На сцене Московского драматического театра имени Станиславского состоялась премьера представления "Шоколадный Пушкин". Автор и единственный исполнитель — Петр Мамонов. Можно не сомневаться, что зрительные залы на новом спектакле будут полными.
Бывший лидер группы "Звуки Му", а ныне житель деревни Ревякино Наро-Фоминского района Московской области выступает в театре Станиславского регулярно. Несколько прошлых сезонов Мамонов играл моноспектакль "Есть ли жизнь на Марсе?" по водевилям Чехова. Напечатанные заранее сентябрьские афиши обещали его 11 сентября. Но Мамонов вдруг разом закрыл Чехова и объявил, что отныне в отведенные ему дни будет играть "Пушкина". То есть никакого Пушкина, как несложно догадаться, в новом представлении и в помине нет. Равно как и шоколада. А Мамонов делает то же, что делал прежде: предъявляет самого себя в качестве художественного и антропологического феномена. Здесь он сам себе и предлагаемые обстоятельства, и сюжет, и сквозное действие, и мизансцены.
Первую четверть часа Мамонов обрушивает на публику исповедь современного эскаписта. Под монотонные звуки он монотонно начитывает собственные тексты про сплошную хмурь и тоску жизни: про то, как ему лгут лица окружающих и как мучают его несделанные дела. Ясно, что от такого состояния надо скорее бежать в глушь, подальше от Тверской. Но потом Мамонов постепенно оттаивает, расходится. Лицо его становится подвижнее, по нему растекается блаженная улыбка. Она становится страшной, потом глупой, а потом вообще неизвестно какой. Мамонов вдруг заводит оперную арию, но только с тем, чтобы повыть и поскулить, передразнивая неведомого певца. Он выкидывает колена, дергается, корчится и отчаянно скалится. Все больше под музыку, но независимо от нее. Потом он напяливает красный пиджак и окончательно теряет тормоза.
Человека, отдаленно похожего на Кощея Бессмертного, ломает и колбасит по полной программе. А как еще прикажете себя вести, если, по его собственному признанию, вымерли все друзья, "во всяком случае те, кто не бросил пить". Самого его, видимо, спасло не только то, что бросил, а то, что стал поэтом. Неважно, каким именно. Ближе к концу Мамонов наряжается в бежевый балахон и предается мукам творчества. Нервно припрыгивая и приплясывая, он вслушивается в звуки, чтобы придумать к ним слова. Бросается к небольшому письменному столу, записывает. Потом зачитывает. Получается почти абракадабра. Неистовый сочинитель вопит и чавкает, рычит и клокочет. Он не задирает публику, не провоцирует ее, он отстаивает право превратить в зрелище самого себя.
Мамонов сам себе не только театр, он еще и сам себе Пушкин. На сцене театра имени Станиславского он выглядит как солнце отечественного театрального Апокалипсиса. Никто ведь не знает, что сие расхожее понятие на самом деле означает — то ли страшный суд, то ли полное блаженство за гранью привычного. Вот и Петр Мамонов делает все, чтобы каждый получал по своей вере. Чтобы знавшие, на что идут, чувствовали себя абсолютно счастливыми, а зашедшие случайно или по долгу службы — полными идиотами.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ