«Нас в данном случае интересует реалистическое искусство»
Екатерина Деготь и Давид Рифф о своем проекте Pluriversale III
До середины декабря в Кельне проходит серия мероприятий, объединенная общим названием Pluriversale III. Это проект Академии мировых искусств, которую с марта 2014 года возглавляет куратор, критик и историк искусства Екатерина Деготь. Вместе со своим давним сокуратором Давидом Риффом они подготовили обширную программу, главной темой которой в этом году стало военное противостояние между Россией и Украиной. Они провели антивоенный симпозиум, открыли выставку российских и украинских художников и готовят еще множество разнообразных проектов. Сергей Гуськов поговорил с Екатериной Деготь и Давидом Риффом.
Фото: MELNYCHUK-BURLAKA GROUP / Photo: Roel Weenink
Фото: Foto: Roel Weenink
Что такое Pluriversale?
Екатерина Деготь: На самом деле это не фестиваль, а весенняя и осенняя программы нашей Академии мирового искусства. История ее создания была довольно сложна, название непонятно. Само понятие "pluriversale" заимствовано у философа-постколониалиста Вальтера Миньолы. В нашем случае оно используется скорее как намек на то, насколько многообразна программа.
Давид Рифф: У постколониальных теоретиков это слово значит, что могут быть совершенно разные оценочные системы, универсалии, контексты, которые тем не менее считываются за единым горизонтом. Наша программа критическая, деколонизирующая и антикапиталистическая...
Е.Д.: ...и направленная против мейнстримной здесь, в Кельне, политики мультикультурализма. Очень важно понимать контекст. В России он совершенно другой. В Германии политика мультикультурализма, которая, с моей точки зрения, является институциональным расизмом, направляет каждую национальность в ее собственный ресторан. Мне стоит огромного труда объяснить местной публике, что не все украинцы говорят по-украински, что у украинской художницы Алевтины Кахидзе грузинская фамилия, что Украина — многонациональная территория и что вообще так и надо мыслить любую страну. Если мультикультурализм однозначно приписывает этносы к определенной культуре, то наша задача максимально выявить ситуации, когда между этими культурами возникают неожиданные связи, конфликты, границы проходят неожиданным образом через эти же территории, эти же этносы.
Д.Р.: Мультикультурализм создает удобные стереотипы, через которые мир уютным образом объясняется. Здесь во всех государственных образовательных учреждениях мультикультурализм — это некая принудительная мера.
Е.Д.: Когда-то это было очень важным завоеванием, которое сейчас превратилось в идеологию, не дающую видеть нетипичные явления.
Как здесь относятся к вашей концепции мультикультурализма?
Е.Д.: Часть нашей миссии — исследование темы немецкого колониализма, освещенного и осмысленного в недостаточной степени, хотя и в значительно большей, чем, например, русский. Мы должны поставить неприятное зеркало перед немецким обществом, но при этом каким-то образом ему понравиться. Чтобы институция как-то существовала, нужно найти язык с местной общественностью. Сам по себе факт, что мы привезли интересных художников, не производит ни на кого абсолютно никакого впечатления.
Обращение к теме украинского конфликта, который присутствует во всех новостях,— это попытка найти общий язык?
Е.Д.: Нет, импульс был другой. Это мой долг. Пока я здесь нахожусь, я должна сделать что-то для своей бедной родины.
Д.Р.: Все знают, что на Украине что-то происходит, и у всех есть довольно простые, черно-белые объяснения. Надо сказать, что среди русских мигрантов, живущих в Германии, это особенно явно: или ты яростно поддерживаешь Россию, или ты за свободную Украину. Нет третьей позиции — а важно, чтобы люди видели и слышали, что есть что-то другое.
Можно читать тонкие комментарии западных аналитиков, например Перри Андерсона в New Left Review, но достаточно посмотреть, кого он там цитирует — это историки, которые работают в традициях XIX века. Получается, что мы можем думать об этом только какими-то старыми способами. Хочется найти новый, более внятный модус критики. Мы с самого начала страдали из-за того, что у нас пока нет подходящего языка. Но мне представляется, что поиск его — более продуктивное состояние, чем погружение в очень ясные объяснения.
Сейчас в России тоже делаются выставки о территориальных конфликтах, но кураторы предпочитают избегать прямых высказываний. Какова ваша позиция?
Д.Р.: Работы на нашей выставке — про войну, которая состоит из множества битв. И они напрямую влияют на жизни художников. Это не умозрительный взгляд на абстрактную борьбу за какие-то территории, а реальные истории, когда у мамы Кахидзе в саду взрываются снаряды...
Е.Д.: ...а ее соседку убивают. Или, как в работе Николая Ридного о его городе, где с обеих сторон звучит голос ненависти. Или случай Юрия Лейдермана: его родители не разговаривали друг с другом до смерти матери из-за войны, притом что живут они в Бруклине. Они все находятся в центре этого конфликта. Я очень сочувствую российским кураторам, пытающимся работать с этой темой. В России модернистское искусство во многом играло роль эзопова языка и продолжает эту роль играть,— нельзя недооценивать этот фактор в формировании московского концептуализма. Но нас в данном случае интересует реалистическое искусство.
Д.Р.: Здесь в работах тоже используется концептуальный инструментарий, но по-другому — как способ исследования реальности. Когда у Ридного идет спокойная съемка летнего Харькова, где ты слышишь hate speech,— это, конечно, классический прием, сопоставление двух материалов. Но у художника здесь принципиально иная позиция — позиция документалиста, который показывает, что было.
Pluriversale III. Кельн, до 18 декабря