с домашним салом. Сама живет в Костроме, а сюда приезжает на лето. Фасад ее дома, словно сошедшего с банки сметаны "Домик в деревне", выходит на луг, спускающийся к речке Ингарь, и к лесу, через который бегали купаться на Шую. "Здесь словно с космосом общаешься, ничего больше не надо в жизни",— сказала она тогда.

Виктория Николаевна рассказала, что в деревне Пиманово живет старик, который работал с моим дедом, Иван Демидович Руфанов. Я прошел около километра и нашел его. Иван Демидович моего деда помнил, но сказал, что теперь жизнь тут закончилась...

По дороге в Антропово попадаются деревни, но они по большей части обезлюдевшие, заброшенные. В самом райцентре жизнь бьет ключом. На улицах относительно многолюдно, на главной площади бойко торгуют продуктовый магазин, аптека и пара лоточниц с овощами. Рядом с площадью — отделения Сбербанка и Совкомбанка, банкоматы. Есть даже две гостиницы: одна недорогая — "Рассвет", по 600 рублей за номер; другая — "Арарат", шикарная, до 1500 рублей за люкс, с баней и кафе. Из Антропово мчимся в Понизье.

Дорога уходит круто вниз. Это традиционное русское село, без финтифлюшек, с некрашеными бревенчатыми домами, но с ладными хозяйственными пристройками и сараями, аккуратными дровниками, ухоженными огородами. Главный ориентир — заброшенная церковь, с определенного ракурса она отчетливо напоминает депрессивно-поэтичную "Грачи прилетели" Алексея Саврасова. Написана эта картина, кстати, тоже в Костромской области (тогда Ярославской губернии), на родине Ивана Сусанина в селе Молвитино (ныне Сусанино). Той церкви повезло больше, чем понизьевской — там теперь музей И. Сусанина.

Перед поездкой посмотрел историю костромского края. Кострома — прообраз места действия "Бесприданницы" Александра Островского, эти места вдохновляли Николая Некрасова (его именем назван госуниверситет), он ездил охотиться в местную деревню Шода, где сдружился с крестьянином Гаврилой Захаровым — тот был его проводником. Много уникальной информации дали труды историка-подвижника Дмитрия Белорукова, уроженца Парфеньевского района, соседнего с Антроповским. Его книга "Деревни, села и города Костромского края" рассказывает и о заселении Костромского Заволжья славянами в XI-XIII веках, когда столкнулись два колонизационных потока — из Новгородской и Ростово-Суздальской земель, и о границах переходных говоров, например "костромского акающего острова", и о великих именах, связанных с этой территорией.

К примеру, в 1620 году царь Михаил Федорович за участие в обороне Москвы от поляков жаловал матвеевскую вотчину (село Матвеево к северу от Парфеньево) боярину Борису Репнину-Оболенскому из рода князей Черниговских (родоначальник — князь Иван Оболенский по прозвищу Репня, XVIII колено от Рюрика). Его троюродная тетка была замужем за царем Василием Шуйским.

Почти десятком деревень владело здесь семейство Фонвизиных в начале XIX века (об этом напоминает в том числе село Фонвизино). Потом вотчина перешла Наталье Фонвизиной, которая вышла замуж за Ивана Пущина, декабриста и лицейского друга Александра Пушкина.

В истории Понизья историк Белоруков тоже нашел ряд уникальных сюжетов. Село располагается в бывшей Шебальской волости в верховьях Шуи. В 1614 году волость принадлежала матери царя Михаила Ксении Романовой. В 1638 году Понизье вместе с шестью другими селами было отдано в вотчину князю Алексею Львову, приближенному царя.

В то время в Понизье была двухэтажная деревянная церковь: в нижнем ярусе — церковь Николая Чудотворца, в верхнем — Воскресения Христова. В 1809 году она сгорела, и на ее месте построили каменную (ныне осыпающиеся развалины). Земли князя Львова переходили к разным лицам — доставались князю Михаилу Шаховскому, затем Федору Грибоедову (деду автора "Горя от ума"). Часть деревень стали вотчиной князя Николая Юсупова. Вот описание сельца Воронцова: "Земля по обоим берегам реки Шуи, на реке мельница мукомольная, на одном поставе. В реке Шуе рыбы, а именно: щуки, сороги, окуни, язи. Крестьяне, кроме хлебопашества, промысел имеют около домов своих, плотничают. Хоромного строения в сельце не имеется, а всего в вотчине 19 дворов".

В XIX веке пара деревень в окрестностях Понизья принадлежали Александру Бакунину, другу Пушкина. Тот был влюблен в Бакунину Екатерину Павловну, посвящал ей стихи.

В 1639 году помещик Михаил Волженский получил деревни с центром в селе Николо-Полома. В 1662 году он жаловался царю Алексею Михайловичу: "В нынешнем году приезжал старец Боголеп (игумен Паисиева монастыря) с братией в деревню Раменье... и перебили 12 человек на смерть, а не на живот и крестьянишек моих пограбили, да и впредь старец Боголеп хвалился на меня, холопа твоего, и на людишек моих всякими лихими делы и тем же битьем, и грабежом, и поджогом, и смертным убийством". Через два года — новая челобитная Волженского царю: "Люди монастырские в ночи приехали меня разбивать и грабить, учали меня, холопа твоего, саблями и топорками сечь, и отсекли мне правую руку и прострелили, женишко (жену.— Д. Белоруков), и детишек, и людишек всех побрали". Просто Кущевка какая-то.

А деревня Пуминово, где мы встречались с Иваном Демидовичем Руфановым, в 1648 году была отдана "иноземцу Михаилу Ульяновичу Деревянкину". В 1723 году его внук продал Пуминово представителю графского рода Бестужеву-Рюмину.

Старый порядок

В "Википедии" сказано: "Кострома — душа России". А "Википедия", как всем известно, врать не будет. А какие названия в этих краях! Судиславль — это же песня... Но еще больше названий финно-угорского или неизвестно какого происхождения: Чухлома, Вохтома, Шайма, Шекшема, Шаломя, Шарья, Нея, Шуя, Нерехта, Буй, Судай, Кологрив, Ветлуга, Пыщуг... Так и представляешь себе жителей этого края, таких же дремучих, старорежимных и непонятных, как местные названия...

Но нет. Народ даже в глухих деревнях одевается, общается и разговаривает примерно как и мы в Москве. Немногословны, но приветливы. Сама Кострома — один из красивейших русских городов. Местная тетушка, у которой спросили дорогу, с готовностью остановилась и рассказала о достопримечательностях, о том, что поет в казачьем хоре, пригласила на выступление.

Что озадачило — предвыборный плакат партии "Яблоко" с девизом: "Мы спасем Кострому!" От кого спасать? Неужто все так плохо? Давние рассказы родных рисовали Костромскую область как царство изобилия и природной мощи. "Это разве пескари? — ворчала бабушка после переезда в Саратовскую область.— В Никулино во-от такие пескари были, а уж про щук и не говорю! А леса там какие — сосны в два раза выше, а тут разве леса?"

Бывший царский офицер Борис Ширяев в книге "Неугасимая лампада", вышедшей в 1954 году в нью-йоркском издательстве имени Чехова, так описывает экономику костромского края: "Деньги — что, наживное дело! До войны каждую зиму в Рождественский пост правили урени (жители села Урень.— ред.) в Ветлугу, Буй, Солигалич, а то и в саму Кострому обозы. Везли мед, воск топленый, дубленую овчину, кожу сыромятную, рыбу мороженую, ерша и налима из чистых лесных озер, лен-долгунец трепаный". И далее: "Земли и леса хватало... Коси траву на полянах, грибы сбирай, хворост, бурелом, скотину паси — никто слова тебе не скажет... Безлошадных дворов искони не было, а иные и по две пары держали — корма в лесу привольные".

Но все исторические источники называют главный заработок местных крестьян — отходничество. "В Костромской губернии неплодородные земли, и барщины здесь даже во времена крепостного права почти не знали. Работа на земле была уделом женщин, детей и стариков, а мужчины занимались отходничеством: они уходили в Кострому, Петербург или Москву — строили, плотничали, занимались извозом. В результате деревни не были бедными. Дома строились на совесть — так, что в них долгие годы могло жить много поколений",— сообщает сайт музея-заповедника "Костромская слобода" samlib.ru.

Вот как выглядел, по рассказам моих родственников, сельский производственный цикл в послевоенные годы. Летом мяса не ели — незачем, не принято. В огороде и окрестностях — лук, горох, капуста, редька, морковь, грибы, ягоды, яблоки, картошка, смородина, рябина. Хватало и на первое, и на второе. Плюс краюха хлеба с молоком, чай с пирогами. В начале осени начиналась заготовка варенья, солений, моченых ягод и яблок, копченостей, солонины. Все эти запасы помещали в глубокую яму у дома, куда засыпался лед, наколотый в водоеме — ледник. Там же хранилась простокваша, сметана, масло. На этих запасах семья жила все морозные месяцы до весны.

Северный дом был настоящей фабрикой жизни. Samlib.ru: "Дом делится на две части. Первая — жилая, там есть русская печь, две маленькие теплые комнатки... и горница... Первый этаж — это хлев, в нем есть две отдельные двери, одна — чтобы летом выпускать животных в поле, другая, с противоположной стороны — чтобы выгребать навоз. А второй этаж как раз и называется повитью. В него ведет вход с улицы, снабженный наклонным деревянным помостом. По этому помосту прямо на повить въезжала лошадь, которая везла сено... Такой дом — настоящая крепость против любой непогоды, да и от лихих людей может защитить..."

Земля и воля

По тропинке к нам вышел мужчина с лукошком. Удивленно уставился на нас, на машину, завел разговор. Зовут Николай. В лукошке слабовато — один белый и несколько груздей. Грузди тут испокон века ценный деликатес, и сегодня трехлитровую банку можно на трассе продать заезжим горожанам за три тысячи рублей. Намного выгоднее, чем сдавать в заготконтору.

— Вы к Виктории Николаевне? — спросил он.— Ее нет, она, наверное, уже никогда не приедет. На той неделе увезли в Кострому — плохо стало.

Оказалось, год назад ее сын погиб в автокатастрофе — маршрутку, в которой он ехал, протаранил под Костромой грузовик с пьяным водителем. Последние месяцы она жила в Никулино, горевала. Бесхозными остались яблони, огородик с луком...

— Дядя Коля, а сами вы чем занимаетесь?

Оказалось, Николай уже на пенсии, ему 65. Работал много где, в основном водителем. Один из последних его карьерных взлетов был в сельском хозяйстве — за две тысячи рублей в месяц.

— Переехать в город не думали?

— А куда я денусь отсюда — у меня жена больная.

Оказалось, у его жены болезнь Паркинсона, и ему буквально приходится носить ее на руках ("А что делать — сорок лет прожили вместе!"). На вид Николай крепкий, сухощавый, так что еще какое-то время продержатся.

В Понизье, куда он направляется, тоже все неважнецки — несколько лет назад ликвидировали школу и поликлинику, и народ массово потянулся в "эмиграцию". Было 120-140 человек, осталось около 70. Селянам предлагали приватизировать бывшие колхозные земли, но никто не взял. Лошадей давно ни у кого нет, технику и горючее надо покупать в кредит, а денег у людей не густо, еще и налог на землю рублей 400 в год — здесь это вполне себе сумма. Выгоды особой нет — за молоко на пунктах приема дают по 6,5 рубля за литр.

Деревни в округе давно опустели. На территории местного колхоза было более 40 деревень, осталось четыре. Одна из обезлюдевших деревень Степино — всего в 500 метрах от Никулино. Идем туда по колее, которую проложил Николай на своем мини-тракторе — обширные поля заросли травой в человеческий рост, напрямик не получится.

Николай рассказывает: все эти площади прежде засевались пшеницей, рожью, гречихой, овсом, льном. Теперь вот бурьяном поросли. Степино производит удивительное впечатление. Здесь те самые огромные северные дома, о которых рассказывали мать и samlib.ru: фасадная часть — для семьи, задняя половина — для скота, помосты, по которым телеги с сеном загоняли на повить. Домам явно больше сотни лет, построены на совесть, хоть сейчас селись и живи, ничто не покосилось, и размером они как дворцы на Рублевке.

Внутри, конечно, уже давно все перерыто "черными собирателями", охотниками за иконами. Но сохранились инструменты и утварь мастерской ручной работы — рубанки, деревянные бочки, ведра, ушата, корыта... Из шкафов, рундуков, столов на пол вывалены школьные тетради, в которых каллиграфическим почерком (так теперь не пишут) выведены сочинения про Онегина и Базарова, грамоты "Награждается лучшая грузчица района...", "Почетный учитель 1949 года...", "За победу в социалистическом соревновании...", трудовая книжка, свидетельство о смерти... И все эти грузчицы, учителя, передовики смотрят на вас с бревенчатых стен — фотопортреты в рамках со старинными завитушками некому было забрать даже на память, потомки либо не объявились, либо не заинтересовались... Эпоха закончилась, забудьте.

Выходя из очередного дома, сорвал с дерева здоровенное яблоко. Надо же, десятки лет назад кто-то сажал эти яблони, черноплодную рябину, смородину, ухаживал, поливал. А теперь все умерли, а яблони и смородина остались и продолжают плодоносить. Для кого? Просто они обречены плодоносить...

Перешли через Ингарь, добрались до Шуи. Видим картину: плот с тросом, закрепленным на обоих берегах, на плоту лежит мужик и смотрит в воду через прорезанное "окошко", в руке мешок. Я сразу вспомнил: это же "сижа" — местный способ ловить рыбу. Мужик поднимает голову и спрашивает, который час. Удивительное ощущение: смотришь на смартфон в дремучем лесу и сообщаешь время древнему рыболову.

Теперь, рассказал рыболов, в эти места приезжают только городские охотники да экстремалы — байкеры и водители внедорожников (бездорожье и правда знатное). Вернувшись в гостиницу в Антропово, встретили этих московских охотников. Один из них, зовут Гурген, рассказал, что принципиально не охотится на крупную дичь, а только на боровую (тетерева, глухари, вальдшнепы и т. п.). Зверя много — кабаны, лоси, олени, косули, волки, медведи. "Но, знаете, мишки тут с людьми живут, как друзья, их убивать жалко",— проявил Гурген чувства, не свойственные охотнику.

Общий интерес

— Понизье? Есть такое село,— сказала Галина Леонидовна Смирнова, замглавы сельского поселения Антропово.— Деревня Никулино? Я сама родом оттуда. А можно ваши документы?

— Пожалуйста. А где люди-то?

До этого я ознакомился на сайте администрации с документом "Прогноз социально-экономического развития на период 2014-2016 гг.", в котором запланировано ежегодное снижение населения района (с 7012 человек в 2011 году до 6595 в 2016-м). С сельским хозяйством, похоже, тут просто распрощались: в аграрном секторе на 1 января 2014 года было занято 133 человека (минус 43% по сравнению с 2008 годом). Посевная площадь сократилась за пять лет на 48% и составила на 2012 год 3975 га. Наиболее сильно уменьшились посевы зерновых культур (на 44% относительно 2002 года). Полностью исключен из посевов лен (область прежде славилась льняным производством). Осталось семь молочных ферм и три фермы мясного скотоводства. Поголовье крупного рогатого скота составило 910 голов — 43% от показателя 2002 года. За последние десять лет машинно-тракторный парк уменьшился втрое. Последнее приобретение тракторных средств относится к 1999 году: два трактора МТЗ-82 в СПК "Палкинский".

Галина Леонидовна объясняет: во-первых, рождаемость в районе ниже, чем смертность. Плотность населения — три человека на квадратный километр. Да и бытовые условия в сельской местности неважные: район не попал в программу развития северо-востока области, и газ провели в трех километрах от Антропово. Средняя зарплата по району — 18 тыс. рублей, коммуналка — около 4 тыс. Спасают приусадебные участки. Да и вообще не все так плохо: есть фермер, у которого роботы коров доят. Есть малый бизнес в лесной промышленности.

— Как же так? — спрашиваю.— Столетиями люди жили, была своя культура, уклад, богатые природные ресурсы... И все это стало никому не нужно?

— Вы в Москве живете? Отчего же не едете к нам? Наши дети тоже насмотрелись телевидения и тоже хотят жить красиво. А жизнь на селе — тяжелый труд.

Я вспомнил про Ивана Демидовича Руфанова и захотел навестить старика. Он ведь тоже стал "горожанином" — дом в Пуминово сгорел, переехал в Антропово к детям. Галина Леонидовна продиктовала его телефон и адрес.

Иван Демидович был рад поболтать, вспоминал, как воевал в Прибалтике, Восточной Пруссии, Польше, потом оказался в лагере по 58-й статье, отсидел — вернулся трудиться в родное село. "А сейчас все разваливается, даже не знаю почему",— с горечью сказал он. И добавил наблюдение: а ведь не было ничего райского в той послевоенной жизни. Люди не жили — выживали. В лагерях кормили лучше, чем питались на селе. Работать заставляли даже подростков — и работали от зари до зари. На покос одних школьников человек по 40 выводили. Один школьник отказался лес по Шуе сплавлять — посадили. Лошадей держать запрещали, только одна корова на семью и не больше пяти ульев. На огороде разрешали картошку, лук, морковь, огурцы. Но и тогда кто-то жил лучше, а кто-то каждый день по миру ходил. Да и сейчас так: "Вон смотри: у меня на участке цветы, картошка, укроп, огурцы. А у кого-то все бурьяном заросло".

Похожую мысль высказал житель Понизья, один из десятка оставшихся сельхозпроизводителей Андрей Балыбердин. Его дом и участок самые большие в селе и самые заметные — все постройки, включая сараи, выкрашены в веселые оттенки, повсюду цветы. Видно, что здесь много лет с любовью ухаживают за участком. Рядом разнообразная сельхозтехника. На калитке надпись: "Осторожно, злая собака" (собака первым делом радостно облобызала гостей). Хозяин, такой же бодрый и веселый, как и все его хозяйство, проверил документы и отказался давать интервью. Но поделился мнением: "Все эти нытики просто разучились работать. Я сегодня заплатил своим рабочим по тысяче рублей за разгрузку машины — чем не заработок? Жить можно". Правда, признал, что в сельском хозяйстве заработать сложно: "У нас мясо принимают по 280 рублей за кило — пока вырастишь и выкормишь скотину, на одной солярке разоришься по 34 рубля за литр". Если что и приносит небольшой доход, то это лесопилка, а не сельхозпроизводство.

В конце разговора Андрей неожиданно вздохнул: "Жаль, конечно, но рано или поздно придется все это бросить и уехать. Трудно тут". Вспомнилась фраза из книги литературоведа Бориса Костелянеца про упомянутую выше "Бесприданницу" Островского: "Всех героев пьесы связывает общий интерес: им невыносимо в этом городе".