Заманчивое название выставки немного отдает плутовским романом, хотя тут надо пояснить, что слугой Борис Федорович Годунов если и назывался, то условно, скорее в виде неформального придворного титула. Во всяком случае, сведений о том, чтобы он, допустим, в опричную пору чистил царю Ивану Васильевичу сапоги, история не сохранила.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Заманчивое название выставки немного отдает плутовским романом, хотя тут надо пояснить, что слугой Борис Федорович Годунов если и назывался, то условно, скорее в виде неформального придворного титула. Во всяком случае, сведений о том, чтобы он, допустим, в опричную пору чистил царю Ивану Васильевичу сапоги (как то двести лет спустя было с Иваном Кутайсовым, камердинером Павла I, впоследствии произведенным в графы), история не сохранила. Но, конечно, даже с этой оговоркой биография царя Бориса — сущий подарок для выставочной афиши. Худородный вотчинник, без пяти минут парвеню, выбившийся в первые ряды придворной знати, всесильный временщик с практически неограниченной властью, затем первый избранный на царство государь, а еще жертва трагических обстоятельств, а еще, по старой молве, убийца царевича Дмитрия. Персонаж одного из главных русских драматургических произведений и одной из главных русских опер — уже немало, хотя занятно, что история Бориса заметно волновала и иностранцев, причем начиная уже с XVII века.
Но на поверку ждать от этой выставки шекспировского накала не стоит. Ни в какую сагу экспонаты, выставленные в двух выставочных залах Кремля (в Одностолпной палате Патриаршего дворца и Успенской звоннице), не складываются. Скорее иллюстрируют не слишком обширный набор исторических и художественных фактов, когда более существенных, когда менее.
Скажем, учитывая метраж выставочного пространства, уделять несколько витрин деятельности родственников царя Бориса (Дмитрия Ивановича и Ивана Ивановича Годуновых) как-то уж очень щедро. Выставлять на почетном месте в Успенской звоннице шапку Мономаха — тоже. Во-первых, на нее-то и в постоянной экспозиции Оружейной палаты можно посмотреть, а во-вторых, ну какое непосредственное отношение она имеет лично к Борису Годунову? Кроме гипноза пушкинской строки про ее тяжесть и того факта, что этой шапкой Годунов был венчан на царство (но мало ли кого ей венчали, вон и Лжедмитрия I тоже, и Василия Шуйского). Другое дело, если бы на ее месте находилась "шапка царства Сибирского" — хотя бы и не аутентичное, не годуновских времен, но напоминание о том, что именно в его правление была присоединена Сибирь. А так завоевательная эпопея Ермака Тимофеевича представлена "знаменем Ермака", которое, скорее всего, моложе Ермака лет на сто, и "шапкой кучумской", боевым шлемом, который, очевидно, тоже никак не связан с ханом Кучумом.
Ни в какую сагу экспонаты, выставленные в двух выставочных залах Кремля, не складываются
Есть секция, посвященная царю Федору Иоанновичу, за которого на правах царского шурина государством правил Годунов,— образ патронального святого, копия парсуны, нательный крест умершей во младенчестве дочери. Есть витрины с моленным образом (дивная работа балканских мастеров XV века) его супруги, царицы Ирины Федоровны Годуновой, и с ее драгоценными вкладами в храмы и монастыри. Далее немного про Сибирь, потом наконец-то что-то про самого Бориса: чарка, переписная книга домашней казны (сказочно, астрономически богатый был человек — владел городами и областями, поташным промыслом и доходами со всех московских бань и купален), копия "Утвержденной грамоты" об избрании на царство. Конспективное напоминание об учреждении в России патриаршества: грамота восточных патриархов, облачения патриарха Иова, верного годуновского ставленника. Драгоценные ковчеги для реликвий, сделанные по воле царя, и, наконец, раздел, посвященный царевичу Дмитрию: личные вещи, иконы, позолоченная крышка раки с рельефным изображением и подлинное следственное дело об угличских событиях 15 мая 1591 года.
Это все в Успенской звоннице, в Одностолпную палату вынесены другие сюжеты: во-первых, щедроты Годунова и его семьи по отношению прежде всего к их родовой святыне, Ипатьевскому монастырю (это только потом монастырь не совсем справедливо прославится как "колыбель династии Романовых"). Во-вторых, личные вещи несчастных детей Годунова, Федора и Ксении, несостоявшихся продолжателей династии. В-третьих, внешняя политика: переписка с Елизаветой I Английской, скипетр и держава, присланные, по всей видимости, императором Рудольфом II. В обоих залах для наглядности есть еще и западноевропейские гравированные портреты главных действующих лиц отечественной истории 1590-1600-х, чаще всего явно фантазийные, но оттого не менее трогательные; чего стоит сомнительного правдоподобия портрет царя Федора работы Доминика Кустоса, под которым помещено латинское стихотворение, открывающееся словами "Mosca, Lycaoniae quae natio subditur ursae..." ("Москва, народ, подчиненный Ликаоновой медведице", то есть созвездию Большой медведицы).
Иными словами, предметный ряд есть, и даже во множестве, а смутно обещанная в названии выставки персональная история правителя с ее взлетами и падениями читается с трудом (и в основном при помощи обильных комментариев на стендах). Примерно так же было два года назад с еще одной биографической выставкой Кремля, посвященной Ивану III. Еще раньше, в 2007-м, делая выставку об Иване Грозном, Музеи Кремля подстраховались и назвали ее более узко — "Вера и власть. Эпоха Ивана Грозного": мол, не о царе говорим, но о его эпохе. В случае с Годуновым такой прием вряд ли бы сработал, потому что даже художественная эпоха в результате представлена не сказать чтобы исчерпывающе полно. Иконы есть, но полного представления о своеобразии придворной школы иконописания, "годуновских писем" не возникает; драгоценная утварь есть, но все равно не хватает центральных, самых знаменитых произведений придворных ювелиров, будь то прекрасное золотое кадило с чернеными фигурами апостолов, сделанное по заказу царицы Ирины для Архангельского собора, или "годуновский оклад" для рублевской "Троицы".
Думается, степень увлекательности выставки хорошо передает отчет новостного агентства о визите на вернисаж руководителя президентской администрации: "После рассказа об истории одной из ценнейших реликвий России (шапки Мономаха.— "Власть") представитель Кремля поинтересовался, что за мех был использован при ее создании и получил ответ: "Это соболь". "Соболь — исконно русский мех",— одобрительно сказал глава администрации президента".
Да, высказывать суждение о личности Бориса Годунова и его политике выставка не торопится. Да, к сожалению, в выставочном формате сложно предъявить многие занятнейшие сюжеты его правления. Те же повороты внешней политики; ведь чего только не было помимо небескорыстной дружбы с Елизаветой I (престарелая коронованная прелестница уверяла посла Григория Микулина: "Со многими великими христианскими государями у меня братская любовь, но ни с одним такой любви нет, как с вашим великим государем"). Проект конфедерации с Польшей, проекты династического брачного союза то с Австрией, то с Англией, то с Данией, а то и с Грузией. Но у выставки есть безусловное достоинство в виде ее по крайней мере безупречной академической интонации.
По нашим временам это, увы, бывает не так и часто, когда речь заходит об исторических событиях. Вдобавок противоречивая и прескверно вписывающаяся в черно-белую картину исторического прошлого личность царя Бориса так и провоцирует на то, чтобы соскользнуть с этого строгого академизма и пуститься в запальчивую публицистику — обличительную или апологетическую.
Есть знаменитая цитата Карамзина из его эссе о Троице-Сергиевой Лавре (где в конце концов упокоился оскверненный прах и самого Бориса Годунова, и его семьи): "Холодный пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все безмолвствуют вокруг древнего гроба... Что если мы клевещем на сей пепел, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждой?" Николай Михайлович это проронил риторически, нисколько не сомневаясь на самом деле в виновности "холодного пепла", но даже в таком виде его "что если" — не просто декларация романтического права на сомнение, а заодно свободы и непредвзятости человеческой совести, в данном случае совести историка.
Официальная историография никогда не жаловала Годунова, притеснителя Романовых
Это еще и фронда. Официальная историография никогда не жаловала Годунова, притеснителя Романовых; более того, царевич Димитрий внесен в святцы как мученик. И богослужебные тексты в день его памяти не оставляют простора ни для каких "что если". "Разжегся завистию раб убийца, победися властолюбием и к зависти убийство приплете, закла тя, якоже агнца непорочна, мучениче, отмщения же праведнаго не убежа" — и далее, чтобы развеять сомнения, говорится, что неназванный по имени убийца занял царский престол, но потом "смертию скончася".
Ни текст службы в честь царевича Димитрия, ни его официальное житие никто так и не пересмотрел, так что с церковной точки зрения Годунов все ж таки кровавый злодей. В своей определенности это редкий случай, потому что, скажем, служба св. митрополиту Филиппу (Колычеву), называя его мучеником, тактично обходит стороной его фатальное противостояние с Иваном Грозным. Хотя все мы прекрасно понимаем, что при сомнительных нравственных достоинствах Бориса Федоровича, правителя явно макиавеллиевского склада, вина его в убийстве царевича не доказана и, скорее всего, не будет доказана никогда.
Отсутствие что публицистической интонации, что идеологии, вообще-то говоря, не мешает делать хорошие и увлекательные выставки. Но лучше пусть выставка будет скучной, но профессиональной, чем превратится в публицистичную и идеологически выдержанную профанацию — пример выставок "Романовы" и "Рюриковичи" тому порука.