Тегеранский вор
Михаил Трофименков о «Такси» Джафара Панахи
Выход в прокат «Такси» Джафара Панахи, увенчанного берлинским «золотом»,— может быть, главное событие киносезона. Другое дело, что отделить политический контекст от художественного текста фильма невозможно
Не только выдающийся режиссер, но и оппозиционер иранскому режиму, Панахи с момента своего ареста в марте 2010 года превратился в символ. Это превращение, очевидно, заслуженное, но обидное: Панахи — в "Такси" он играет самого себя, притворяющегося ради съемок таксистом, в машину к которому подсаживаются всякие колоритные типы,— обаятелен и как-то уютен. Амплуа символа ему не к лицу. Но на главных кинофестивалях ему зарезервировано пустое кресло члена жюри или участника: "Такси" — уже третий фильм, снятый им в статусе репрессированного и неисповедимыми путями (говорят, флешку с его фильмом "Это не фильм" 2011 года вывезли из Ирана спрятанной в торте) попавший на фестиваль.
Символическая составляющая контекста кристально ясна. Панахи — хотя вместе с ним или чуть позже в Иране арестовали еще режиссеров восемь, и их имена отнюдь не на слуху — воплощает сопротивление мракобесию. Но понять его современный статус, честно говоря, невозможно.
Иран — крайне двусмысленная страна. С одной стороны, больше, чем там, казнят людей только в Китае: об этом откровенно говорится в "Такси". С другой стороны, похоже, власть более симулирует, чем вершит тотальный контроль. В том же "Такси" якобы из-под полы, но почти в открытую ушлый карлик торгует нелегальным видео (хоть о зомби, хоть Вуди Аллена, хоть раннего Куросавы) и хвастает, что может достать, пожелай клиент, даже еще не снятое кино. То же и с алкоголем: неверные имеют право производить и употреблять его в религиозных целях, но и правоверным от армянских, скажем, щедрот перепадает.
Статус Панахи — двусмысленный, как сам Иран. В 2010 году его приговорили к шести годам, очевидно — хотя апелляцию суд отклонил — замененным на домашний арест. Ему запрещено покидать Иран, давать интервью и снимать кино до 2030 года. Однако же работают лишь запреты на путешествия и интервью. Кино он снимает, пусть и на любительскую технику: в "Такси" это, среди прочего, видеорегистратор. Если "Это не фильм" и "Закрытый занавес" (2013) были сняты в микрокосме домашнего ареста, в квартире и на даче Панахи, то в "Такси" он уже спокойно разъезжает по Тегерану, где каждая собака знает его в лицо.
"Такси" — фильм без титров. Говорят, Панахи оберегает от репрессий соратников. Но актеры не прячут лиц. Когда женщина-адвокат, также подвергшаяся запрету на профессию, гневно обличив кровавый режим, требует от Панахи вырезать ее слова, остается только развести руками. Наверное, такое грубое кокетство Панахи в его положении простительно, но от этого оно не перестает быть грубым и, очевидно, не слишком рискованным.
Щелкни кровавый режим пальцами, сообщники Панахи очнутся в зиндане, но этого не происходит. Режим дозволяет режиссеру играть с собой, возможно оговорив правила этой игры. Во имя вящей славы иранского кино, что ли? Но тогда проще амнистировать Панахи. Впрочем, синефильское объяснение репрессивных странностей не стоит сбрасывать со счета.
Иран — страна синефилов. Говорят, любой тегеранский цирюльник или чистильщик сапог способен часами обсуждать достоинства "Броненосца "Потемкин"". Кино в "Такси" снимает добрая половина персонажей. Ошеломляющая бешеным, но совершенно органичным напором маленькая племянница режиссера, строящая планы снять фильм, который победит на школьном конкурсе и выведет ее в настоящие режиссеры. Устами ребенка произнесены совершенно безумные и очень трезвые рассуждения о религиозной цензуре, предписания которой — выходит, в Иране это понимают даже дети — никакого отношения к реальности не имеют и никак на нее не влияют. Начинающий режиссер просит у "таксиста" мудрого совета. Друг демонстрирует ему съемку разбойного нападения на него. Воры, в финале похищающие камеру Панахи,— конечно, метафора режима, но не только. Легко предположить, что камеру они не отнесут барыгам, а используют как надо. Тема воровства проходит через весь фильм, придавая вроде бы случайному импрессионистическому действию что-то вроде саспенса. Она не только заставляет героев задуматься о социальных корнях преступности, но и вспомнить формулу Годара: любой режиссер — "вор", ворующий чужие жизни. "Воровство" чужих жизней — принцип иранского кино, работающего, как правило, с непрофессионалами, часто играющими самих себя.
Вырвавшись на мировой уровень в 1969 году, это кино своих позиций не сдает. Хотя при шахе режиссеров не только сажали, но и расстреливали, в революцию (1978-1979) сожгли большинство кинотеатров, а в начале правления Хомейни казалось, что кино в Иране запретят как таковое. Однако же национальная школа уже побила все известные рекорды продолжительности цветения: Панахи олицетворяет ее третье поколение. Это, конечно, здорово, но в достаточно замкнутом мире национального кино — при всей высочайшей культуре иранских режиссеров — неизбежно творческое "кровосмешение". "Такси" можно принять за фильм и Аббаса Киаростами, и Мохсена Махмальбафа — символов предыдущих режиссерских поколений. В Иране "дети" не бунтуют против "папиного" кино, а хранят ему верность.
Технический аскетизм изображения при доминирующей роли диалогов — не следствие (голь на выдумки хитра) ущербного статуса Панахи. Это родовая черта иранской школы. Можно сказать, что Панахи вынужден снимать, не покидая салона такси, чтобы не попасться на глаза каким-нибудь стражам исламской революции. Но это будет неправдой. Он так снимает, потому что так снимал "Вкус вишни" (1997) и "Десять" (2002) Киаростами, его наставник.
И то, что Панахи снимает кино не столько о положении режиссера в обществе, сколько о смысле режиссуры, так балансируя между fiction и non-fiction, что вымысел и явь неразличимы,— тоже родовая черта. В "Крупном плане" Киаростами (1990) жулик втирался в доверие к людям, выдавая себя за режиссера Махмальбафа. В "Жизни и ничего более" (1992) и "Сквозь оливы" (1994) экранная съемочная группа возвращалась в сметенные землетрясением селения, где Киаростами снял знаменитый фильм "Где дом друга?" (1987). Понять, где кончается вымысел и начинаются реальные психодрамы, спровоцированные режиссером, где замысел переходит в умысел, было невозможно.
Махмальбаф сыграл самого себя в "Миге невинности" (1996). Готовя фильм о своей боевой юности исламиста-подпольщика, отбирал актеров на роль полицейского, которого некогда ранил ножом, за что получил нешуточный срок. Обнаружил среди претендентов свою жертву.
С иранцами надо держать ухо востро. Это только на первый взгляд они снимают очаровательно кустарное, социально озабоченное, наигранно простое кино о сельской любви ("Сквозь оливы") или о столь же депрессивной, сколь и забавной, и сюрреалистической атмосфере Тегерана ("Такси"). Их синема только прикидываются верите: моргнуть не успеешь, как закрутят, заморочат, запорошат глаза, увлекут в зазеркалье, где никто никого вроде бы и не играет, но все при этом оказываются не вполне самими собой.
В прокате с 17 сентября