«Я бы не стал рассчитывать на существование земли обетованной»

Впервые я услышал "Моисея и Арона" Шенберга подростком. Сестра принесла домой пластинку, дирижировал Пьер Булез. Тяжелая, строгая музыка, никаких уступок мелодии. Слушать ее было странно, даже неприятно. Но чем больше слушал, тем больше мне открывалась ее мрачная красота. Во многом это биографическая опера, Шенберг начал писать ее в 20-е годы — в период своего возвращения к иудейской вере (композитор родился в еврейской семье, в молодости был крещен, официально принял иудаизм в Париже, куда уехал из нацистской Германии.— Weekend), но так и не закончил. Шенберг — это вам не Верди, не Пуччини, Россини, с ними я бы не смог работать, это не мой материал. Шенберг — мой. У него каждая фраза — философия.

О философии

Библия и либретто Шенберга — разные вещи. Его Моисей — не библейский пророк, а человек. Я бы даже сказал — платоновский человек. У Шенберга библейская история двух братьев лишь предлог для постановки главного вопроса: что значит видеть? С "Моисеем и Ароном" связано формирование новой эстетики образа в XX веке. Опера изучает проблемы зависимости субъекта от видимого, от видимости, от восприятия. Моисей Шенберга как бы говорит: корень всего — в смотрящем, в том, как он смотрит и что он видит. Надо оказаться в пустыне, в пустоте, в ничто — только там можно увидеть то, что должно, что показывает человеку Бог. Только там можно задать себе вопрос: вправе ли мы уверовать в картинку? До какой степени один образ может освободить нас от других?

Моисей Шенберга — идеалист в самом прямом смысле: он верует не в образ — в идею. И требует чистоты веры от израильского народа, не понимая людей и их жизни, не принимая реальности. При этом Моисей Шенберга с самого начала пребывает в сомнениях. Арон лишь подливает масла в огонь, твердя ему: "Чем твоя неопалимая купина лучше моего золотого тельца? Это тоже образ, который ты так страстно отрицаешь". Вот почему кульминацией второго акта оперы Шенберг делает потрясающую сцену пляски вокруг золотого тельца. В Библии даются только небольшие ссылки на этот праздник. Шенберг же сделал из него великую оргию. А что такое оргия? Это и есть сама человеческая жизнь.

О Моисее и Ароне

Моисей или Арон? Не могу выбрать, для меня — это один человек, поделенный надвое. Моисей вроде бы должен говорить от имени Бога, но он косноязычен — это "речевая" партия, певец ее проговаривает, не поет. Арон — партия для тенора,— напротив, слишком многословен, но его слова лишены смысла. Арону хочется испытать жизнь во всей ее полноте, Моисей же стремится уйти от действительности в область чистого духа и повести за собой народ Израиля. Меня всегда поражала и трогала слабость Моисея — после всех усилий он остается один, никем не понятый. Тотальное одиночество. По-человечески я его очень хорошо понимаю. Но понимаю и Арона, честного прагматика — он ближе к людям, он понимает и разделяет их потребности и желания. Я не считаю, что он плохой политик. Думаю, он понял суть человеческой жизни. Реальной жизни, а не идеальной, которая существует только в воображении Моисея. Именно поэтому первый акт я поместил в густой туман — это материализованные мысли Моисея.

О третьем акте

"Моисей и Арон" — опера незаконченная. Шенберг написал два акта, для третьего есть только наброски. Сам он говорил, что режиссеры театра вправе третий акт придумать. Мне это не нужно. Более того, я считаю, что его отсутствие не случайно, в нем — ключ к пониманию мысли Шенберга. Первый акт — "белый" акт Моисея, это встреча с Израилем и с Богом. Второй акт — "черный" акт Арона, поклонение народа золотому тельцу, пока Моисей был 40 дней на горе Синай. Третий акт невозможен в принципе, как невозможно найти синтез между Моисеем и Ароном, невозможно их примирить, привести к согласию. Но главный итог и ключ к пониманию оперы — в финальной фразе Моисея "O Wort, du Wort, das mir fehlt!" ("О слово, слово, тебя мне не хватает"). В ней заключен колоссальный смысл: это признание поражения, признание неспособности Бога разговаривать с людьми ни напрямую, ни через посредника. В этой исключительной фразе — наша судьба, и я бы не стал рассчитывать на существование обетованной земли.

О политике

Народ Израиля — хор, третий герой оперы. Сначала он предстает однородной белой массой в белом тумане — нет ни лиц, ни тел, эта субстанция может принять любую форму. Благодаря костюмам и свету вышла очень красивая дышащая картинка. Постепенно народ становится видимым, реальным. Каким образом? Телесность обретается с каплей чернил — будто проявляется фотоснимок. Капля — это тело. Для Моисея оно — помеха и грех, для Арона — сама жизнь. В 30-е идея народа, идея нации была крайне важна для Шенберга. Безусловно здесь замешана политика: слова всегда связаны с властью. Моисей — вождь, его задача — сплотить массы, связать единой идеей, направить, удержать. Но он далек от народа. Это проблема политиков всех времен, сегодняшние мировые лидеры ничем не лучше.

Об оскорблении чувств

Во время гастролей моего спектакля "Проект J. О концепции лика Сына Божьего" в Париже в 2011 году были какие-то манифестации и протесты. Радикальные католики сочли, что спектакль оскорбляет их чувства. Я узнал об этом, когда мне стали поступать угрозы. Как человеку мне, конечно, было не по себе, как артисту — все равно. Эти протесты карикатурны, ко мне они не имеют никакого отношения. Я ничего не менял и работаю так, как считаю нужным. Одни это принимают, другие нет. До последних мне нет дела.